Была война. Наш детский сад, состоящей всего из двух групп: старшей и младшей размещался в жилом доме на территории двух коммунальных квартир, соединенных в одну. Этот дом и сейчас стоит на своем месте, взирая старыми, подслеповатыми окнами на парк через бетонные конструкции строящейся эстакады третьего транспортного кольца. Почему, вспоминая Измайловский парк, я вспоминаю свой детский сад? Наверное, потому, что без него парк не открыл бы многие свои тайны и не поучаствовал бы в формировании меня, как человека.
Столько открытий было сделано в нем! Весной мы наблюдали, как лопаются почки и появляются первые листья, в ямах, заполненных талой водой, ловили зеленых лягушек, жуков-плавунцов и водомерок. Летом в парке мы собирали землянику и чернику, учились отличать съедобные грибы от поганок. До сих пор я вспоминаю первые, по-настоящему летние дни со свежей, еще не покрытой угольной пылью (рядом дымил Электродный завод) листвой и жужжаньем жуков-бронзовок. И сейчас, гуляя по заросшим, давно неухоженным аллеям парка, я здороваюсь с дубами, на которые лазал почти семьдесят лет назад. Некоторые из них только сейчас достигли своего расцвета, другие же, с проглядывающими сквозь их листву сухими ветвями, погружены в сладкие сны, в которых девочки, сидя под их пышными кронами, плетут венки из одуванчиков, а мальчишки в соревновательном пылу, карабкаются по их стволам под запретительные окрики воспитательницы.
Только сейчас, в свои семьдесят лет узнал, что аллея Измайловского парка, по которой я бегал еще босяком и вход в которую был напротив окна комнаты, где жила наша семья, имеет довольно странное название - «Аллея пролетарского входа». Ворота в неё напоминали чем-то триумфальную арку, но только деревянную, выкрашенную в светло голубой цвет, на которой деревянными же буквами было начертано: «Центральный парк культуры и отдыха им И.В. Сталина». Я не помню сейчас, как выглядела арка Центрального входа, но для меня, ребенка, и наша, «пролетарская арка», представлялась весьма внушительной.
Тогда, после войны, каждое летнее воскресенье было для меня праздником не только по тому, что все были дома, а на столе красовались пироги, испеченные мамой, но и атмосферой праздника за окном. К «пролетарскому входу» в парк шли и шли, как на демонстрацию, толпы нарядных людей, чтобы купить входные билеты и раствориться в зелени аллеи или в зарослях лесопарка.
Тогда мне, мальчишке, центральная часть парка казалась очень большой из-за массы интересных объектов. Навсегда остался в памяти тот, старый, пруд с островом по середине и с, почему-то, темной непрозрачной водой, со старыми, еще не фанерными лодками, с празднично одетыми в них людьми. Запомнился катерок, круживший вокруг острова и нагонявший на берег крутую волну. Колоннада старой лодочной станции напоминала парусник, пришвартованный к берегу и неуспевший спустить свои белые паруса.
В наше время пруд остался тем же. Только теперь лес на его острове прорежен, нет сосен, и жидкий лесок уже не несет тайны, будившей буйные фантазии в наших детских головах («Остров сокровищ» Роберта Стивенсона я читал уже во втором классе). Пруд почистили, закрепили сваями берега. Территорию вокруг закатали в асфальт, лишив естественности и ощущения, что ты на природе. Увы, и колоннады давно нет, а лодочная станция превратилась в несколько примитивных деревянных построек.
Был в парке и свой кинотеатр, тоже деревянный и, как мне казалось, очень уютный. Мне он запомнился тем, как в нем начиналось кино: многочисленные ряды лампочек на двускатном потолке начинали медленно гаснуть, говор зрителей угасал, вспыхивал экран, и мы, не очень избалованные кинематографом (телевиденья не было, а кинотеатров на нашей рабочей окраине было «раз два и обчелся», помню только «Родину»), погружались в экранную, совсем не похожую на нашу, жизнь. Много интересных фильмов я тогда посмотрел. В одном из них (по-моему, это была «Клятва») запомнился Семён Михайлович Буденный, лихо отплясывающий вприсядку под гармонь. Потом кинотеатр сломали, и на месте одной из ракушек построили каменный кинотеатр «Лето», но было поздно – парк угасал. Теперь «Лето» переделали в дирекцию парка, и по воскресеньям под журчанье струй двух небольших фонтанов перед его входом играет камерный оркестрик, собирая на десятке лавочек пенсионеров и мам с озорными не по возрасту детишками. Странное дело, в 50-е и 60-е годы дирекция парка ютилась в деревянных строениях рядом с главным входом в парк, и парк процветал, а теперь, дирекция заняла целый кинотеатр, а парк угасает.
В те давние годы праздничное настроение парку придавал торговый центр в северной его части. Утром над каждой из многочисленных секций поднимались гибкие трубчатые жалюзи и взорам отрывалась вся вкуснота прилавков - от банок с икрой до свежих и румяных пирожков. В кафе, с круглыми столиками и плетеными креслами, можно было легко и достаточно дешево перекусить. Там часто, в детстве, я утолял голод бутылкой кефира или ацидофилина и калорийной булочкой.
По воскресеньям на нескольких эстрадах-ракушках выступали артисты. Мне даже кажется, что сцена выступления Велюрова в фильме «Покровские ворота» снята на одной из эстрад Измайловского парка. Из динамиков по всему парку разносились голоса Утесова, Нечаева, Бунчикова и других тогдашних любимцев. И сейчас, при воспоминании о том парке, в ушах звучит: «Затихает Москва, стали тихими дали…».
Серьезные люди предпочитали библиотеки. Их в парке было две. Одна большая, в виде обширного круглого острова, представляла собой сплошную террасу со столиками и, если мне память не изменяет, плетеными креслами. Мы часто там готовились к сдаче школьных экзаменов. Другая библиотека была детской и размещалась в детском городке. Помню, что в этой детской библиотеке я прочел популярные тогда книги «Мальчик из Уржума» про детство С.М. Кирова и «Судьба барабанщика» Аркадия Гайдара.
Детский городок давно не существует. Территория его заросла и дремлет в воспоминаниях о детском смехе. Библиотеки и читальные залы давно исчезли, а там где в те давние времена были карусель с лошадками, качели в виде лодок, самолеты, выполняющие под визг сидящих в них девушек, мертвую петлю, комната смеха, теперь одиноко возвышается громадное колесо обозрения (как мы его называли – чертово колесо). Из-за очень большого количества клеток для пассажиров на нем и цены за удовольствие покататься, колесо всегда полупустое. Своей высотой оно довлеет над парком, лишний раз, подчеркивая его нынешнюю убогость.
Только сейчас, написав эти строки, я вдруг понял, что отличало тот ушедший Измайловский парк от нынешнего. Он был насквозь пропитан романтикой того трудного и неоднозначного в восприятии и в оценках времени. Парк был создан в 1931 году. За десять довоенных лет была создана вся его инфраструктура. Все сооружения были деревянными, но созданными в каком-то легком, летнем стиле, подчеркивающем их прямое назначение, − отдыхайте, расслабляйтесь после трудной шестидневной рабочей недели. При чем, желание сделать красивым тогда, как мне кажется, возобладало над рациональным. Это сейчас все более рациональными становятся и отношения между людьми, и плоды их творчества. Дома строят без каких либо архитектурных «завитушек», автомобили − без выпяченных хромированных фар с максимально зализанными аэродинамическими формами.
Я часто возвращаюсь в парк – на территорию моего детства. Гуляю по тем местам, где мальчишкой осваивал этот зеленый континент. Грущу, узнавая уже заросшие и заброшенные поляны и аллеи. Ныне парк заброшен: покосились на аллеях железобетонные фонарные столбы, давно забывшие, когда в их еще не разбитых плафонах светились по вечерам лампочки. Дремлют развалины довоенного ресторана, зарастает молодыми березками площадка старой танцевальной веранды. В послевоенные годы на ней вечерами танцевали девушки в платьях по той моде - с накладными плечиками, и в туфлях с толстыми полувысокими каблуками, танцевали с молодыми, познавшими бремя войны, офицерами в синих галифе и в гимнастерках, туго перетянутых кожаными ремнями со звездой на пряжках. На груди их позвякивали медали и в свете электрических лампочек поблескивали ордена.
До сих пор помню двух офицеров - летчиков, появившихся тогда в нашем доме. Один из них, серьезный (его звали Модест), наш дальний родственник, играл на аккордеоне, а другой, Володя – веселый и разбитной, вовсю флиртовал с моей сестрой. Мне, мальчишке, было хорошо с ними рядом. Воспитанный в годы войны на наших героях и победах, я завидовал им, воевавшим с немцами. Эти бравые парни ходили вечерами с моей сестрой на танцверанду, а я 8-летний мальчишка увязывался за ними и стоял в полумраке у ограды веранды, за которой гремела музыка вальса, кружились пары, слышался смех. Все это, как расплывчатые обрывки снов, сейчас, когда я пишу эти строки, приходит на память. Вообще, человеческая память – занятная дама. Она приходит, когда ты очень и очень хочешь что-то вспомнить. Она вплывает полупрозрачной тенью, заставляя тебя еще более напрягаться, чтобы через эту прозрачность разглядеть самое главное и важное, что упустил тогда и там, откуда пришла эта дама.
Зимой аллея вокруг пруда и сам пруд превращались в каток. До сих пор удивляюсь, как я мальчишкой с коньками на ногах добирался до катка пешком по заснеженной аллее «Пролетарского входа». Денег на вход в раздевалку не было. Маминой зарплаты санитарки было маловато для того, чтобы я мог каждый вечер ходить на каток и пользоваться его платными услугами.
Жаль, что никогда не вел дневник – не надо было бы рассчитывать на привередливую даму-память. Сколько интересного растеряла она, путешествуя сквозь годы со своим дырявым багажом. Чего стоят первые увлечения девчонками. Как сейчас, помню освещенный каток и рядом девочку из соседней школы. Мы катимся под музыку вокруг острова. Украдкой поглядываю на нее. Ее ресницы и темные волосы, выбившиеся из-под шапочки, посеребрил иней. Она молчит, а я молчу или несу какую-то околесицу. Куда девалась вдруг мальчишеская смелость? Так же я вел себя и когда познакомился с ней. Тогда на школьном вечере я пригласил ее на танец. Танцевать не умел. Знал, только что надо сделать два шага вперед или назад, а потом один шаг в сторону. Так я и вел свою даму практически по прямой от одного края зала до другого. Но как же приятно было ощущать правой ладонью тепло ее тела под легким шелковым платьем, смотреть на милое лицо с опущенными глазами. Знакомство мое с ней так и не получило развития, то ли от моей застенчивости, то ли от слишком большого количества увлечений (книги, спорт, друзья, школа). Последний раз видел ее пятьдесят с лишним лет назад перед самым отъездом в Гатчину, поступать в военно-морское училище. Так получилось, что и морским офицером я не стал и очень хорошую девочку потерял. Позже, уже через много лет узнал, что она стала учительницей.
О парке и обо всем, что с ним связано, можно вспоминать и вспоминать. Фактически, до 1970 года он был всегда рядом, запитывая меня своей энергией.
Прошло, много лет, а я опять и опять возвращаюсь в страну своего детства – Измайловский парк. И если в песне Ю.Антонова память вызывает шальную радость, то память о детстве будит во мне мягкую, немного болезненную грусть и сожаление о том, что туда не продают билетов.
Этому снимку 60 лет. Измайловский парк - мое детство, мое восприятие мира, мое отношение к людям. Я до сих пор стремлюсь туда в мое детство, где в памяти всплывают образы друзей, подруг, послевоенный, несколько патриархальный мир, с танцами на веранде, освещенной рядами электрических лампочек, деревянный кинотеатр, в кассе которого я просил продать мне билет за рубль (мама давала только 1 рубль), песни Утесова, звучащие из динамиков над круглым прудом со старыми лодками и празднично одетыми людьми в них. Много мыслей и воспоминаний, и постоянно наплывающие сравнения с нынешним жестким миром и его черствыми нравами.
Кадыков Владимир Григорьевич, Москва
