В самом конце декабря 1991 года первый и последний президент СССР Михаил Горбачев подписал указ о присуждении почетных званий народных артистов страны, которая уже через несколько дней канула в Лету. Среди актеров, которые тогда успели официально стать народными, была актриса МХТ имени Чехова Софья Пилявская, которую широкая публика знала, пожалуй, только по роли тёти Костика из фильма «Покровские ворота». Но звание народной артистки Пилявская заслужила сполна — она была настоящей легендой Художественного театра, в котором к тому времени проработала 60 лет, лично переживая все повороты судьбы детища Станиславского и Немировича-Данченко.
После трагедий «окаменела»
В предисловии к воспоминаниям Пилявской журналист и главный редактор газеты «Культура» Юрий Белявский утверждал, что жизнь актрисы состояла из двух равновеликих частей. Одна продолжалась примерно до середины 1950-х и завершилась с почти одновременной смертью её мужа, её матери и других близких людей. После этой череды трагедий, по мнению Белявского, Пилявская «окаменела». Она продолжала играть на сцене, преподавать в Школе-студии, общалась с великими, — но всё это без былого азарта.
Эти две части в жизни Пилявской действительно присутствуют, и второй части она в своих воспоминаниях посвящает много меньше места, чем первой, обрывая повествование на приходе во МХАТ Олега Ефремова. Но она не зря назвала свои мемуары, изданные уже в 1990-е, «Грустной книгой» — фактически это не многостраничное жизнеописание, а список её личных потерь, который она вела на протяжении всей жизни.
Революционные потери
«Я родилась в мае 1911 года в Красноярске. Родители мои поляки».
«Грустная книга» начинается с простой констатации даты и места рождения и происхождения, но за этой простотой стоит самая первая личная трагедия маленькой девочки. Её отец — Станислав Пилявский — был поляком, который в 1903 году примкнул к большевикам, провел годы на подпольной работе, его несколько раз арестовывали, а в 1908-м сослали в Красноярск — «на вечное поселение». Жена с маленьким сыном поехала за ним, и там, в городе, который ссыльные называли «Ветропыльск», у них родилась дочь.
«Красноярск я помню смутно, в ту далекую пору он был заштатным городом. В центре одна мощеная улица — Дворянская, тротуары деревянные. На площади собор, аптека, театр и кондитерская „Жорж Борман“. Кондитерскую помню по пирожным и лимонаду. Смутно помню и городской театр, где я даже изображала однажды роль мухи в детском любительском спектакле», — вспоминала Пилявская.
Семья фактически распалась накануне Февральской революции, хотя 5-летняя девочка тогда этого не понимала. Отец со второй женой — тоже членом партии Еленой Смиттен — уехал в Петроград, где принял непосредственное участие в событиях 1917 года. Он был членом Петроградской городской думы, а после октября работал в наркомате иностранных дел и, например, принимал участие в конференции 1922 года в Генуе.
«Несколько лет работы моего отца в Наркоминделе, наверно, были для него самыми значительными», — размышляла актриса.
Полностью контакты ни с первой женой, ни с детьми Пилявский не рвал — но всё равно этот развод означал неполную семью и проблемы с деньгами (советские чиновники тогда получали «партмаксимум»). Но одновременно у юной Софьи появилась возможность войти в московские театральные круги.
Спокойные десять лет
«...К тринадцати годам я уже целиком была во власти театра. <...> К началу 1927 года я окончательно решила, что, кроме театра, у меня другой дороги нет. В любом качестве — но в театре!»
Сложно сказать, насколько Пилявская лукавит. Её семья общалась с семьей Станиславского, она была близкой знакомой вдовы Чехова, актрисы Ольги Книппер-Чеховой... И, решив стать актрисой, 16-летняя Пилявская отправилась не к кому-то ещё, а к сестре Станиславского, актрисе и педагогу Зинаиде Соколовой.
«Зинаида Сергеевна уже знала меня — я примелькалась за эти годы в Леонтьевском, но она не слышала, как я говорю. <...> Выслушав меня терпеливо, Зинаида Сергеевна сказала мне ласково: «Милая барышня... вас, кажется, зовут Зося? Должна вас огорчить. Сильный польский акцент почти не исправим, и на русской сцене вам вряд ли удастся быть», — вспоминала актриса.
От акцента Пилявская избавилась за год, и в 1928-м она стала студенткой Соколовой; иногда сестре помогал и сам Станиславский, который тогда окончательно оформлял свою знаменитую систему. Так что нет ничего удивительного в том, что в 1931 году Пилявская стала частью легенды — её приняли «во вспомогательный состав Художественного театра с окладом сорок рублей в месяц».
Шесть лет она играла на сцене МХАТа, наслаждаясь тем, что попала туда, куда рвалась всем сердцем. Её воспоминания пестрят фамилиями людей — известными и сейчас или почти забытыми, — которые тогда составляли театральный мир столицы. Она знала всех, все знали её. Но закончилось всё в одночасье.
Большой террор
Отца Софьи, который дослужился до должности председателя Спецколлегии Верховного суда СССР, арестовали в 1937-м. «Мы приехали в Дом на набережной (у отца там была четырехкомнатная квартира). Прямо из передней я увидела запечатанную дверь кабинета и тут все поняла. Я и теперь, через 50 лет, спрашиваю себя: почему я не поняла сразу? Очевидно, потому, что для меня это было противоестественно», — писала она.
Арестовали и Елену Смиттен, которая просила приютить их с Пилявским дочь; брата актрисы уволили с работы. Она и сама понимала, что будет дальше — и написала заявление «об уходе по собственному желанию». Но «уход» так и не состоялся — её вызывали на репетиции, она участвовала в спектаклях, хотя большинство избегало общения с ней.
Оказалось, в том, что место работы она сохранила, огромную роль сыграл лично Станиславский. «Когда Константину Сергеевичу сообщили о моих обстоятельствах, он отказался визировать мое заявление и порвал его. Очевидно, меня оставили в театре, не желая спорить со Станиславским. По возвращении с лечения Владимир Иванович Немирович-Данченко дал понять, что солидарен с Константином Сергеевичем», — вспоминала Пилявская.
А уже через год в мемуарах актриса описывала ещё одну личную потерю — смерть Станиславского. «Грустно было в тот день в театре. А когда Владимир Иванович, не справившись с собой, заплакал (правда, очень скоро взял себя в руки), мы и совсем растерялись. Трудно было „старикам“. Они очень горевали о своем, иногда таком грозном, а иногда бережно-нежном великом Учителе».
Помни о мертвых
И примерно с конца 1930-х мемуары Пилявской превращаются в своеобразный мартиролог. У неё была неопределенная ситуация с отцом: «О судьбе отца никаких сведений по-прежнему не было. „Десять лет без права переписки“ — и все. Только потом я узнала, что стояло за этими словами». Елена Смиттен жила в ссылке.
А в 1940-м Пилявская проводила Михаила Булгакова, с семьей которого дружила. «Умирал он мучительно, зная всё о своей болезни. До последней возможности, до того как сознание оставило его, он диктовал жене правку „Мастера и Маргариты“, и она поклялась ему, что этот его главный труд будет напечатан, и сдержала слово», — писала она.
Потом были война, эвакуация, поездки на фронт в составе творческих бригад... Попытки хоть что-то выяснить об отце, которые наталкивались на старнное отношение со стороны сотрудников НКВД. «В кресле человек в генеральском мундире. Ни кивка, ни слова. Я остановилась у двери. Пауза, потом я услышала презрительный, надменный голос: «Ты долго будешь писать?» Я обомлела, но все-таки севшим голосом сказала: "Пока не узнаю, жив ли мой отец!" — "Конечно, жив. Все! Вон!" Это был 1943 год — тот самый год, когда умер Немирович-Данченко, второй из основателей МХАТ.
Два инфаркта мужа
«Я всю мою жизнь в неоплатном долгу перед мужем. Сколько же ему пришлось претерпеть из-за того, что я стала дочерью „врага народа“! Первый сильный сердечный приступ, а по-теперешнему — инфаркт, случился у Николая Ивановича летом 1938 года, а было ему всего тридцать три», — писала Пилявская.
Она была замужем за Николаем Дорохиным — актером, работавшим во МХАТе с 1927 года. Дорохин был актером заслуженным — у него две Сталинских премии, за фильм 1936 года «Последняя ночь» и за спектакль 1947 года «Победители»; в 1948 году он стал народным артистом РСФСР. Пилявская от мужа немного отставала — в кино она дебютировала только в конце 1940-х, в 1947-м стала заслуженной артисткой республики. Впрочем, клеймо «дочери врага народа» на ней всё ещё имелось, и даже такие отметки властей дорогого стоили.
Но несмотря на разную карьеру, супруги жили душа в душу — Дорохин не отказался от жены после ареста её отца, поддерживал Пилявскую все эти годы, помогал и вообще был надежной опорой. Ушел он в одночасье, на взлете. В сезоне 1953-54 года Дорохин стал заведовать труппой МХАТа, у него была главная роль в новом спектакле... Но 31 декабря случалось непоправимое.
«Я сунула две таблетки валидола ему в рот, мы шагнули в столовую, и тут, согнувшись пополам, он упал лбом на мои туфли. Упал, опрокинув корзину цветов со стола у двери. Вбежал Лева, Софа звонила Иверову, от соседей звонили в „Скорую“. А я, стоя в дверях, видела его последние судороги и как лицо его из белого стало лиловым», — писала Пилявская.
В 1955-м она добилась — при помощи писателя Александра Фадеева — реабилитации отца и его второй жены. Фадеев скончался в 1956-м, осенью 1957 года умерла мать актрисы; в 1959-м — Чехова-Книппер. Много лет Пилявская общалась с Еленой Булгаковой, много работала в театре и начала активно сниматься в кино.
«Шестого января я играла Бетси в „Анне Карениной“. Седьмого — Марьет в „Воскресении“, а потом слегла дней на десять. Шестого января я попросила моих дорогих подруг больше не стеречь меня. Надо было справляться самой...» — писала она после смерти мужа.
Софья Пилявская умерла 21 января 2000 года на 89-м году жизни. Она видела МХАТ Станиславского и видела МХАТ, разделенный на две труппы Ефремовым и Татьяной Дорониной. По слухам, именно она помогла Михаилу Козакову «протолкнуть» его «Покровские ворота» — знакомства в верхах у неё остались до самой смерти. Она и скончалась в привилегированной «Кремлевке», где её навещала Наина Ельцина.
