С Борисом Галкиным «АиФ» встретился на Открытом российском фестивале патриотического кино «Малая Земля» в Новороссийске. После творческого вечера, который актёр провёл вместе с женой – певицей Инной Разумихиной, мы поговорили о детях, ситуации, «хлестнувшей по сознанию», и сцене, что он делил с Папановым и Мироновым.
Долгожданная Анна
Ольга Шаблинская, aif.ru: Борис Сергеевич, с личного вопроса начну. С супругой вы и на сцене не расстаётесь. Неужели не устаёте друг от друга?
Борис Галкин: Мы действительно много вместе с Инной выступаем. В том числе и в Донбассе. У нас есть музыкально-поэтический спектакль «В пылающий адрес войны…». Это письма, которые писала на фронт молодая девушка своему возлюбленному, а он отвечал ей. Они очень пронзительные, очень точные… В каждом слове это чувствуется.
Ещё нам с супругой очень дорога программа, которую мы составили из песен довоенных, военных и послевоенных лет. Играем её в концертном зале Музея Победы – я вхожу в Общественный совет музея. Мой приятель из Франции, когда я как-то показывал ему достопримечательности Поклонной горы, был в шоке: «А зачем так масштабно, зачем такой огромный музей?» Я ему ответил: «Война была огромная, потери огромные – поэтому и музей такой». А устаём ли мы с Инной друг от друга? Нет, не устаём.
– Ваша дочка родилась в 2017 г., когда вам исполнилось 70 лет. Инна мне рассказывала, что ребёнок дался непросто…
– Нам пришлось прибегнуть к процедуре ЭКО. Получилось не с первого раза. В общей сложности 1 млн руб. мы на всё это потратили. Неприятно, когда чудо зачатия ребёнка превращается в очень доходный бизнес. Как бы то ни было, на четвёртом году брака родилась наша дочка. Мы ждали именно Анечку.
– В предыдущем браке с Еленой Демидовой рождения ребёнка не случилось, но её детей – Влада и Марию – вырастили вы, дали им фамилию. Помню, когда Влад Галкин ушёл из жизни, вы судились с несколькими изданиями, пытаясь отстоять его доброе имя.
– Влад сам себя отстоял. Спустя годы. Вы посмотрите – у него ведь нет ни одной проходной роли. Он всё через душу пропускал.
«Шторки закрываются. Хлоп!»
– Вы раньше часто снимались на Украине. Сейчас, оглядываясь назад, можете сказать, когда же произошёл этот слом и в украинцах поселилась ненависть к русским?
– Я всегда ездил туда с радостью. И у нас действительно были взаимная дружба, любовь, искренность. За редким исключением – на западе Украины я видел закрытых, лукавых людей. Но в Киеве, Днепропетровске, Харькове или Одессе я недоброго отношения к России не замечал. А потом всё перевернулось. Национализм там начал ощущаться уже в 2012–2013 гг. Какая-то волна вражды пошла, меняя выражение глаз, интонацию людей, с которыми я общался.
– Что стало для вас знаком того, что точка невозврата пройдена?
– Меня одна ситуация хлестнула по сознанию. В Киеве на канале «Интер» мы в 2012 г. вели с олимпийской чемпионкой по гимнастике украинкой Лилией Подкопаевой программу о семьях, которые готовы были взять на воспитание детей-сирот. Моя партнёрша общалась с участниками и зрителями на украинском языке, я – на русском, хотя по мере сил и возможностей тоже пытался переходить на украинский. Но при этом не чувствовал никакого раздражения или неприятия в свой адрес: почему общаюсь со всеми на русском. Как-то в перерыве я ушёл за кулисы. Там сидели рабочие, постановщики декораций, крепкие такие хлопцы. Они, видимо, знали меня по фильмам, потому что заговорили так, будто давно со мной знакомы. «Ну что, Галкин, легли вы все под мусульман?» – сказал один из них. «Не понял», – говорю. Они продолжают: «Ну что из себя теперь представляет твоя Раша?» «Это в том смысле, что вы теперь американская подстилка? Что с вами, братцы? Вы чего, оголтели, что ли?» – отвечаю. Мы уже готовы были сцепиться друг с другом. У меня в такие моменты обычно руки холодеют, горло перехватывает, дыхание задерживается.
– Вы действительно были готовы драться?
– Безусловно. Это же помимо воли происходит. Как шторки закрываются. Хлоп! – и всё лирически-мягкое из меня уходит в моменты, когда начинают оскорблять твоих близких или твою Родину. Вот тогда я и почувствовал: всё, времена изменились.
Звезда с перебором
– Вы служили в Театре сатиры в самом начале 1970-х, в период его золотого состава: Миронов, Ширвиндт, Папанов. Папанов, к примеру, каким вам запомнился? Мне рассказывали, что он был очень скромный и свою машину оставлял очень далеко от театра. Мол, стыдно: у других автомобилей нет, а ты подкатываешь прямо к служебному входу.
– Анатолий Дмитриевич – личность масштабная. Актёр потрясающий. Но тесновато ему было в этом театре. Я несколько раз наблюдал такую картину: когда что-то было не по нему, Папанов возмущённо вылетал из репетиционного зала, бежал по коридору и кричал: «Уйду во МХАТ!» Правильно, думаю, надо уходить. Недоставало ему на этой сцене мхатовского размаха.
А в душевном плане… Папанов был невероятно добрый, отзывчивый, очень внимательный человек. Это вообще было поколение чутких, простых, незаносчивых. Уж, казалось бы, народный-перенародный, но нос он никогда не задирал. А вот Миронову, к слову, стыдно не было – он парковался прямо около театра.
– Миронов свою славу ощущал в полном объёме?
– О да! Как суперзвезда, с перебором. Можно было бы и пожиже разбавить. А то не по чести, не по уровню.
Да. Андрюша любую роль играл с той блистательной эстрадной лёгкостью, которую мы видели в знаменитых гайдаевских фильмах. В театре он патентованно был ведущим артистом. Театр сатиры уже тогда можно было называть театром имени Миронова. Двигается прекрасно, говорит очень быстро, молниеносно выдаёт феерическую энергетику. Но!.. Служил, например, в труппе Борис Кузьмич Новиков. Он обладал такой достоверностью, эксцентричностью, таким погружением в персонаж, в характер, который Миронову даже не снился. А Андрюше, на мой взгляд, не хватало парадоксальности. Предсказуемый он был.
