Я никогда не задавала им этого вопроса, но проговаривала его про себя тысячи раз.
Проговаривала перед зеркалом, воображая себя на баррикадах. Проговаривала за школьной партой и в лесу у костра. Проговаривала, когда хлопала дверью, в 20-й раз навсегда убегая из дома. Лет, наверное, с 15. Может, и с 13, но с 15 — точно...
«Почему вы все это допустили?»
Подростками мы все максималисты: будь мне в 90-м году 30 лет, я бы ни за что не стала таким неудачником, как они, я бы не допустила, чтобы мы с бабушкой вдруг стали жить в разных странах.
Конечно, они голосовали за Ельцина и не одобряли ГКЧП. Конечно, развал СССР стал для них полнейшим шоком. Большая семья, в которой Минск, Рига, Керчь, Фрунзе и Москва вдруг стали разделены международными границами, а в лексикон вдруг вошло словосочетание «права русскоязычного населения». Потом НИИ, где мама с папой работали, перестал платить зарплату. То есть вообще. А мама с папой все равно ходили на работу каждый день. И надеялись, что эту самую зарплату вот-вот выплатят. Я была маленькая и не понимала. А когда подросла, думала, что сама бы или не допустила всего этого, или уж точно нашла свое место в новой реальности. Если бы и не стала миллионером, то точно не скатилась бы в нищету. Перестроилась и приспособилась. Но, главное, в отличие от поколения моих родителей, которое было недовольно, но молча наблюдало, как грабят и разрушают нашу страну, мое поколение никогда такого не допустит. Никогда.
Мне было 13, 15 и 17, я думала, что знаю все, но ничего не понимала. Сейчас мне 27. И я с ужасом понимаю, что не могу сделать ничего.
Сейчас на митинге «За честные выборы» в Казани мои пришедшие туда русские друзья странно смотрят на людей, выкрикивающих со сцены сепаратистские лозунги и говорящих о статусе татарского языка. А потом вдруг, пока Москва будет следить на телеканале «Дождь» за личной жизнью госпожи Собчак, эти друзья ночью, взяв все самое ценное, попробуют убежать — так же, как бежала моя родня из внезапно ставшего Бишкеком Фрунзе.
У любого процесса всегда есть бенефициары. Тот, кто говорит, что это неважно или что он не думает об этом, либо лукавит, либо глупит. Может быть, надеется, что прибыль получит он. Что русская рулетка запустится, как в 90-е, и на его долю выпадет не пуля, а билет в красивую новую жизнь. Кто-то, возможно, всерьез верит в выступающих со сцены лидеров протеста. В большинстве случаев не имеющих понятия ни об экономике, ни о дипломатии, ни о реальном госуправлении. Потом, наверное, остальные будут удивляться: «Мы же поддерживали другое, совсем не их».
А я по-прежнему ничего не могу сделать… Нас таких не так уж мало. На Болотную мы не пойдем, слишком хорошо видим, что из этого выйдет. В итоге тем, кто не утратил еще адекватность, остается не участвовать и молчать. Ну или комментировать в «Фейсбуке», вот только что это изменит?
Мне 27, я не знаю пока, за кого буду голосовать. И не знаю, что скажу своим детям лет через 20.
Какие у меня варианты?
Интеллигентка
Я буду ходить в потертой норковой шубе и откладывать дочке на экономический техникум. Выучившись на бухгалтера, она сможет лет через десять накопить на институт, а там и стать менеджером в филиале одной из транснациональных корпораций. Она не задает мне вопросов о политике, только закатывает глаза, когда, смотря телевизор, я вспоминаю, что знакома с теми-то, а с этим председателем думского комитета напилась, когда он еще был студентом-блогером… Повзрослевшие интернет-активисты, мы станем с благоговением читать газету «Последний россиянин». А современники посмеются над «россиянством» и мечтами о возрождении Российской Федерации в границах 2012 года, как мы смеемся над «ымперцами» и их тоской по ушедшей России.
Эмигрантка
А может, нам удалось уехать? Через Чехию во Францию — пять лет полуголодной нищеты. Теперь муж — сотрудник Сорбонны, а у меня свой небольшой бизнес. В свободное время я помогаю издавать газету русскоязычной диаспоры и активно участвую в жизни нашего муниципалитета. В своем блоге я стараюсь донести всю правду о репрессиях на территории бывшей Российской Федерации. Однажды начавшись с закона о люстрации для членов запрещенной «Единой России», этот механизм потом набрал такой ход, что его было не остановить. Слишком многие хотели крови. Еще больше людей делало на этом деньги. Мы живем счастливо, кажется, дети разделяют наши взгляды. Перед сном я каждый раз напоминаю себе, что меня зовут Мария, а не Мари…
Политиканка
Я — премьер независимого государства Объединенная Сибирь. Кнут и пряник, обаяние и жесткость. После того как «Сибирский предприниматель» опубликовал слухи, что авария, в которой погиб мой конкурент, не случайна, меня стали бояться. Я — женщина, женщине быть мягкой нельзя. И сына отправила подальше. Скоро закончит Westminster School. Кажется, у него там подростковая дружба с дочкой министра экономики Ингерманландии. Логично, все-таки тоже русские. Сказал мне, что Great Britain лучше, чем Great Siberia. Думаю, после университета он останется в Лондоне. Жилье я ему уже купила. Только бы наркоманом не стал.
Предпринимательница
Пока все занимались политикой, я поняла, где открываются реальные возможности. Сначала оказалась в правительстве перспективной области, потом выкупила долю в строительном бизнесе, и сейчас мои девелоперские проекты — одни из самых прибыльных в стране. Ночами не спала, заставляла сотрудников сидеть в офисе по 18 часов. Подкупала кого надо, благо «новый виток развития гражданского общества» удешевил депутатов в разы… Моим детям не нужно выживать, хотя родителей они видели реже, чем гувернантку. Они такие идеалисты, и я ими горжусь. Старший хочет быть политиком, он неплохо пишет в блоге и умеет держать аудиторию. Пусть меняет мир к лучшему… Иногда накатывает такая тоска, как будто мы утратили что-то настоящее…
Ни один из этих вариантов мне не нравится. Где была я, когда рушилась моя страна?
Материал из издания «Не дай Бог!» №2, 22-28 февраля 2012
Кто и зачем вышел на улицы 
Митинговые типажи: житейский взгляд 
Болотная — Поклонная: куда двинется страна? 
Митинги сдуются, проблемы останутся 
Эдуард Багиров: Рой? Стая? Свора! 
