В стране не утихают споры вокруг законопроекта «О профилактике семейно-бытового насилия», который несколько месяцев назад вынесли на всенародное обсуждение.
Сторонники и противники закона используют реальные истории и статистические данные. Того, что было давно, касаются нечасто. И совершенно напрасно – история вопроса весьма поучительная.
А главными действующими лицами там порой выступают люди, которых мы привыкли считать образцом для подражания, – ведь не может же классик быть плохим человеком и тиранить, а тем более истязать своих домашних.
На поверку оказывается, что очень даже может. Во всяком случае, именно об этом говорит история первой жены прославленного художника Ивана Айвазовского – Юлии Гревс. Дочь врача-шотландца на русской службе, она вышла за живописца в 1848 г. Ему был 31 год, ей – 19 лет. Дом, что называется, полная чаша. Достаток, четыре дочери, счастливая семейная жизнь. На первый взгляд.
Пучины Айвазовского
Потому что второй взгляд должен упасть на письмо Юлии Яковлевны, которое она написала в 1870 г. По иронии судьбы письмо датировано 8 марта. А вот адресат – сам император Александр II, к стопам которого жена Айвазовского припадает в поисках защиты от мужа. Сначала она описывает то, что сейчас назвали бы психологическим давлением: «Грубость и запальчивость его внушили как мне, так и детям нашим непреодолимое к нему чувство боязни и страха до того, что мы вздрагивали, когда слышали приближающиеся его шаги». Но потом картина становится гораздо более жёсткой: «Я нередко подвергалась насилиям, следы которых были видны на всём теле и даже на лице. Однажды муж мой бросил меня оземь в присутствии нашего управляющего; дети мои меня подняли, но от падения и нравственного потрясения кровь пошла у меня горлом. Другой раз он вывихнул мне руку… С угрозой меня зарезать он бросился на меня, больную женщину, с бритвой… В припадке бешенства он другой раз схватил меня за горло… долго я носила на шее знаки от этого насилия… Я молю для себя и детей моих одного только спокойствия и ограждения от грубого произвола!»
Налицо полный набор того, что принято называть абьюзом – таким видом отношений, где один партнёр полностью подчиняет себе другого, постоянно унижает его, издевается и наслаждается своей властью. Неизвестно, что бы сказал по этому поводу император, – письмо к нему так и не попало. Зато быстро и штатно сработала служба, создание которой сопровождается красивой легендой. Якобы Александр Бенкендорф, вступая на пост руководителя этого подразделения, спросил, в чём будут заключаться его обязанности. Вместо ответа он получил от императора Николая I белый платок: «Вот! Будешь утирать им слёзы вдовых, сирых и всех несчастных». Да-да, это жандармы. III отделение.
Именно там решали вопрос о насилии в семье Айвазовского. Дополнив картину такими подробностями: «Ей нередко случалось получать от мужа щелчки в нос, от которых тёмные пятна расходились по всему лицу, – писал подполковник Карл Кноп шефу Отдельного корпуса жандармов Петру Шувалову. – Или встречать лицом брошенные в неё подсвечники и тому подобное. Дети иногда прятали мать свою в шкафу, чтобы оградить её от бешеных насилий мужа».
Надо сказать, что дело своё жандармы знали – после единственной (!) воспитательной беседы с подполковником Кнопом Айвазовский дал расписку, что согласен на отдельное проживание жены и детей и обязуется «выдавать ей ежемесячно впредь по 300 рублей, а также передать моей жене или уполномоченному ей лицу принадлежащее ей имение Кринички».
Толстой. Война без мира
Впрочем, иногда конфликты в семьях классиков приобретали характер позиционной войны, где уже не разобрать – на чьей стороне правда. Скажем, многие уверены, что тяжёлый характер и паранойя супруги Льва Толстого Софьи Андреевны послужили причиной бегства её мужа из Ясной Поляны и скорой его смерти. Другие уверены, что, наоборот, это автор «Войны и мира» довёл жену до психического срыва, создав невыносимые условия. Скажем, после шестого ребёнка врачи категорически запретили Софье рожать. Но врачей Лев Николаевич считал шарлатанами и потому довёл количество рождённых детей до 13: «Если ты больше не будешь рожать, зачем ты мне вообще нужна?» Правда, дети рождались слабенькими – выжило в итоге восемь. Да ещё было несколько выкидышей. А ещё Лев Николаевич не признавал кормилиц – всех детей его жена должна была кормить грудью. То, что на этом фоне развилось хроническое воспаление молочных желёз, в расчёт не принималось – это полагалось терпеть.
Терпение не труд
Вообще «терпеть», похоже, главное понятие отечественной истории этого вопроса. Причём терпеть полагалось всем – мужчинам в том числе. Найти среди заметных исторических персон того, кто не терпел побои хотя бы в детстве, конечно, можно. Но большинство всё же бывало бито, да так, что сейчас это показалось бы настоящим истязанием. Вот, например, первое детское воспоминание Михаила Салтыкова-Щедрина: «А знаете, с какого момента началась моя память? Помню, что меня секут, секут как следует, розгою… Было мне тогда, должно быть, года два, не больше». А вот и Иван Тургенев: «Драли меня за всякие пустяки, чуть ли не каждый день. Раз одна приживалка донесла на меня моей матери. Мать без всякого суда и расправы тотчас же начала меня сечь – секла собственными руками и на все мольбы сказать, за что меня так наказывают, приговаривала: сам знаешь, сам должен знать, сам догадайся, сам догадайся, за что я секу тебя!»
Нечто подобное творилось и в императорской семье. Другое дело, что там право побоев родители делегировали учителям. Николай I, например, вспоминал: «Меня обвиняли в лености и рассеянности. Нередко воспитатель, граф Ламздорф, наказывал меня тростником весьма больно прямо посреди уроков». Тростником – это ещё цветочки. Будущего императора лупили и тяжёлой линейкой из пальмового дерева, и даже ружейным шомполом. Могли также схватить за шиворот и с размаху ударить о стену. Кстати, именно при выросшем Николае I впервые в отечественном законодательстве упоминается домашнее насилие: «За жестокое обращение с женой, особенно в случае нанесения ей ран, муж, по жалобе супруги или её родителей, подвергается наказаниям с возвышением оных двумя степенями».