200 лет назад, 14 октября 1814 г., на свет должен был появиться Пётр. Его отец, Юрий, был в этом уверен: «У нас в роду уже сколько лет чередуются Юрии и Петры». Но мать, Мария, настаивала, чтобы сына крестили Михаилом. В честь её деда. Так что споры и ссоры имели место ещё до рождения второго и последнего поэта «золотого века» нашей литературы. Назвали младенца всё-таки Михаилом. Фамилия — Лермонтов.
Свой род все Лермонтовы возводили к некоему шотландцу Томасу-Рифмачу. Согласно преданию, Томасу Лермонту, который был горазд играть на волынке, явилась эльфийская королева. И показала ему своё царство и искусство. «После чего он спел такие песни, что женщины плакали, а мужчины грустили». Но всему своя цена. «Лермонт перестал общаться с людьми. Они ему надоели, сделались скучны и неприятны. И Томас-Рифмач отправился назад, в Волшебное Королевство».
А теперь — внимание. Русский писатель Фёдор Достоевский говорит о Михаиле Лермонтове, на удивление точно повторяя слова старинного шотландского предания: «Сколько он написал нам превосходных стихов... Он проклинал и мучился, и вправду мучился... Он рассказывал нам свою жизнь, свои любовные проделки: вообще он нас как будто мистифицировал; не то говорит серьезно, не то смеется над нами... Наконец ему наскучило с нами; он нигде и ни с кем не мог ужиться; он проклял нас, осмеял "насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом" и улетел от нас...»
Заметим — не просто погиб на дуэли, нет. «Улетел от нас» — к этому так и хочется добавить: «В Волшебное Королевство, как и его легендарный предок».
Семнадцатилетний поэт, курсант юнкерского училища Миша Лермонтов, и впрямь производил на своих товарищей странное впечатление: «Он не был красив. Скорее, даже безобразен. Но внимание всех на нём останавливалось». Это его однокашник Александр Меринский. А вот свидетельство его кавказского товарища Моисея Меликова: «Миша обладал глазами, сила обаяния которых до сих пор остается для меня загадкой. Глаза эти, умные, с черными ресницами, делавшими их ещё глубже, производили чарующее впечатление на того, кто бывал ему симпатичен. Но иной раз это были не глаза, а две щели, наполненные умом и злобой».
Забавно, что его бабушка, Елизавета Арсеньева, которая, собственно, и воспитала будущую звезду русской поэзии и прозы, писала в своём дневнике о внуке так: «Мишеньке 4 года. Он любит овсяный кисель и коломенскую пастилу. Он очень добронравный. Глаза его лучатся умом и добродушием. И даже к посторонним он относится с душевною теплотою...»
Интересный момент. Все без исключения современники поэта отмечают его ум и талант. Но кому-то за умом видится злоба, а кому-то душевная теплота. В чём же дело?
«Я не понят». «Я отравлен светской жизнью». «Мне всё наскучило, и люди, и вещи...» Это строки из дневников поэта. Сейчас сказали бы, что налицо депрессия. Тогда не знали даже такого слова и считали, что поэт «интересничает» — набивает себе цену. А причина, кажется, ясна. Безразмерный, почти божественный талант жаждал понимания. Или хотя бы признания. Но ни того, ни другого от современников ему дождаться было не суждено. Это уже потом Дмитрий Мережковский, точно зная, что место «солнца русской поэзии» занято Пушкиным, всё-таки сумеет извернуться: «Лермонтов — ночное светило русской поэзии».
Очень хорошо. Но это касается только признания — быть ровней Пушкину как минимум лестно. А как там насчёт понимания?
С этим гораздо хуже. Нет, конечно, выяснили, что Лермонтов-прозаик на голову выше даже и Пушкина, а также что его «Герой нашего времени» определил развитие русской прозы лет на сто, если не больше, вперёд. В конце концов, сам Лев Толстой сказал: «Если бы этот мальчик остался жив, не нужны были бы ни я, ни Достоевский».
Но что касается Лермонтова-поэта, то кое-какие его вещи, причём из разряда хрестоматийных, до сих пор толком не поняты. Например, знакомое нам чуть ли не с детского сада «Бородино». «Скажи-ка, дядя, ведь не даром...», — дальше можно не цитировать, всем всё ясно, а некоторые способны продолжить наизусть до конца.
Эта обманчивая простота завела в ловушку даже таких проницательных критиков, как Пётр Вайль и Александр Генис, которые говорят: «Написать патриотическую книгу — очень легко. Написать хорошую патриотическую книгу — необыкновенно трудно».
Однако именно «Бородино», легко и быстро написанное, — первый и при этом эталонный образец того, как может и должно выглядеть настоящее патриотическое произведение, которое будет любимо народом. Там нет ни одного имени — ни Наполеона, ни Кутузова — просто по той причине, что они как бы и не нужны. Там русская власть олицетворяется не самодуром-чиновником и не держимордой, а полковником, который «слуга царю, отец солдатам». Там совершенно чётко показано, что не надо путать понятия «Отечество» и «Ваше превосходительство». Тот самый полковник призывает солдат умереть не так, как полагается — за батюшку-царя, а по принципиально иным соображениям: «Ребята, не Москва ль за нами? Умрём же под Москвой!»
Любопытно, что это если и не проговаривается, то ощущается, наверное, всеми. Это вошло в наш культурный код и вошло прочно. Более того — Лермонтова, по сути, цитируют и нынешние производители патриотической продукции. Опуская его, конечно, до доступного «пацанского» уровня: «Комбат-батяня, батяня-комбат, за нами Россия, Москва и Арбат» — это почти дословное повторение того, что уже было сказано Лермонтовым в «Бородино».
