Малолетний узник румыно-немецкого фашистского гетто, а ныне признанный ученый, профессор-онколог, крупнейший специалист в области торакальной хирургии, главный научный сотрудник торакального отделения Московского научно-исследовательского онкологического института имени П. А. Герцена Александр Трахтенберг сделал все, чтобы отблагодарить судьбу за свое спасение, отвоевав сотни жизней своих пациентов у врага по имени рак.
Опаленное детство
Татьяна Гурьянова, «АиФ. Здоровье»: Александр Хунович (в родном институте профессора Трахтенберга часто величают по-простому – Александром Харитоновичем), подавляющее большинство из нас представляют войну лишь по фотографиям и кадрам военной кинохроники. А какой помните ее вы?
– Она напалмом обожгла мое детство. Когда началась война, мне было 10 лет. Немецко-румынские войска вошли в наш город Хотин (город в Бессарабии. – Ред.) 6 июля 1941 года, расстреливая евреев, сжигая их дома, а оставшихся в живых сгоняя в гетто.Мне с родителями и братьями «повезло» – нас не расстреляли. Румынское руководство решало еврейский вопрос «гуманнее» немцев, культивировали естественный отбор, позволив нам умирать от голода и болезней – туберкулеза, сыпного тифа… Из 200 тысяч бессарабских евреев к маю 1942 года осталось менее половины. В первую очередь гибли дети.
– Как же вы выжили?
– В 1943 году, когда Красная армия перешла в наступление, румынские фашисты допустили некоторые послабления: жителям гетто разрешили ходить в соседние села – батрачить. Крестьяне расплачивались продуктами. Я с мамой ходил помогать в огороде к одинокой пожилой украинской женщине, Дарье Михайловне Рудко, но потом заболел и очень ослаб. Сжалившись надо мной, баба Даша забрала меня к себе, выдав за своего внучка, который жил в Харькове (благо, я хорошо говорил по-украински), отмыла, выходила меня (как потом выяснилось, я был болен туберкулезом)… Так я стал местным пастухом Сашко и единственным кормильцем семьи – раз в неделю мы с бабой Дашей приносили продукты в гетто. Но моему трехлетнему братику я помочь не успел: он с голоду умер. Несколько дней мама прятала его тельце, не хотела отдавать в общую братскую могилу. На своих руках я вынес его из гетто и похоронил.
– Читая вашу автобиографическую книгу «Спасенный – чтобы спасать», в которой вы рассказываете о том, что пришлось пережить вам и вашей семье в те страшные годы, узнала, что спустя много лет после войны вы увековечили имя своей спасительницы…
– Да. Имя моей бабули, Дарьи Михайловны Рудко, высечено на гранитной Стене Почета на Аллее праведников Яд Ва Шем в Иерусалиме, созданной в память и благодарность всем, кто рисковал своей жизнью ради спасения преследуемых евреев…
Сейчас, когда я наблюдаю за тем, что происходит на Украине, и вижу, как внуки, возможно, тех полицаев, которые гнали нас в гетто, которые нас расстреливали, сейчас подняли головы и брат снова пошел на брата, мое сердце сжимается. Страшные уроки Великой Отечественной войны забывать нельзя.
Враг по имени рак
– После войны вы стали первым в школе медалистом, с красным дипломом окончили медицинский институт. Почему вы решили связать свою профессиональную жизнь с онкологией? Ведь в те годы подобный диагноз звучал как приговор…
– Когда после распределения я работал хирургом в Рыбинской больнице водников, мне нередко приходилось оперировать онкологических больных. Но после операций жили они мало. Им требовалось дополнительное противоопухолевое лечение, но какое? Желание заполнить пробел в профессиональных знаниях привело меня в Москву, в Научно-исследовательский онкологический институт имени П. А. Герцена.
– …Где вы работаете без малого 60 лет. За эти годы онкология сделала большой рывок?
– Колоссальный! Когда торакальная хирургия только «вставала на ноги», показания к хирургическому вмешательству были резко ограничены, велики были и послеоперационные осложнения, летальность (смертность. – Ред.), а возраст пациентов, которых мы брали на операции, ограничивался 60 годами. Сегодня в нашей клинике мы оперируем и 70–80-летних.
– Успехи есть?
– При благоприятном стечении обстоятельств процент излечения от злокачественных опухолей легких довольно высокий – свыше 70% при первой стадии и около 50% – при второй. Если болезнь уже в третьей стадии своего развития, помочь больному уже сложно. Но мы беремся за лечение и таких больных, добиваясь довольно высоких отдаленных результатов. Один из таких примеров – Георгий Яковлевич Мартынюк, знаменитый Пал Палыч Знаменский из сериала «Следствие ведут знатоки». К нам в отделение он поступил с третьей стадией рака легкого. И я продлил ему жизнь почти на 15 лет.
Каждая такая победа – это счастье и радость. Их могло бы быть значительно больше, если бы больные поступали к нам на самой ранней стадии болезни – рак in situ (в переводе с латыни «рак на месте». – Ред.), когда опухолевые клетки еще не внедрились в прилежащие ткани и не дали метастазов. Такой рак настолько мал, что убрать его можно даже только при взятии биопсии.
– Значит, все упирается в позднюю диагностику?
– Увы. На моей памяти немало печальных примеров, когда, прежде чем попасть к нам в институт, больные с болями в грудной клетке, с кашлем, температурой годами ходили по разным специалистам, лечились антибиотиками, но их ни разу не направили на дообследование.
В медицинской карте больных с запущенными формами рака легкого нередко можно встретить запись – «скрытое течение заболевания», которое, по сути, является прикрытием для горе-врачей – лентяев и неучей.
И вновь продолжается бой
– А как же диспансеризация, которую проходят многие наши граждане?
– Существующие методы скринингового выявления опухолевой патологии легких (как правило, это флюорография и цитологическое исследование мокроты)совершенно недостаточны для действительно ранней диагностики рака. Единственный эффективный способ в этом плане – компьютерная томография, которой, к сожалению, оборудованы далеко не все лечебные учреждения нашей страны. В Японии ежегодная компьютерная томография грудной клетки, а также оптическая бронхоскопия, которую там регулярно проводят многим гражданам, позволяют выявить доклиническую стадию рака легкого и добиться излечения 95% больных. Это то, к чему нам надо стремиться.
Тем более что в последнее время в распоряжении врачей появилась и специальная методика, при которой опухолевые ткани окрашиваются предварительно введенным препаратом, что позволяет выявлять рак in situ. Благодаря этой методике нам в институте удалось провести раннюю диагностику и полностью излечить более 200 таких больных.
– На ваших операциях, на ваших лекциях и книгах по лечению рака легкого выросло не одно поколение врачей. Вы по-прежнему оперируете?
– Нет. Уже два года. Но продолжаю оперировать… во сне. Вчерашних хирургов не бывает.
– Как и вчерашних педагогов. Вы ведь еще и на кафедре РМАПО преподаете – проводите занятия для торакальных хирургов, фтизиатров. Врачебных ошибок стало меньше?
– Меньше, но, увы, они встречаются. Поэтому в работе я действую по принципу «доверяй, но проверяй»: всегда проверяю точность выполнения своих назначений, сам смотрю все снимки, не полагаясь на врачебные расшифровки. Благодаря этому мне удалось добиться выздоровления многих моих пациентов. Ведь рак очень коварен. Бывает, прооперировал больного с первой стадией, провел ему операцию по всем онкологическим канонам. А через год он приходит весь в метастазах…
– Настанет ли такое время, когда мы победим рак?
– Элеонора Рузвельт (жена американского президента. – Ред.), умершая от рака и в роду у которой многие умирали от онкологических заболеваний, после смерти в одном из банков оставила солидную сумму тому, кто найдет причину рака. Деньги мадам Рузвельт пока лежат невостребованными. Но, думаю, своего адресата они дождутся.
