Давид Иоселиани: «Ситуация в кардиохирургии у нас сегодня тревожная»

Об этом мы говорим с директором Научно-практического центра интервенционной кардиоангиологии Департамента здравоохранения Москвы, главным специалистом Москвы по рентгеноэндоваскулярной диагностике и лечению, членом-корреспондентом РАН, профессором Давидом Иоселиани.

17 лет спустя

Марина Матвеева, «АиФ. Здоровье»: Давид Георгиевич, вашему центру 17 лет. В 1997 году операции по стентированию и шунтированию, которые сейчас выполняются в центре, были почти экзотикой у нас в стране… А как сейчас? Они доступны всем больным, которые в них нуждаются?

– Сказать, что мы удовлетворили потребность всех пациентов в высокотехнологичных методах лечения, было бы лукавством. У нас многие пациенты не доходят до специалистов, которые могут оказать им такую помощь. Из-за определенного консерватизма районных терапевтов и кардиологов – те долго их лечат таблетками. Сказывается и меркантильный интерес, когда врач держит больного, деньги за которого идут по страховой медицине. Но если говорить о Москве, то сегодня нет такого пациента, который был бы направлен поликлиникой на стентирование или шунтирование и не был бы прооперирован. По крайней мере так было до недавнего времени. Но сегодня у нас ситуация тревожная.

– Почему?

– Мы первый год полностью работаем по ОМС, а это значит, что мы должны теперь сами себя содержать. Но ни одна больница не может заработать по ОМС столько, чтобы выплатить медперсоналу зар­плату, оплатить коммунальные услуги, купить дорогостоящий расходный материал… В развитых странах принято: больной пришел в госпиталь – и с этого момента все, что ему там сделано, вносится в прайс-лист. Когда он уходит из больницы, страховая компания все до копейки выплачивает клинике.

У нас не так. Нам страховая компания платит за лечение больного. Вот пришел больной со стенокардией. А лечение стенокардии у нас стоит 19 тысяч рублей. И ни в чем себе не отказывай! Хотя цена одного стента больше. Следовательно, я этому больному не могу оказать необходимую помощь за те деньги, которые мне за него платит страховая компания.

Сложная арифметика

– Как же вы выходите из положения?

– Вы, наверное, знаете, что такое ВМП? Это высокотехнологичная медицинская помощь. Все федеральные учреждения получают квоты на ВМП от Минздрава. Этого финансирования достаточно для покрытия расходов по оказанию высокотехнологичной помощи: и зарплату сотрудникам можно заплатить, и купить расходные материалы и лекарства, и оплатить коммуналку.

Центры городского подчинения обеспечиваются квотами скромно. Например, мой центр выполняет в год примерно 3–3,5 тысячи высокотехнологичных процедур для 2000 больных. В этом году я получил квоты на 725 больных. Следовательно, для 725 пациентов я могу купить все необходимое. За больных с острым коронарным синдромом мы получаем финансирование консолидировано от ОМС и городского бюджета. Платят меньше, чем по ВМП, но тоже неплохие день­ги. Таких больных примерно 500–600 в год. Значит, 750 квот я получу по ВМП, 600 – за острый коронарный синдром. Но где брать расходный материал и прочее для остальных пациентов? Пока мы используем материалы, запасенные в предыдущие годы, но их запас не бесконечен и существует срок их годности.

Мы должны прийти к такой модели страховой медицины, которая покрывала бы подавляющее большинство диагностических и лечебных процедур, в том числе и высокотехнологичных.

– А стандарты в области кардиоангиологии уже созданы?

– Стандарты есть, но шунтирование и стентирование не входят в обязательное медицинское страхование, так же как и большинство других высокотехнологичных методов диагностики и лечения. Ну как так можно?! Это же самые эффективные методы!

В теории и на практике

– Значит, все-таки не каждый, кому нужна высокотехнологичная помощь, ее получает?

– Пока получает каждый обратившийся, потому что нет большого потока. Но расчеты показывают, что на миллион населения надо выполнять примерно 3 тысячи операций по шунтированию и стентированию. В Москве официально проживают 11 млн 300 тыс. человек, хотя на самом деле больше. 11 умножьте на 3 тысячи – получается 33 тысячи операций. Но суммарно в Москве сегодня выполняется не более 16–17 тысяч. Следовательно, надо их делать примерно еще столько же.

– А есть регионы, где всем, кому необходимо, оказывается высокотехнологичная кардиологическая помощь?

– Есть, это те регионы, где нефть, газ… Новосибирск получает 12–13 тысяч квот каждый год. Но они берут больных со всей Сибири.

Городской уровень

– Шесть лет назад вы давали интервью нашей газете и тогда сетовали, что врачи больниц московского подчинения не выполняют высокотехнологичные операции на сердце, что им достается только удаление аппендицита… Сейчас, как я понимаю, ситуация изменилась.

– Когда я пришел в московское здравоохранение, в больницах городского подчинения делалось всего несколько сот операций по ангиопластике в год. А сейчас – до 16 тысяч. Есть разница? В двадцати городских больницах выполняются сложные операции на сосудах. Сейчас в Москве делают трансплантацию сердца. В городском здравоохранении! Об этом раньше нельзя было подумать. Сегодня нет такого направления сердечно-сосудистой хирургии, которого не было бы в городе. А в чем-то мы даже лидеры! По лечению инфаркта миокарда, например. Мы меняем аортальный клапан эндоваскулярно с одновременным стентированием сосудов сердца. Это абсолютное ноу-хау для мира, не только для нашей страны. И это выход для пожилых людей, потому что им рискованно делать операции на открытом сердце.

– Я знаю, что вы еще и преподаете, заведуете кафедрой в РГМУ имени Пирогова. Не только для своего центра готовите кадры?

– У меня такая тактика: ты должен расширять круг коллег-учеников. Многие мои ученики сегодня заведуют отделениями в городских больницах, мы с ними на одном языке говорим. И это очень важно.

Боюсь изоляции

– Как выглядит ваша область медицины в развитых странах? Мы от них отстаем или нет?

– К сожалению, отстаем. Но в кардиологии и кардиохирургии у нас есть островки, где очень высокий уровень медицинской помощи. Вы почитайте, с каким уважением пишет о нашем центре главный редактор американского кардиологического журнала. Правда, таких островков, увы, мало.

Я очень боюсь изоляции. Нам надо массово посылать молодых специалистов учиться за границу. Я на своем примере могу сказать: после стажировки в США я вернулся профессионалом другого уровня. Мы часто изобретаем велосипед. Я же работал в советское время, когда выехать за рубеж было очень сложно. И когда мы начинали операции аортокоронарного шунтирования, мы сами все изобретали, хотя методика уже была отработана на Западе. Кстати, за внедрение аортокоронарного шунтирования в клиническую практику у нас в стране я вместе с группой ученых-практиков получил Государственную премию. Но мы изобретали велосипед. И он у нас иногда получался с четырехугольными колесами.

Врачи обязательно должны изучать иностранные языки. Сегодня для международного общения принят только один язык – английский. И его надо знать, чтобы самим себя не изолировать.

Позаботьтесь о себе

– А что человек сам должен делать для сохранения своего здоровья?

Не курить. У курящих по сравнению с некурящими значительно чаще бывают инфаркт миокарда и стенокардия. Курение – это и онкология, и диабет…

Необходима физическая активность.

Не надо иметь лишнего веса.

С 35 лет, особенно если у вас в роду наблюдались сердечно-сосудистые заболевания, надо хотя бы раз в год приходить на профилактические обследования, чтобы на 85–90% быть спокойным. На все 100% не получится: инфаркт миокарда происходит от того, что на атеросклеротическую бляшку, которая есть в сосуде, «садится» тромб и полностью закупоривает сосуд, а вот от тромба мы на 100% не можем защититься. Хотя я всем, даже здоровым людям, рекомендую после 40 лет, если нет противопоказаний, принимать специальные кроворазжижающие препараты с аспирином. Они улучшают микроциркуляцию крови, а с возрастом она нарушается, особенно у людей, которые ведут малоподвижный образ жизни.

И ни в коем случае нельзя терпеть боль в груди, надо сразу обращаться к врачу. Лучше пусть это будет неоправданная паника, зато мы сможем предупредить инфаркт.