Профессор Андрей Золотов
Заслуженный деятель искусств
Действительный член Российской академии художеств
По случаю 60-летия дирижера Валерия Гергиева уже появилось, и появится еще, множество текстов
Пишут - и в высшей степени справедливо - о его исключительно многостороннем, и на всеобщее удивление интенсивном творческом проявлении в Отечестве, на сценах мира, в оркестрах мира, о созданных им многочисленных музыкальных фестивалях, о завершении вдохновленной им и поддержанной Российским государством уникальной культурной стройки: Новой сцены Мариинского театра - новаторского театрального здания для оперы и балета. Все так. Но, кажется, не проясняется при всем том нечто особенно важное, едва ли ни самое главное, по-своему открывающее уникальное современное художественное и общественное событие по имени Валерий Гергиев.
Первого мая Президент России Владимир Путин вручил признанному культурным миром музыканту - среди первых пяти избранных - Золотую Звезду возрожденного звания «Герой Труда». Знаменательно и достойно.
Художественный руководитель и директор, главный дирижер Мариинского театра в Санкт-Петербурге, Гергиев - явление отечественной и мировой музыкальной жизни, явление исключительное и вдохновляющее. Прежде всего, артистов, что работают с Гергиевым в Петербурге и разных концах земли, артистов, обязанных Гергиеву самооткрытием, художественной судьбой, наконец, известностью и славой.
Просветительский дар Гергиева природен, изначален. Это человеческий дар, доверенный Cвыше большому музыканту. Человеческий дар и сформировал такого особенного музыканта - весьма и весьма особенного для задыхающейся в претенциозной «элитарности» художественной среды нынешнего времени.
Среди самых знаменитых современных дирижеров нового поколения Гергиев, на мой взгляд, стоит особняком - некое «отдельно стоящее дерево».
Его «отдельность» в изумляющей свободе от самого себя в момент музицирования. Он знак музыки. Он дирижирующая музыка. Он не интерпретатор (хотя, конечно же, интерпретатор). Он объективная величина. Не абсолютная, но объективная.
Гергиев-дирижер в момент музицирования пребывает внутри музыки как объективизированной стихии и ведет ансамбль, концентрируя в себе энергию всех музыкантов и внушая им авторскую волю в миг «собирания» эмоций, рожденных музыкой в реальных людях.
Игорь Стравинский полагал, что дирижер - единственная визуализация музыки. И это правда. Во всяком случае, Гергиев один из тех немногих в своей профессии, кто убеждает в правоте образной мысли Стравинского.
«Сыграть по-своему» и тем обратить на себя всеобщее внимание - не задача для Гергиева. Он не самоутверждается в концертном зале или оркестровой яме театра - слишком много других задач, что нужно решать мгновенно и с возможным совершенством - во имя музыки, автора, людей на сцене, людей в зале, наконец, во имя людей как таковых, вне зала - чтобы отвлекаться на «личную интерпретацию». Она придет сама собой, если за пультом личность, художник.
Гергиев-дирижер, в сущности, Импровизатор. Музыка под его рукой рождается вдруг, будто неожиданно для него самого, но единственно необходимая и единственно точная в данный миг, ибо рождается она не из головы, но из воспринятого на уровне сыновнего родства авторского текста. Здесь торжество художественной воли в отдельном исторически сложившемся творческом образовании, но поистине мирового звучания. Здесь и само пространство преисполняется торжества высокой радости, посылая слушателю дар спокойствия и доверия к себе в просторе великого.
Генрих Густавович Нейгауз замечал, что искусством можно заниматься по горизонтали и по вертикали. Глубинного противоречия здесь нет. Но, видимо, именно в точке пересечения этих векторов рождается «момент истины» в данный вечер, в данном кругу людей и с этим артистом. Масштаб артистической личности и нравственной направленности этой личности в случае Гергиева непременно влечёт к «новым берегам», новым горизонтам, словом, к горизонтальному пути существования в искусстве.
Здесь открывает себя стихия личности артиста, его органическая обращённость ко множеству людей – незримых, но реально существующих. Их хочется увидеть, к ним хочется обратиться непосредственно. Им и самому себе хочется «прочесть вслух» и перечитывать в меняющихся обстоятельствах всё, что искусством уже возделано и возделывается в сей миг. Горизонтальная устремлённость искусства к жизни не есть беготня по поверхности жизни под флагом лихо провозглашаемых течений и теоретических выкладок.
Гергиев в своей каждодневной практике, где чисто художественное начало сопряжено и переплетено со всеми иными бескрайними началами, являет возможность «замирания в пути» над вертикалью искусства и устремления в вертикаль. Это концерт, спектакль: остановленное в погружении мгновение - мгновение творчества.
По словам самого Гергиева, его главное личностное качество – способность к концентрации. Это очевидно, но всё же требует стороннего прояснения. Способность к концентрации – широкая категория. Здесь и волевое сосредоточение на чём-то как предусловие любого профессионального занятия. Здесь ещё многое, не относящееся, тем не менее, впрямую к акту творческого постижения. У Гергиева концентрация в процессе спектакля, концерта (репетиции, разумеется) и есть процесс постижения произведения на высоте убеждающей выразительности. При этом речь идёт о выразительности сочинения, завладевающего слушателем. Выразительность же исполнения будто растворена в атмосфере – мы освобождены от обязательного любования дирижером и мыслей о красоте его жестов и облика.
Никто не может судить об интенсивности внутренней работы, работы артиста. Он либо убеждает нас, либо не убеждает, и то лишь в момент исполнения. Евгений Александрович Мравинский нередко повторял эту свою выстраданную мысль в наших долгих с ним беседах. Он ещё добавлял: «Исполнитель ничего не может доказать»…
Меня глубоко трогает высокое уважение и нескрываемая любовь Валерия Абисаловича Гергиева к Евгению Александровичу Мравинскому. Гергиеву не случилось побыть ассистентом Мравинского в его великом оркестре – Заслуженном коллективе Республики оркестре Ленинградской филармонии, с которым Мравинский работал более полувека. В студенческие годы Валерий Гергиев находил способ (а это было совсем нелегко) проникать на репетиции Евгения Александровича и наблюдать его работу с оркестром. Гергиев не пропускал концертов Мравинского, и в этом художественном общении с великим человеком и великим дирижером многое для себя открыл, понял и принял. Гергиев оказался человеком памятливым, искренним, чистым и благодарным.
На днях в развернутом теле-интервью (Первый канал, программа «Познер») Гергиев много и замечательно говорил о влиянии Мравинского на его творческую судьбу и сформулировал свой «принцип Мравинского» : дирижер-оркестр-зал-публика! Этому принципу следует и сам Гергиев—по его идее и плану возрос в Петербурге редкостный концертный зал, а теперь и новая сцена Мариинского театра: «Мариинка-2». Это касательно залов. Публика у Гергиева повсюду в мире как-то на удивление быстро и надолго становится его публикой. Оркестр Мариинского театра сегодня один из самых гибких, репертуарно впечатляющих, профессионально развивающихся и свободных в своём коллективном сознании от мировой конкурентной примитивной сравнительности. Своего дирижёра и музыканты, и залы любят. В этом его счастье.
По случаю 60-летия Валерия Гергиева уже появилось и появится ещё множество текстов. Но, кажется, нечто особенно важное всё не проясняется. И это прекрасно.
Хочу закончить строками из дивного русского поэта Николая Рубцова. Есть у него стихотворение «Добрый Филя» о простом, загадочном сельском жителе. Завершается стихотворение так:
«Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть…
-Филя! Что молчаливый?
-А о чём говорить?»…
