Главный детский онколог страны о проблемах лечения рака. Онлайн

Ведущий конференции: Друзья, добрый вечер. Сегодня на ваши вопросы ответит главный детский онколог Минздрава РФ, заместитель директора НИИ детской онкологии Российского онкологического научного центра имени Блохина, академик РАМН, профессор Владимир Поляков. Здравствуйте, Владимир Георгиевич. Поляков Владимир Георгиевич: Добрый вечер. Ведущий конференции: Владимир Георгиевич, какова сегодня статистика заболеваемости онкологией у детей, и каковы тенденции? Поляков Владимир Георгиевич: Уровень заболеваемости потихоньку растёт. Прежде всего, это связано с факторами окружающей среды, которые влияют на нашу жизнь, на состояние иммунного статуса, на состояние родителей во время беременности, до беременности. Плюс к этому, не забывайте о стрессах, напряжённой жизни, которые также влияют на здоровье, и постепенно частота злокачественных опухолей увеличивается у популяции в целом, и у детей в частности. В год по стране заболевает в среднем от 12 до 15 детей на 100 тысяч детского населения. Таким образом, за год от 3 до 3,5 тысяч детей регистрируются с вновь установленным диагнозом злокачественной опухоли. Эта статистика неравномерна по различным регионам. Она тоже зависит от многих факторов, в частности от условий жизни, а также от состояния качества регистрации и учёта онкологических больных. Ведущий конференции: Какой тип рака чаще всего выявляется у детей? Поляков Владимир Георгиевич: По сравнению со взрослыми, у детей преобладает не рак, а саркома (мезенхимальная опухоль, которая может происходить из любых тканей: мягкие ткани, кости, мозг, печень, почка, кожа). И гемобластозы — злокачественные заболевания крови. Если взять за 100 % все злокачественные опухоли детского возраста, то примерно половину из них составляют гемобластозы, чуть больше половины —злокачественные опухоли, относящиеся к каким-то конкретным органам. Если в гемобластозах — это превалирование лейкозов (острого лимфобластного лейкоза), то среди злокачественных опухолей, которые поражают конкретные органы: глаз, мозг, мягкие ткани, на первом месте стоят опухоли центральной нервной системы, головного или спинного мозга. Далее в убывающем порядке следуют опухоли мягких тканей – саркомы различного генеза, костные саркомы, опухоли печени, почек, нейробластомы: забрюшинная, средостения, опухоли шеи. Ещё реже встречаются опухоли щитовидной железы, глаза, кожи. И редкие заболевания, которые у взрослых встречаются очень часто — опухоли желудочно-кишечного тракта. У детей практически не бывает рака желудка, толстой кишки, молочной железы, простаты. Ведущий конференции: А какие особенности есть у детского рака? Он развивается быстрее? Поляков Владимир Георгиевич: Да. Саркома протекает более агрессивно, чем рак. Это очень быстрорастущие опухоли, они имеют склонность к инфильтрации окружающих тканей, то есть растут в окружающие органы, имеют тенденцию к быстрому метастазированию как регионарному — в лимфатические узлы, так и к отдалённому — в лёгкие, кости, какие-то другие органы. Но зато они имеют большую чувствительность к тем препаратам, которые мы имеем в нашем арсенале для борьбы именно с детскими саркомами. У взрослых тоже встречаются саркомы, но они уже немного другие, не так отвечают на лечение, они — более резистентные. Ведущий конференции: Детский организм лучше противостоит раку, чем взрослый? Поляков Владимир Георгиевич: По-разному бывает. Но дети лучше переносят болезнь, может быть, в силу того, что, подходя к онкологическому заболеванию, взрослый уже имеет в своём анамнезе различные проблемы: с сердцем, печенью, диабеты, почки и т. д. Из-за этого есть сложности в назначении препаратов. Ребёнок переносит эту дозу с хорошим, неиспорченным сердцем, печенью и почками легче, чем взрослый, у которого уже отягощённый анамнез по разным параметрам. Кроме того, химиопрепараты обладают высокой токсичностью: гепатотоксичностью, нефротоксичностью, нейротоксичностью, кардио- и миелотоксичностью. То есть они убивают опухолевую клетку, но в то же время действуют и на здоровые клетки организма. Все препараты, которыми мы пользуемся, имеют дополнительно побочные эффекты. Но у детей осложнения в виде кардиологических проблем или со стороны печени, почек встречаются реже, чем у взрослых. Поэтому кажется, что дети более выносливы. Ведущий конференции: Вы в 2009 году давали интервью и говорили «о низкой онкологической настороженности у педиатров». Почему существует эта проблема? Поляков Владимир Георгиевич: дело в том, что рак — это не пневмония и даже не дизентерия, не респираторно-вирусная инфекция, не какая-то кардиологическая патология, которую можно выслушать или определить, сделав электрокардиограмму. Это новообразование, которое на ранних этапах своего развития практически никак не проявляется. Ребёнок живёт себе и живёт, у него уже опухоль в животе, а он себя прекрасно чувствует и никак не реагирует до той поры, пока ему не становится плохо. То есть нет никаких видимых признаков того, что где-то начинается опухолевый процесс. Если только опухоль — не наружной локализации. Что касается педиатрической подготовки, с учётом того, что за год в стране заболевает из 30 млн детей порядка 3 тысяч человек, то за всю жизнь педиатр сталкивается с 1-2 онкологическими больными, я имею в виду обычных участковых педиатров в какой-нибудь детской поликлинике. Ему и в голову не придёт, что это может быть злокачественная опухоль, потому что чаще всего идёт какая-то другая патология. Поэтому мы популяризируем наши знания. Мы выезжаем с лекциями для педиатров, приглашаем их к себе, разные циклы организовываем, либо делаем разборы каких-то случаев. Если в какой-то больнице пропустили раз онкологию, пропустили два, тогда мы анализируем ошибки, делаем выездной цикл с разбором истории болезни. После этого начинается кратковременный период повышенной настороженности — нам присылают всё: бородавки, родиночки. Для нас, конечно, нагрузка больше, но, во всяком случае, из этой массы вылавливается что-то на ранней стадии. Ведь, чем раньше установлен диагноз, тем лучше прогноз. Ведущий конференции: А новорождённых осматривают? Поляков Владимир Георгиевич: Их осматривают в роддоме. Слава Богу, сейчас вернули осмотры глазного дна. Раньше, ещё в Советском Союзе всех новорождённых в обязательном порядке осматривали, потому что есть такое врождённое заболевание – ретинобластома. Последние два года детей до выписки из роддома стал осматривать офтальмолог, потому что пропускали много ретинобластом. Есть такой симптом у этого заболевания – амавроз или симптом кошачьего зрачка (появляется жёлтое свечение). Свет упал под определённым углом, и родители заметили, что глаз светится, тогда уже обращаются к врачу. А там уже опухоль больших размеров. Сейчас стали смотреть микропедиатры и офтальмологи, и эта патология выявляется на ранней стадии. Поэтому возможно даже проведение органосохраняющего лечения – и глазик остаётся, и видит потом нормально. Ведущий конференции: Есть ли какие-то рекомендации родителям, какие осмотры нужно проходить ребенку? Поляков Владимир Георгиевич: Дать такие рекомендации родителям сложно, потому что, если родители нормальные, то они следят за ребёнком как положено. Если какие-то подозрения появляются, они сразу обращаются к врачу. По крайней мере, в столице происходит именно так. Может быть, в деревнях по-другому, но это зависит от родителей. Главное сейчас — возродить профилактическую медицину. Должны быть профилактические осмотры, которые были в Советском Союзе. У нас тогда была не самая плохая система здравоохранения. И в школах, и в детских садах, и на производствах были налажены профосмотры. Они позволяли выявлять больных и своевременно направлять их на лечение. Другое дело, что в ту пору не было таких возможностей, как сейчас, для лечения. Сейчас на 1-2 стадии онкологии в детском возрасте излечивается почти 90 % больных. На 3-4 стадии — 50-70 % в зависимости от заболевания. То же самое у взрослых. Мы когда-то делали профилактические выездные бригады, ещё будучи студентами, и всегда что-то находилось. Например, выезжает профессиональная бригада или к ней обращаются, например, посмотреть производство целиком. Мы осматривали Новороссийский морской порт. В течение недели работали специалисты и выявили несколько раков желудка, простаты на ранней стадии, на фоне изъязвлений шейки матки обнаруживали в том числе и рак, то есть один выезд специалистов на неделю выявил человек 15-20 с ранними формами заболевания. Люди этого даже не предполагали. Поэтому надо возрождать эти профилактические мероприятия. У нас в онкоцентре все сотрудники раз в год проходят профилактический осмотр. Директор не подписывает отпуск, пока человек его не пройдёт. Ведущий конференции: Есть мнение, что питание фаст-фудом, газировками, чипсами тоже провоцирует онкозаболевания. Это действительно так? Поляков Владимир Георгиевич: Это всё, скорее, провоцирует какие-то другие заболевания, на фоне которых уже могут развиваться и онкологические. Если человек здоров, у него нет гастрита, язвенной болезни желудка, либо какого-то другого заболевания, то менее вероятно и развитие онкологического заболевания, потому что язвы являются предраковыми состояниями. Это называется факультативный рак. Есть ещё облигатный рак — это когда в любом случае он разовьётся. Эпидемиологи проводили исследование и считают, что увлечение копчёностями приводит к тому, что повышается уровень риска рака толстой кишки. Якуты и люди Приморского Севера, которые питаются строганиной, подвержены раку пищевода, потому что они травмируют слизистую пищевода этим продуктом, и это тоже может привести к развитию онкологии. Впервые рак кожи мошонки был описан у трубочистов в Англии, поскольку мошонка имеет складчатую структуру, оттуда трудно вымыть сажу, которая является очень злым канцерогеном. При производстве асфальта тоже повышен риск развития рака у тех, кто вдыхает бензопирены. У женщин рак мочевого пузыря был описан у маляров, потому что все анилиновые красители и краски влияют таким образом, что, попадая в организм, вызывают рак мочевого пузыря. Ведущий конференции: Насколько меняется образ жизни ребёнка после излечения от онкологического заболевания? Поляков Владимир Георгиевич: Здесь много факторов. Прежде всего, фактор медицинский, потому что нужна реабилитация по всем направлениям. Когда ребёнок попадает в клинику, он находится среди больных людей, оторван от социума, от класса, от активного общения, естественно, есть определённые психологические сдвиги. Кроме того, он получает тяжелейшую лекарственную терапию — химиотерапию, которая сама по себе — не конфета, а очень токсичная с точки зрения влияния на все органы и системы, потому что, убивая опухолевую клетку, убиваются здоровые ткани, которые должны потом иметь какое-то время для реабилитации и восстановления. Страдает иммунная система. Безусловно, она тоже должна восстанавливаться. Плюс, если ребёнок перенёс хирургическое вмешательство, должны быть какие-то физические меры реабилитации, ограничения в определённом периоде жизни. Поэтому у детей бывают проблемы психологического, социального плана, чтобы опять войти в круг друзей, одноклассников, проблемы трудоустройства. Потом нужна поддерживающая и корригирующая терапия, после использования химиопрепаратов, которые имеют токсическое влияние на все органы и системы, о чём мы говорили чуть ранее. Но в конечном итоге, если человек выживает, и у него всё хорошо, проходит несколько лет, он реабилитируется, занимается спортом, возвращается в жизнь, женится, у него рождаются дети, обычно здоровые. У нас есть генетический консультативный кабинет, где вылечившиеся от злокачественных опухолей дети потом наблюдаются, консультируются, делают исследование на всякий случай, не наследственное ли это заболевание. Как правило, наследственных заболеваний у нас мало. Потом рожают хороших, здоровых детей. Ведущий конференции: Как вы объясняете детям, что у них рак и им придётся остаться в клинике надолго, иногда на год? Поляков Владимир Георгиевич: Это всё делается постепенно. Прежде всего, сложно бывает родителям. Ребёнок есть ребёнок. Дети старше 10 лет, которые уже начинают понимать, что с ними происходит что-то не то, подростки — вот с ними сложнее. А маленьким детям никто не объясняет, объясняют их мамам и папам. Маленький ребёнок знает, что он болеет, его лечат, но для него это так же, как если бы он был болен пневмонией. Что касается более старших детей, то раньше мы всегда скрывали диагноз и от них и от взрослых. Но с развитием науки, информации, это стало нереально. Когда я пришёл на работу, все больные, которые лежали во взрослой клинике, имели диагнозы: язвенная болезнь желудка, гастрит, заболевание толстой кишки. Но мы же капитализируемся, поэтому всё пересмотрено. Сейчас люди должны быть готовы к тому, что умрут, поэтому надо устроить дела, правильно подготовиться к этому, оформить наследство. И диагноз сообщается. Говорят: «У вас рак желудка, метастазы. Вам предстоит тяжёлая химиотерапия». Но при этом в штате появились психологи. У нас есть целая команда профессионалов, которая работает и с детьми, и с родителями, и с врачами, и с сёстрами. Нам тоже требуется психологическая реабилитация, потому что есть так называемый «синдром выгорания» при такой работе. Долго не протянешь, если не будешь как-то отвлекаться от того, что происходит в больнице. Ведущий конференции: Почему вы предпочитаете не говорить диагноз? Поляков Владимир Георгиевич: Мы – не просто врачи, мы в какой-то степени и медицинские психологи. Поэтому, когда мы общаемся с пациентом, прежде всего мы стараемся найти с ним контакт. С одним ребёнком можно так разговаривать, а с другим – иначе. В течение короткого времени понимаешь, как с этим ребёнком нужно говорить. Есть дети, которым можно смело сказать, какое у него заболевание, он только сильнее становится, его ощущения обостряются, им хочется бороться, выздороветь. А есть дети, которым если это сказать, они расстроятся, у них не будет желания выздороветь, и это ухудшит ситуацию. Такого больного труднее лечить. Поэтому надо очень избирательно относиться к этому вопросу. Ведущий конференции: Все говорят, что у нас плохая медицина и лечиться лучше за рубежом. Насколько это обоснованно? Поляков Владимир Георгиевич: У нас хорошая медицина, талантливый народ, особенно в хирургии. Такие Левши есть. Условия должны быть. Если бы было хорошее финансирование, для того чтобы мы могли работать, не оглядываясь на нехватку одного, другого, было бы проще. В Америке, например, и других развитых странах, нет проблем с высокотехнологичными методами лечения. Нитка нужна «3 нуля» — вот она. «8 нулей» — пожалуйста. Микроскоп нужен? Он есть. Когда это всё будет везде, тогда мы сократим своё отставание. Легко организовать такую работу в маленькой стране. Я был несколько раз в Польше и видел, как они поднялись за последние годы, потому что перешли в другой режим, у них появилось всё необходимое. Что в Гданьске, что в Варшаве, что в любом другом городе уровень медицины примерно одинаковый. У нас же, если вы отъедете на 200 км от Москвы, вы увидите совсем другой уровень. Что касается обеспечения, то стало лучше. Были проведены реформы, программа «Здоровье», стали снабжать клиники и компьютерными томографами, и машинами скорой помощи, и другим современным оборудованием. Безусловно, это положительно повлияло, хотя бы в плане диагностики. Что касается лечения, особенно детской онкологии, то всё-таки таких больных мало. Если в год врач ведёт 5-8 больных, то и опыта у него практически нет. Поэтому частые ошибки, сложно лечить. По штатному расписанию может быть 1-2 врача, а что это за врачи, трудно сказать. Разного уровня подготовки, желания работать. Иногда случайно получается, что врач стал детским онкологом. Из-за этого большое количество пациентов едет в федеральные клиники в Москву, в Санкт-Петербург, в Екатеринбург, где есть коллектив опытных врачей, способных оказать комплексную помощь: и химиотерапию, и лучевую, и прооперировать, как в нашем институте. К сожалению, всех принять мы не можем. Мы задыхаемся, потому что организация детской онкологической помощи у нас в стране неправильная. У нас есть отделения, маршрутизация, которую мы подготовили в Министерстве здравоохранения, но они не того плана, на мой взгляд, как это должно быть. Сейчас в каждом областном центре есть отделение детской онкологии. В этом отделении работает 1-2 врача, в крупных городах — 3-4. И больные из области там концентрируются. Например, по Тверской или по Смоленской области заболевает 12-15 человек в год. Из них половина – это лейкозы, одна треть – опухоли головного мозга, а остальные по одному. Один больной с остеосаркомой, один – с опухолью почки, один – с опухолью печени и т. д. Для того чтобы диагностировать опухоль, следить, как она изменяется под воздействием лекарственной терапии, должны быть компьютерные томографы, магнито-резонансный томограф, сканирование, должен быть ангиографический кабинет, служба цитологии, морфологии, должна быть иммунногистохимия, иммунофенотипирование, молекулярно-биологические и цитогенетические исследования, возможность проведения высокодозной терапии, трансплантации костного мозга. Вот такой сейчас должен быть уровень. А то, что заболевает 12-15 человек в одной области, и врач лечит по одному больному – это неправильно. Должно быть проведено укрупнение этих центров. Допустим, в каждом федеральном округе должен быть центр детской онкологии. Так сделали в Екатеринбурге при губернаторе Росселе. Он построил онкологическую клинику на базе детской онкологической больницы. Это позволило в одном месте сконцентрировать всё дорогостоящее диагностическое оборудование, обучить людей работать на этом оборудовании. Это же не просто так. Я был в Змеёвке, это 40 км от Новосибирска. Туда прислали цифровой аппарат – маммограф. Он как пришёл 3 года назад, так и стоит зачехлённый, потому что нет специалистов. Огромные деньги потратили впустую. Никакого толку от того, что он там находится, нет. А в Екатеринбурге — всё в одном месте. Новое оборудование, лаборатории, обучили врачей в наших федеральных центрах и за рубежом. Сейчас там работает команда из 15-20 врачей, которые умеют делать всё. Надо сделать таких 7-8 центров по стране. Возьмите Белоруссию. По территории — это примерно Московская область. Там один детский онкологический центр. Где бы на территории Белоруссии не заболел ребёнок, он в обязательном порядке едет в Минск, даже с подозрением на заболевание, в этот центр. Там лечатся все дети. Какие-то лёгкие процедуры, наблюдение осуществляется в регионах. Там есть по одному человеку в каждом регионе, который за ними следит. Полечили ребёнка в онкоцентре, отправили домой под наблюдение, на поддерживающую терапию. Через какое-то время он опять приезжает, чтобы лечиться в центре. Вот это — хорошая система. Это было бы здорово, потому что в каждом округе можно подготовить команду. Ведущий конференции: Какое количество квот вам выделяется ежегодно? Поляков Владимир Георгиевич: У нас по онкологическому центру проходит порядка 400 первичных больных каждый год. То есть из всех заболевших по стране 3 тысяч детей 400 человек, изначально заболевших, нигде не лечившихся, поступают к нам. На этот год нам было выдано 1260 квот. Это значит, что регионы могут или этих 400 человек 3 раза к нам отправить или прислать 1260 детей. И мы должны их принять, потому что за ребёнком следует квота, хоть она и «смешная» — 109 тысяч рублей. Квота — это виртуальный перевод денег из региона в Министерство здравоохранения, которое обеспечивает лечение здесь, как бы поддерживает лекарственное обеспечение, госпитализацию и пр. В среднем лечение одного ребёнка стоит в 10 раз больше, чем 109 тысяч рублей. А иногда и в 20 раз, потому что, когда начинаешь лечить, начинаются осложнения, подключается лучевая терапия и т.д. Поэтому не хватает и двух-трёх квот. Люди выписываются, берут новую квоту и возвращаются. 109 тысяч рублей – это не деньги. Например, один день противогрибковой терапии стоит 20 тысяч рублей. А ребёнок находится здесь месяц, ему эту терапию надо 30 дней проводить. И это не считая химиопрепаратов, переливания крови и т.д. Ведущий конференции: Откуда тогда берутся остальные деньги? Поляков Владимир Георгиевич: Они берутся из бюджета онкологического центра. Кроме того, мы можем заказывать дополнительные квоты, если они есть, в Министерстве здравоохранения. К концу года, как правило, деньги все выбраны, и квот нет. Тогда лечение идёт за счёт обязательного медицинского страхования. Ведущий конференции: А благотворительные фонды? Поляков Владимир Георгиевич: Я вчера слышал по одному из федеральных каналов историю о том, как хорошо он помог, собрав деньги, ребёнку, которому не смогли помочь наши врачи. Операцию в итоге сделали немецкие доктора. Меня это злит, потому что это вызывает недоверие к российскому врачу, к отечественной медицине. Это настолько не соответствует действительности. Да, некоторые операции мы не делаем – трансплантация чужеродной печени у нас законом запрещена, только от родственников можно пересадить. Если родительская не подходит, то надо ехать в Бельгию, где есть центр по трансплантации печени. Мы с этим соглашаемся, потому что у нас этого нет. У нас нет тотального облучения тела, вернее, есть, но используется мало. У нас нет лечения радиоактивным йодом при нейробластоме. Это делают во Франции. Всего несколько позиций есть, которые в России невыполнимы, и тогда эти фонды могут помочь. Но чаще всего это спекуляция, раздутая средствами массовой информации. Я об этом писал в Министерство здравоохранения. Если посмотреть сайты этих фондов, там часто висят фотографии детей, которых уже нет. Неизвестно для кого собирают эти деньги. Фонды начинают агитировать, что ребёнка надо отправить, допустим, в Швейцарию, в Германию и т.д. Они за всё берутся, потому что за это деньги получают. Это бизнес на самом деле. Если ребёнок не излечивается здесь, он признан инкурабельным, тогда начинают поднимать шумиху, что отечественные врачи не смогли вылечить. И там не всех вылечивают. Мы с удовольствием работаем с некоторыми фондами. Даже такая богатая страна, как Америка, почти наполовину питается за счёт фондов в онкологической практике, потому что онкология — самая затратная часть медицины. Там фонды закупают оборудование, лекарственные средства, а не отправляют в Канаду или Францию лечить больного ребёнка. Поэтому, конечно, мы обращаемся за помощью в фонды. Они закупают лекарства, помогают. Надо же как-то лечить ребёнка. Например, в стране есть нужное лекарство, а в онкоцентре его сегодня нет. А ребёнку этот препарат нужен сегодня. У нас такая система. Мы пишем конкретную заявку, что на год, к примеру, нам требуется 150 ампул дактиномицина. Но случилось так, что мы израсходовали его больше, потому что появились другие больные. Поступил ребёнок, которому нужен именно этот препарат. Закупка в аптеке будет через месяц, потому что мы делаем заявку, аптека объявляет конкурс, проводится тендер, чтобы не было коррупционной связи, чтобы компании между собой соревновались. Мы заключаем договор с компанией, выигравшей тендер, он оплачивается. Проходит почти месяц. К этому моменту ребенку уже не нужно будет это лекарство, он не доживёт. Вот в этой ситуации мы вынуждены обращаться к фондам, которые действуют молниеносно. Мы пишем обоснование, указываем, что ребёнку требуется такое-то количество такого-то препарата. Фонд закупает, передаёт в аптеку. Аптека выдаёт нам, и мы проводим лечение. Ведущий конференции: Так где вы берёте деньги, когда квоты заканчиваются? Поляков Владимир Георгиевич: Если квоты нет, то ребёнок идёт по бюджету. Либо родители могут поехать в Министерство здравоохранения и попросить дополнительную квоту. Дорогостоящие квоты, как на трансплантацию костного мозга или эндопротезирование, получить сложнее, потому что Министерство финансов выделяет определённую сумму Министерству здравоохранения. Они их распределяют по регионам, нам, в другие центры. Там тоже есть бюрократическая ловушка. Мы не можем деньги, которые выделены на трансплантацию печени, передать для эндопротезирования конечности. Это совсем другая статья. К концу года всегда бывает тяжело. В течение года мы вырабатываем квоты, они заканчиваются и мы используем деньги из бюджета. Они предусмотрены для тех больных, которые находятся у нас в центре. Ведущий конференции: Сколько времени надо, чтобы получить направление к вам? Поляков Владимир Георгиевич: Быстро. Допустим, поставили больному диагноз: остеосаркома. Ребёнок нуждается в эндопротезировании, которое не делается, скажем, в Ростове или Краснодаре. Доктора пишут заключение, есть комиссия, которая это определяет. Выделяется квота. И ребёнок с этой квотой приезжает сюда. Либо эта квота вывешивается в интернете, мы её отслеживаем и сами вызываем этого ребёнка. Либо родители сами привозят сюда ребёнка. Мы его обследуем, подтверждаем диагноз, допустим, злокачественная опухоль костей, и ему требуется высокотехнологичное лечение. Мы сами посылаем в регион запрос на выделение квоты. За это время ребёнка госпитализируем. Обычно квоту нам выделяют через 3-4 дня. Может быть, это какое-то нарушение, но это делается во благо ребёнка, чтобы не терять времени. Ведущий конференции: А каким образом определяется количество квот? У вас – 1260, у кого-то другое количество. Поляков Владимир Георгиевич: Мы делаем отчётность за год. На её основании и делается расчёт. Когда появились эти квоты, у нас спросили, сколько у нас больных с различными заболеваниями. Посчитали, что за год мы проводим примерно такое количество больных с таким-то оборотом, и на это количество выделяют квоты.

Гемоторакс – это не онкологический диагноз, это скопление крови в грудной клетке. Причины этого могут быть самыми различными, начиная от травмы и заканчивая онкологией. Дать заочную консультацию сложно. Вам надо обратиться в администрацию и рассказать, что диагноз не установлен. Если предполагается новообразование, то надо обратится к онкологу. В Волгограде очень хороший онкологический диспансер, при нём есть отделение детской онкологии. Надо обратиться туда. Я думаю, что там вам помогут. Надо делать пункцию, смотреть, что происходит в грудной полости. Надо определить точно, опухоль это или нет. Если это опухоль, то нужно делать биопсию с гистологическим исследованием, которое покажет, что там на самом деле. Это может быть и воспалительная опухоль, так называемая псевдоопухоль. Рак лёгкого у детей практически не встречается. Это может быть системное заболевание – лимфома (лимфогранулематоз или лимфосаркома), которая развивается из лимфатических узлов и выглядит так, как будто лёгкое поражено. Это может быть саркома Юинга грудной стенки, которая быстро растёт в сторону лёгкого и сдавливает его. Нужна консультация хорошего детского онколога. В Волгограде могут разобраться с этим вопросом.

Владимир Георгиевич, спасибо вам огромное. Друзья, спасибо, что были с нами, и всего доброго.

Это очень сложный вопрос, потому что это всё индивидуально. Скорее всего, нужно работать с психологом. Если вы выздоровели, то надо заниматься спортом, считать себя здоровым человеком, идти вперёд. Если вы сами не можете справиться с этими проблемами, обратитесь к специалистам. Может быть, вам порекомендуют какие-то медикаментозные средства, чтобы постепенно выйти из депрессии.

Однозначно удалять, потому что, если ребёнок испытывает дискомфорт, значит, родинка имеет выступающий край. Если она больших размеров, то это называется пигментный невус. Для того чтобы решить вопрос, каким способом её удалять, нужно провести дерматоскопию, то есть посмотреть, есть ли там меланоцитарная активность, потому что из этих пигментных невусов иногда образуются меланомы. Надо показаться специалисту-онкологу-дерматологу. В нашем центре такие специалисты есть. Если родители хотят, то могут привезти ребёнка к нам. Мы можем убрать хирургически это образование, можно сделать криодеструкцию (вымораживание жидким азотом), сургитроном (радиоволновая хирургия) или лазерную хирургию. Все возможности у нас есть.

Можно обратиться в наш центр. Листовидная фиброма – опасное заболевание. Надо приехать к нам в поликлинику с выпиской. Раз подтвердили этот диагноз, значит, была сделана биопсия или маммограмма. Можете взять направление на консультацию в вашей поликлинике. Если приедете без направления, то за ведение истории болезни берутся какие-то небольшие деньги. Если будет направление от вашего педиатра или онколога, то никто в помощи не откажет.

Адамантинома, как правило, чаще встречается в костях нижней челюсти. Я бы посоветовал провести иммунногистохимическое исследование, пересмотреть препараты в Онкологическом центре, потому что за адамантиномой может спрятаться что-то нехорошее. Надо быть абсолютно уверенным, что это именно доброкачественное образование. Можно провести консультацию у нас в центре, привезти все исследования, снимки, томограмму, иммунологию. Иммуногистохимию можно провести в нашем центре. Надо смотреть. Возможно, следует кость заменить, поставить эндопротез, потому что уже сделано две операции.

Если проводилась химиотерапия, при этом заболевании очень маленький спектр препаратов. Это были либо хиты, либо «Темодал» и лучевая терапия. Как правило, есть ещё хирургическое лечение. Всё зависит от того, в каком статусе сейчас пребывает ребёнок, потому что там может быть остаточная опухоль, а, может быть, её нет. Радикально оперированная или нерадикально. Надо ли продолжать его лечить, могут определить только специалисты при очной консультации или более подробном изложении. Что касается головного мозга, нового ничего не придумали, кроме химиотерапии, лучевой терапии и хирургии. Из самых последних современных достижений – Гамма-найф (гамма-нож). Это стереотаксическое облучение головного мозга, и кибер-найф (кибер-нож), которые используются при опухоли мозга. Для использования гамма-найфа объём опухоли должен быть не более 3 см в диаметре, кибер-найф – чуть больше. Гамма-найф есть в институте им. Бурденко, у нас в центре кибер-нож.