«Душа воспитывается в мучениях»
Он ушёл ночью, тихо. Так уходят праведники. Он и жил, как праведник, думая не о себе, а о стране, о нас.
Он болел давно и тяжело, но до последнего работал — по 7-8 часов в день. Делал последние редакции своих романов, статей, рассказов для 30-томного собрания сочинений. Заканчивал те вещи, которые отложил раньше, считая их менее важными, чем, к примеру, «Архипелаг ГУЛАГ» или «В круге первом». «Подметал избу», как сказала его супруга Наталья Дмитриевна.
Он всю жизнь прожил так — не благодаря, а вопреки. Вопреки режиму, вопреки всеобщему страху вслух сказать о том, от чего мучилась в корчах Россия. Его арестовали в первый раз ещё во время войны — в феврале 1945-го — за то, что в письме к другу позволил себе покритиковать Сталина. Приговор — 8 лет исправительно-трудовых лагерей. Он попал в «шарашку» — тюремное НИИ, которое потом опишет в романе «В круге первом».
— Он сделал первую редакцию романа в 1955 году, — вспоминает Наталья Дмитриевна Солженицына. — Абсолютно не надеясь, что этот роман вообще кто-нибудь будет читать. Он писал его сразу «в стол», делал потому лишь, чтобы на свете осталось документальное свидетельство того, что вынуждены были пережить люди в те времена. Уезжая в Ташкент в раковый корпус лечиться от рака желудка, Солженицын всё, что смог, спрятал с помощью своих друзей, в том числе и роман. Тоненькие бумажные скрутки, исписанные мелким-мелким — «луковым» — почерком, затолкали в бутылку из-под шампанского — у неё горлышко шире. А бутылку закопали.
Евгений Миронов, сыгравший роль Нержина-Солженицына в сериале «В круге первом», рассказывал:
— Мне были необходимы какие-то черты, деталь, характерно говорящая о моём персонаже. Я попросил Наталью Дмитриевну познакомить меня с Александром Исаевичем. Приехал к ним в гости. Солженицын, отвечая на мой первый вопрос, произнёс фразу, которая повергла меня в шок: «Это счастье, что меня посадили!» И пояснил: «Если бы этого не произошло тогда, то для меня и для многих, кто там оказался, мы бы не стали тем, кем мы стали». Мне кажется, что люди, подобные Солженицыну, дали те необходимые ростки для духовного роста нации, которые не позволили нам пропасть в самые смутные времена.
1962 год — в «Новом мире» опубликован его рассказ «Один день Ивана Денисовича». Солженицыну шли письма со всей страны — люди спешили рассказать ему о том, что пережили сами. Но власти уже вынесли писателю приговор.
В 1967 году, когда он опубликовал открытое письмо, в котором призвал покончить с цензурой, началась травля писателя. 1970 год — Солженицыну вручают Нобелевскую премию. Власти отреагировали соответствующе — в 1971 году конфискованы все рукописи, уничтожаются все его издания. А в 1974 году Солженицына лишают советского гражданства. Вместе с семьёй Солженицын переезжает в Женеву, а затем в США, в Вермонт. Там «вермонтский затворник» завершает «Архипелаг ГУЛАГ», пишет романы о русской революции.
Он мог бы жить спокойно и безбедно в Америке, получать гранты, издаваться огромными тиражами, получая миллионные гонорары. А он вновь, как только это становится возможным, возвращается в Россию — возвращается триумфатором, проехав через всю страну — от Владивостока до Москвы — на поезде. И в каждом городе его выходили встречать тысячи людей.
В 1990 году Солженицыну вернули российское гражданство. Он писал, выступал, говорил — вновь об одном: о том, как нам обустроить Россию. Но те, кто спешил засвидетельствовать ему своё почтение, не хотели слышать его слов. Какое обустройство, какое самоуправление, если надо рвать на части, пилить, делить то, что плохо лежало, набивать карманы и банковские счета, не забывая при этом развлекать народ — чтобы поменьше замечали, как грабят страну… Великий мудрец замкнулся — перестал давать интервью, работал над книгами, издавал серьёзные публицистические труды. Его непримиримость критиковали даже коллеги по цеху — мол, сколько можно обличать, жил бы уже спокойно. А он спокойно не мог — потому что, как сказал однажды сам Александр Исаевич, «душа воспитывается в мучениях».
Смотрите также фотогалерею «Вспоминая Соженицына» ЗДЕСЬ.
Пути расставания…
Мера влияния Александра Исаевича на умы и совесть России была огромна.
Ведь, несмотря на короткую хрущёвскую оттепель, страна оставалась закрытой и для внешнего мира, и для народа. Власть для собственного самоутверждения готова была вести речь о «некоторых издержках» коммунистического режима, но подвергать сомнению путь, пройденный Россией под знаменем марксизма-ленинизма, никто не хотел.
И вот в этом царстве цензуры нашёлся человек, который встал во весь рост и громко сказал о трагедии и ужасе, которые пережил народ и страна «под солнцем Сталина». Жить, как жили прежде, стало невозможно — ни для власти, ни для народа. Сам Солженицын стал живым олицетворением совести и боли. А для власти — самым неудобным человеком на земле.
Таковым он и оставался, хотя власть с приходом Горбачёва, а затем Ельцина не раз лукаво хотела приторочить его авторитет к своему седлу. Судьба не делала Солженицыну милостей, не хотел он их и от властей. Но он мужественно сохранил себе единственную привилегию, которую мог позволить в стране номенклатурных благ. Привилегию говорить правду. Даже если она была неудобна и зла.
Не знаю, оставил ли Александр Исаевич какое-то формальное духовное завещание. Будучи уже тяжело больным человеком, он, полагаю, не мог не задумываться о своём последнем «увещевании». И надеюсь, мы о нём скоро услышим. Не думаю, что нам легко будет его читать. Солженицын не был склонен к комплиментам — ни в отношении властей, ни в отношении народа. Слишком хорошо он знал Россию и нас, русский народ, чтобы рассыпаться в приятностях. Неслучайно именно ему принадлежит одно из самых глубоких и горьких замечаний о путях развития России в последние десятилетия: «Россия избрала самый искривлённый и самый тяжёлый путь расставания с коммунизмом».
Но сегодня, как при последнем прощальном слове, мы должны признать, что эта «кривизна» ещё не пройдена. Сброшены только самые верхние одежды, доставшиеся России от большевизма, от сталинского тоталитаризма, от ГУЛАГа. Исподнее же, пропитанное жестокой памятью и страхами, ещё при нас. И сколько должно пройти со дня смерти Александра Исаевича лет, чтобы это наследие из живой боли превратилось в страницу бесстрастной истории, не знает, пожалуй, никто. Ясно одно: для приближения этих дней Солженицын сделал больше, чем кто бы то ни было в России.
* * *
Если же говорить о совсем близкой истории, связанной с именем Александра Исаевича, то вспоминаются два эпизода. Первый — из 1992 года.
Курильский тупик
Первая поездка Б. Н. Ельцина в качестве президента в США. Лишь год с небольшим президент работает в Кремле. Идёт самоутверждение, поиск нового государственного стиля. Хочется опереться на непререкаемый в России и за рубежом авторитет автора «ГУЛАГа».
И первое, что он делает по приезде в Вашингтон, — звонит из гостиницы Солженицыну, который в то время был ещё изгнанником и жил в США. Разговор был длинный, 35-40 минут. Как сказали бы дипломаты, «был затронут широкий круг вопросов». Борису Николаевичу очень хотелось посоветоваться по острому в тот момент вопросу о Курильских островах: готовился его визит в Японию, а там ждали ответа — отдаст Россия Японии четыре острова или нет. В российском МИДе, возглавляемом в то время министром А. Козыревым, чёткой позиции не было. В Кремль шли невнятные сигналы. Мнение писателя оказалось неожиданным и для многих шокирующим: «Я изучил всю историю островов с ХII века. Не наши это, Борис Николаевич, острова. Нужно отдать. Но дорого...»
Об этом президент рассказал по возвращении в Москву на встрече с группой главных редакторов. Кстати, хорошо помню и «отступную цифру», которая в то время витала по коридорам Кремля. Но об этом когда-нибудь отдельно...
Реализовать «подсказку» (весьма противоречивую) Солженицына Ельцин не захотел. А если бы и захотел, то в том 1992 году не смог бы. Это был пик социальной и политической напряжённости, приближался час лобового столкновения с взбунтовавшимся Верховным Советом. Пойти на уступку и назвать цену мог только политический самоубийца. Сильная тогда коммунистическая оппозиция обвинила бы его в предательстве и разорвала в клочья.
Горькая правда для Ельцина
Другой эпизод относится к 1995 году. Звезда популярности Ельцина уже клонилась к закату. А между тем приближались роковые президентские выборы-1996. Для подкрепления тающего авторитета помощники предложили организовать встречу с недавно вернувшимся в Россию А. И. Солженицыным, находившимся тогда на пике популярности.
Президент пребывал в сомнениях: какой принять тон в разговоре? К этому времени у него уже утвердилась привычка говорить к месту и не к месту: «Как президент я...» В этой связи в группе помощников разгорелась скрытая от глаз борьба. Нашлись такие, которые говорили президенту: «Борис Николаевич, вы же великий политик. А кто такой Солженицын? Ну, писатель. Но ведь не Лев Толстой, не Достоевский. Пострадал от ГУЛАГа? Да у нас таких тысячи... А вы один!»
Ельцин выбрал тональность доверительного разговора. Он хорошо помнил, какую моральную поддержку оказал ему Солженицын в марте 1993 года, когда власть президента висела на волоске. Не будучи комплиментарным в отношении личности самого Ельцина, Солженицын высказался тогда в пользу сильной президентской власти и заметно повлиял на общественное мнение.
Встреча проходила в загородной резиденции Ельцина и длилась почти 4 часа. В том числе часть времени за столом с рюмочкой (и не одной) водки. Никто из помощников по настоянию самого президента в этой встрече участия не принимал и о деталях разговора не знает. Пресс-служба выпустила скупое сообщение о самом факте встречи. Но, судя по тому, что сам Борис Николаевич не любил вдаваться в подробности того разговора, беседа ему не слишком понравилась. И, видимо, неслучайно. Много к тому времени накопилось президентских «загогулин», и, похоже, Солженицын взял на себя жестокую миссию сказать Борису Николаевичу то, о чём другие говорить не решались...
Главное — сбережение народа!
Среди всех вновь возникающих государственных программ и целей первейшим правительственным долгом всегда должно оставаться: СБЕРЕЖЕНИЕ НАРОДА, обеспечение благоприятных условий для его физического благоденствия и нравственного здоровья. Народная бедность не может быть допущена ни в дозе «двух третей», ни «одной пятой».
* * *
Однако простому, неподготовленному взгляду не доглядеть признаков защиты народной Нужды — ни в том, как ветшающие жилища миллионов утонули в прожорливой системе ЖКХ; ни в постоянных ценовых всплесках на потребительском рынке, мгновенно слизывающих все надбавки и лишающих людей всякого спокойствия.
* * *
Ни, более всего, — в угнетающей всеобщее сознание змейной коррупции, всё нераскрываемой и ненаказуемой. Вся нравственно шаткая атмосфера в нашей стране освобождает воров и взяточников от угрызений Греха и от Стыда — напротив, они скорее чувствуют, что выиграли позицию.
* * *
За годы же после моего возврата в Россию я был свидетелем подавления новоявленных очагов местного самоуправления — то губернаторами, то губернскими советниками, всегда — отказами в финансовой помощи, а ни от одной Государственной думы не возник в поддержку местных самоуправлений ни один чёткий, дельный, благоприятный закон. (Небрежность? Ревность?)
Если мы не научимся брать в свои руки и деятельно обеспечивать близкие, жизненные наши нужды, а всегда отдавать их на милость далёких, высоких бюрократов, — не видать нам благоденствия ни при каких золотовалютных запасах. И неправда, что не способны мы уже к самоорганизации. А обманутые дольщики? А движение автомобилистов?
Великое наследие писателя Солженицына
«Один день Ивана Денисовича» — первое в Советском Союзе описание лагерей ГУЛАГа. «Я в 50-м году, в какой-то долгий лагерный зимний день, таскал носилки с напарником и подумал: как описать всю нашу лагерную жизнь? По сути, достаточно описать один всего день в подробностях, в мельчайших подробностях, притом день самого простого работяги, и тут отразится вся наша жизнь».
«Раковый корпус» также носит автобиографический характер: герой романа, как и сам автор, лечится от рака. «Человек умирает от опухоли — как же может жить страна, проращённая лагерями и ссылками?» Писатель проводит мысль о том, что жертвы смертельной болезни парадоксальным образом добиваются свободы, которой лишены здоровые люди…
Главная тема романа «В круге первом» — нравственная позиция человека в обществе. Имеют ли право учёные, живя в своём мире исследований, не замечать творимого вокруг зла? «Для математика в истории 17-го года нет ничего неожиданного. Ведь тангенс при девяноста градусах, взмыв к бесконечности, тут же и рушится в пропасть минус бесконечности. Так и Россия, впервые взлетев к невиданной свободе, сейчас же и тут же оборвалась в худшую из тираний».
Автобиографические очерки «Бодался телёнок с дубом» повествуют о социально-политических событиях и литературной борьбе в 1967-1974 годов. «Десять и двенадцать лет пиша в глухом одиночестве, незаметно распоясываешься, начинаешь прощать себе, да не замечать просто: то слишком резкой тирады, то пафосного всклика. Уверенный, что главное в творчестве — правда и жизненный опыт, я недооценил, что формы подвержены старению».
«Матрёнин двор» — рассказ постояльца о деревенской женщине Матрёне, у которой квартирует рассказчик. После её смерти автор осознаёт: «Все мы жили рядом с ней и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село».
Роман-эпопея «Красное колесо» Солженицын начал писать в конце 1960-х и завершил только в начале 1990-х. Это — своеобразная летопись революции. «Всё тот же Достоевский, судя по Французской революции, кипевшей от ненависти к церкви, вывел: „Революция непременно должна начинать с атеизма». Так и есть.
«Не участвовать во лжи»
«Насилие не живёт одно и не способно жить одно: оно непременно сплетено с ложью… И простой шаг простого мужественного человека: не участвовать во лжи, не поддерживать ложных действий! Писателям же и художникам доступно больше: победить ложь».
Нобелевская лекция по литературе, 1972 г.
«Невыносима не сама авторитарность, но — навязываемая повседневная идеологическая ложь, невыносимы произвол и беззаконие, непроходимое беззаконие, когда в каждом районе, области или отрасли — один властитель и всё вершится по его единой воле, часто безграмотно и жестоко».
Письмо вождям Советского Союза, 1974 г.
«Путину досталась по наследству страна разграбленная и сшибленная с ног... И он принялся за... восстановление её. Эти усилия не сразу были замечены и, тем более, оценены. И можете ли вы указать примеры в истории, когда меры по восстановлению крепости государственного управления встречались благожелательно извне?»
Интервью журналу «Шпигель», 2007 г.
«Государственная власть в своих действиях ещё ответственней, чем рядовые граждане, обязана соблюдать моральные рамки».
Из интервью газете «Московские новости», 2006 г.
«При распаде Советского Союза двадцать пять миллионов наших соотечественников в один день оказались за границей, в чужой стране. Думали наши руководители во главе с Ельциным, что с ними будет? Ни о чём об этом не подумали, как котят слепых бросили топить.
Страну развалить можно, в общем, любую. Но ответственность если за неё у граждан есть — то разваливать её не надо. А нужно лечить, нужно терпеливые реформы применять».
Из интервью программе «Вести недели», июнь 2005 г.
Последний материал Александра Солженицына, написанный специально для «Аргументов м Фактов», «Что нам по силам» читайте ЗДЕСЬ.
Почему Солженицын похоронен не на кладбище? 
