«Аргументы и факты» продолжают знакомить читателей с основоположником казахской письменности Абаем Кунанбаевым, которому в этом году исполнилось 175 лет. Творчество великого сына Казахстана теснейшим образом связано с Россией, отмечает депутат Мажилиса Парламента Республики Казахстан, доктор филологических наук Сауытбек Абдрахманов. Являясь членом Госкомиссии по подготовке и проведению юбилея Абая, литературовед опубликовал захватывающее исследование «русского следа» в творчестве Абая, который в XIX веке выступил как переводчик бессмертных произведений столпов русской поэзии — Александра Пушкина, Михаила Лермонтова и Ивана Крылова.
Абай и «Евгений Онегин»
Президент Казахстана Касым-Жомарт Токаев не так давно назвал Абая духовным реформатором нации. Доктор филологических наук Сауытбек Абдрахманов, продолжая мысль главы государства, убеждён: «Достиг поэт такого звания и с помощью своих изумительных переводов из Пушкина, Лермонтова, Мицкевича, Байрона, Гете, Бунина, Крылова, Полонского». И далее: «Творчество Абая — феноменальное явление, выходящее далеко за рамки литературы и культуры».
Вершиной переводческого искусства казахского поэта единодушно считается «Евгений Онегин», которого, в свою очередь, по праву называют «энциклопедией русской жизни». Литературовед Абдрахманов полагает, что Абай Кунанбаев превратил перевод в лирику. «Абай преподнёс своему народу не просто отрывки „Евгения Онегина“, он создал свой вариант этого произведения. Думается, переведи он пушкинский роман по классическому образцу перевода, полностью, сохраняя размер и рифмовку стиха, вряд ли тогдашний степной народ воспринял бы его так близко, как эти отрывки. В них полностью раскрыты, всецело переданы самые необходимые, самые новаторские для казахов мотивы, свежий дух романа Пушкина. Это „Евгений Онегин“ Абая», — полагает Сауытбек Абдрахманов.
Абай передал «Евгения Онегина» в виде писем в стихах. Дело в том, что в эпоху Кунанбаева в казахском ауле стала традицией любовная переписка между юношами и девушками. Причём эти письма, как правило, писались стихами, и всё это носило своеобразный романтический характер. Таким образом, Абай верно нащупал запрос своего читателя. По меткому выражению казахстанского писателя Мухтара Ауэзова, Абай стремился сделать из пушкинского произведения «эпистолярный роман», и это ему удалось. Сауытбек Абдрахманов полагает, что 1887 год, когда в свет вышел «Онегин» на казахском языке, «мы должны оценивать в целом как переломный момент в истории национальной культуры, и в этом не должно быть сомнения».
Очень интересны размышления филолога-исследователя в части анализа переписки Татьяны и Евгения. «Уже в признании Татьяны первой в любви, в её решении самой написать письмо молодому человеку Абай трезво усмотрел невиданную смелость, огромное новшество для казахского общества, понял, что это совсем не чуждо природе и казахской женщины, которая была способна и род возглавить, и в боевой поход воинов повести, которая не знала, что такое паранджа. Абай и тут выступает как модернизатор», — пишет Абдрахманов. Оценивая исключительно авторский перевод «Евгения Онегина», литературовед проводит параллель с сегодняшней жизнью в Казахстане: «Действительно, весь вопрос заключается именно „в равенстве людей“, „в свободе выражения ими своих мнений“, „в новой жизни“. Говоря сегодняшним политизированным языком, проблема заключается в „дальнейшей демократизации казахского общества“».
А вот ещё штрих переводческого таланта казахского гения. Помните у Пушкина, Татьяна просит Евгения:
Хоть редко, хоть в неделю раз
В деревне нашей видеть вас.
Для своего народа Абай переводит так: «Шыдар ем күйіп мен жанып, / Айына бірер көрсем де» («Даже сгорая от нетерпения, я бы вынесла все, / Если хоть раз в месяц пришлось бы видеть вас»). Почему не раз в неделю, спросите? А потому, что своё произведение поэт адресует молодёжи казахского аула. «А степь не деревня, — расшифровывает мысль поэта Сауытбек Абдрахманов. — В русской деревне люди по крайней мере один раз в неделю собираются вместе — молиться в церкви. В огромном же степном пространстве люди рады и тому, когда встречаются хотя бы раз в месяц. А парень с девушкой вообще видятся очень редко, опасаясь возникновения нежелательных слухов, кривотолков. Тут уместно упомянуть и то, что казахи при встрече в степи очень подробно расспрашивали друг друга о житье-бытье, о здоровье членов семьи и родственников, о сохранности скота и так далее, видимо, заранее зная, что следующая встреча предстоит не скоро... По крайней мере, до появления „сотки“ (мобильного телефона. — прим. ред.) было так!»
Автор статьи цитирует литературного критика Такена Алимкулова о том, что абаевские переводы обогатили казахский язык, породив свежие сравнения и эпитеты, ранее не известные словосочетания и фразеологизмы, а также новые образные виды мышления. «Какое ещё может быть могущество, сильнее могущества изменить мышление?!» — пишет доктор филологических наук Сауытбек Абдрахманов.
В духовном родстве с Лермонтовым
Художественная масштабность поэтического перевода Абая Кунанбаева ярко проявилась в переводах стихов Михаила Лермонтова. И здесь вновь мы видим, как казахский поэт буквально проживает образы русского поэта. Вспомним знакомые с детства строчки:
Горные вершины
Спят во тьме ночной,
Тихие долины
Полны свежей мглой.
«Благодаря абаевскому гению лермонтовские «горные вершины», снизившись просто до «гор» (примерно до Чингисских гор, не имеющих заоблачных вершин), «долины», превратившись в широкие «степи» (как, скажем, Караульские), картина Гёте запросто переместилась на казахскую землю. Сравнивая три варианта одновременно, Медеубай Курманов не скрывает своего восхищения: «Ночь, которая делает степь не только абсолютно тихой, но и безразлично обессилевшей, бывает только на этих широких просторах, только на казахской земле», — отмечает литературовед Абдрахманов.
Надо сказать, что в багаже Абая-переводчика — больше всего стихов Михаила Юрьевича. Казахскому читателю известные такие шедевры, как «Бородино», «Выхожу один я на дорогу», «Дума», «Кинжал», «Молитва», «Дары Терека» и многое другое. Известный казахстанский академик, один из создателей энциклопедии «Абай» Заки Ахметов писал: «Абай с особым трепетом относился к поэзии Лермонтова. Он был особенно близок к русскому поэту, в духовном родстве с ним. Не будет преувеличением сказать, что, проникнувшись симпатией к русской поэзии, Абай наибольшее духовное созвучие обнаружил именно в Лермонтове. К тому времени Абай уже находился на уровне всестороннего понимания интеллектуального мира, потребностей, участи не только великого поэта, но и всего русского общества. Поэтому он прекрасно понимал и поэзию этого народа. Прекрасно чувствовал, что возмущение, печаль и гнев Лермонтова выражали возмущение, гнев и печаль русского народа, эксплуатируемого общества».
По мнению Сауытбека Абдрахманова, Абаю Лермонтов всё же был ближе, чем Пушкин. «Кажется, потребности своей души он больше находил у Лермонтова. Это видно и по тому, как большинство лермонтовских стихотворений Абай переложил в виде чистого перевода, а когда имел дело с Пушкиным, он допускал больше вольности, позволял себе по-своему осмысливать детали, на свой лад изменять характеры, нравственные черты персонажей. Иначе говоря, если Абай с Пушкиным говорит состязаясь, то с Лермонтовым — соглашаясь», — пишет литературовед.
«Мы в долгу перед басней»
Отталкиваясь от Пушкина и Лермонтова, доктор филологических наук переходит к баснописцу Крылову, чьи произведения Абай также переводил, отмечая «свежие грани, неизведанные до этого краски подлинника».
Можно утверждать, что до появления переводных образцов казахам была чужда басня как отдельный литературный жанр (заметим, что до Крылова басня не была распространена и в русской литературе). Например, педагог-просветитель Ибрай Алтынсарин прямо писал в XIX веке, что «казахские дети не хотят читать басни, если и читают, то смеются над ними, а их родители вовсе обижаются, что, мол, учат их детей такой ерунде, как будто сорока и ворона беседуют меж собой». По словам Сауытбека Абдрахманова, перевод басен Ивана Крылова явился одним из важных рубежей в развитии не только казахского переводческого искусства, но и в целом всей родной литературы.
Дело в том, что Абай с таким национальным колоритом перевёл басни Крылов, что рассматривать их как простой рифмованный вариант перевода абсолютно некорректно. Будем откровенны: ведь, например, крыловская басня «Стрекоза и муравей» не считается переводом с французского великого Жана де Лафонтена (а ещё глубже — с древнегреческого языка, на котором писал Эзоп)? Почему абаевская басня должна считаться переводом Крылова. Сауытбек Абдрахманов разбирает эту басню скрупулёзно, по строчкам, доказывая, что это произведение мы вполне можем ставить в один ряд с собственными работами Абая.
«Поражает звукопись стиха, всё так и льётся, ритм, рифма, интонация, музыкальность речи безукоризненны, — пишет литературовед, анализируя абаевские басни. — Когда говорим об эволюционном пути в переводах крыловских басен, мы в первую очередь имеем в виду их нечужеродность для казахского слуха, понятность, передачу образным и сочным языком, затем — адаптацию к степной жизни».
Приведём лишь один пример. У Абая в качестве героини басни выступает не Стрекоза, а Кузнечик (Шегіртке), и вот почему. Стрекоза — по-казахски «инелік», от слова «ине» — игла, худоба (в современном казахском языке даже есть выражение, употребляемое для худощавых людей, — «инеліктей ілмиіп»). Каждый казах в степи знает, что стрекоза — тоща и безголоса, а значит, в басне фраза «Лето красное пропела» применительно к Стрекозе звучала бы фальшиво. А вот кузнечик может пропеть сколько угодно и довольно громко. Любопытно, что у Лафонтена басня называется «Цикада и Муравьиха», а цикада, как известно, дальний сородич кузнечику. Но Крылов, как писал Лев Успенский, отказался и от Цикады, поскольку в то время русский читатель не знал это насекомое, и от Кузнечика, потому что это слово мужского рода, и в таком бы случае басня состояла бы из разговора двух «мужиков» — Кузнечика и Муравья. А Ивану Андреевичу нужен был разговор между соседкой и соседом. Абай, «исправляя» Крылова, меняя Стрекозу на Кузнечика (благо казахский язык не скован родовыми рамками) и перенося события из леса в степь, тем самым в итоге создал настоящую казахскую басню.
«Басня оставила особый след в нашем национальном сознании, — констатирует доктор филологических наук Сауытбек Абдрахманов. — Поучительные переводы, вышедшие из-под пера таких авторов, как Ибрай Алтынсарин, Абай Кунанбаев, Ахмет Байтурсынов, Спандияр Кубеев, Бекет Утетилеуов, со временем оказали позитивное влияние на процесс написания собственных казахских басен. Мы в долгу перед басней. Именно через басню письменная литература нашего народа впервые соприкоснулась с лучшими образцами мирового словесного искусства. В своё время Мухтар Ауэзов сравнивал силу басни с мощной словесной пружиной, способной разбудить народ, обновить его душу, закалить волю, всколыхнуть сознание. А такое слово нам нужно во все времена. Сейчас — особенно».
Автор исследования творчества Абая вновь проводит параллель с современностью, цитируя президента Казахстана Касым-Жомарта Токаева: «Абай призывал отказаться от психологии хвастовства и иждивенчества, пропагандируя трудолюбие и стремление к знаниям». Как раз в «Шегіртке мен Құмырсқа» («Кузнечик и Муравей») мы видим актуальность слов главы государства: ленивая праздность Кузнечика/Стрекозы — путь гибельный, и лишь скромное трудолюбие Муравья способно привести к достойной жизни, счастью, благоденствию.
Интеллектуал Сауытбек Абдрахманов призывает каждого казаха время от времени брать в руки томик Абая, перечитывать его стихи и внутренне держать перед ним своеобразный отчёт: «Придерживаюсь ли советов Абая, сделал ли выводы из его критики, стремлюсь ли к высотам, какие указал великий поэт, и вообще, что сделал, чтобы соответствовать предназначению человека на земле?» Таким образом, мудрый наставник нации связал прошлое, настоящее и будущее Казахстана.
