Обе — из учебников, знакомые каждому. Автор — военкор Халдей, «солдат с «Лейкой», знаменитый фотограф войны. С ефрейтора Маши Лиманской он сделал всего один кадр. Который потом прошёл через всю её жизнь.
Мечта военкора
…«Ой, Филипповна, смотри, это ж ты!» Где-то в 1980-х, когда у Марии Филипповны Лиманской было уже 2 дочери, третий муж, она отработала много лет в библиотеке и теперь перешла санитаркой в роддом, со страницы лежащей на коленях у соседки то ли «Работницы», то ли «Крестьянки» глядела Филипповна — лет на 30 моложе, на фоне каких-то колонн, в гимнастёрке, с флажками в обеих руках и улыбалась, как Мона Лиза. «Только фамилия здесь не твоя», — под фотографией знаменитого фотографа Халдея было имя другой девушки. Соседка написала в журнал, журнал извинился, а от фотографа пришла бандероль. Оригинал снимка. «Марии Лиманской на добрую память, 2 мая 1945, Берлин». Весточка из прошлого.
Евгений Халдей мечтал сделать это фото ещё с начала войны. Поклялся, что сделает: увидит своими глазами попранные Бранденбургские ворота, символ фашистского рейха. И он её сделал, эту карточку, когда на колоннах ворот растянулось полотнище: «Слава советским войскам, водрузившим Знамя Победы над Берлином!» А Маша Лиманская попала в кадр случайно — просто была её смена. И мгновенно стала символом той весны, Бранденбургской мадонной, регулировщицей Победы. С двумя флажками в руках. Красным и жёлтым.
…Красный — стой, жёлтый — иди. На голове — пилотка, за голенищем — ложка, в гимнастёрке — молитва. Она до сих пор помнит те нехитрые сигналы, когда как заведённая крутилась вокруг своей оси под берлинским небом, пропуская колонны транспорта: кому в госпиталь, кому за патронами, кому в Потсдам… «Да вот точно, как сейчас гаишники стоят!» Её военно-автомобильная часть № 15 от Ростова до Берлина шла за фронтом — регулировщики, парикмахеры, художники, техпомощь. «Всех стариков наших ещё в Ростове отправили на передовую и поставили на посты вместо них нас, девчонок». «Старикам» — она показывает фотографии ушедших вперёд и не вернувшихся назад — было по 40…
К её дому с голубыми ставенками в селе Звонарёвка не зарастает народная тропа, особенно под 9 мая. И всё из-за той случайной картинки, которая уже пережила своего автора, переживёт и свою героиню. А ей самой под праздники особенно тяжело от воспоминаний: «Уж грешным делом и „Отче наш“ прочту, попрошу: Господи, дай мне уснуть, не хочу вспоминать, а всё равно всё перед глазами стоит, страшно…»
Товарищ Маша и Черчилль
Cтрашно: бои под Севастополем, «только колонна остановилась — до ветру пойти, сзади нас машина на воздух взлетела. Мы всё равно в лес — по-маленькому хочется, а там под каждым деревом мёртвые, и присесть некуда, так между трупами и…» В Ростове — налёты по 50 самолётов в день, дым, огонь, «и коровы кричат, и дети. А я стою на посту, мне ни шагу нельзя оттуда, торможу одного шофёра — он прямо на разрушенный мост летит, — а тот не останавливается, от смерти своей бежит. Сбил меня, я упала со своей тумбы, попала в госпиталь…» В Польше на квартире, где со сменщицами стояли («а нас шесть было регулировщиц, все неразлучные, самые родные, все до конца войны дожили»), начали бомбить, так «Надя мне в руку так вцепилась от страха, что синячище ещё потом и после Победы не проходил, а Валя под кровать забилась и шепчет: «Вас, дурочки, убьёт, а меня панцирная сетка спасёт, спасёт!» Никого не убило. Во дворе в неразорвавшейся бомбе нашли записку: «Поможем, чем сможем»... В Берлине, в полуразрушенном доме у Бранденбургских ворот, где встали на постой, в первую ночь поднялись на чердак, «а там папа, мама и дочь висят — сами в петлю полезли, так их Гитлер русскими запугал, разве это не страшно?..»
Она вспоминает — и вдруг выныривает на поверхность сегодняшнего дня: «Из колхоза всех поувольняли, внук зиму не пережил, детям зарплаты с начала кризиса не платят, тяжко жить, руки не те, ноги не те, ничто уже не радует». Но это мимоходом, а по ночам возвращается, приходит то, что уйдёт скоро навечно вместе с ними, стариками, которые были когда-то молодыми и видели настоящий страх и настоящую радость, и скоро останется только в рассказах и фото.
Хорошее она ведь тоже вспоминает... Трудная была эта зима, а у неё перед глазами — всё весна 45-го года. Пот течёт из-под пилотки, руки уже ломит от этих флажков, проезжающие машины сигналят, обдают парами выхлопов, всё кружится, и вдруг вылетает на площадь машина: «Сестричка, Победа!» Шофёр бросает ей в руки свёрток, а в свёртке — трофейные «лодочки». Они потом вшестером — «все неразлучные, самые родные», — оставив вместо себя на постах выживших «стариков», пошли в этих туфлях к немецкому мастеру в ателье, и тот сделал им первые портреты мирного времени: «До смерти хотелось в гражданском сфотографироваться» — в одних туфлях, одной шёлковой косынке и одном и том же платье на шестерых…
Или вот тоже хорошее воспоминание. «Как его, да, Черчилль» проезжал мимо Бранденбургских ворот в Потсдам на конференцию и — «Стоп!» шофёру, «Пусть девочка подойдёт», — заговорил с нашей Машей: «Не обижают наши солдаты?» — «Пусть только попробуют!» Случайно, просто в тот день её смена была. «Я его сразу по сигаре узнала». Из замыкающей кавалькаду машины выскочил за долгожданным кадром знаменитый военный фотограф Евгений Халдей…
«Татьяну немцы украли»
— От этой фотографии что-то для вас изменилось?
— Да как сказать… Телефон разве что провели…
Самое дорогое немцы у неё так и так украли. Просто из-за этой фотографии, где она — символ Победы над Германией, горше принять истину: «Воевали с немцами, воевали, а теперь что ж?..» «Бабаня, я немца полюбила»… Немец, поволжский, сосед по Звонарёвке Витя Боссарт, увёз внучку Татьяну в Германию. Внучка живёт под Ганновером, работает в поте лица, начинала в «Макдоналдсе», потом на шоколадной фабрике, Витя — сварщиком. Живут хорошо: домик, пятеро детей — девочки в балетной школе, газонокосилка, «Мерседес»… Всё как у обычных немцев. А у бабушки — всё как у обычных русских: телефон в XXI веке провели после боёв с сельсоветом, дом — одна комната за голубыми ставенками, сортир в огороде… «Немчата мои» шлют фотографии: «Бабаня, это мы на фоне Бранденбургских ворот, нашли место, где ты стояла, — вот оно, точно». Нарядный берлинский вечер, в руках распечатка из Интернета — нетленное фото военкора Халдея... «Только ворот я не узнаю совсем: они тогда разбитые были, и все здания вокруг тоже разрушены: мы ж тогда победили…»
А внучку Мария Филипповна простила. Конечно. Главное — живы все и здоровы.
