Анита Цой: тур по горячим точкам

Я верю.

Я считаю, что без этой веры вообще жить нельзя. Конечно, верю.

Раньше же был мир. И все мы ездили отдыхать и на Кавказ, и даже в Грузию.

Если бы не верили, не было бы нашей акции. Мы считаем, что свою маленькую толику в достижение этой цели мы вкладываем. Если вокруг нас соберется много людей – там обязательно будет мир. И не только там. Мир будет в наших семьях, с нашими соседями.

Развязать войну – дело нехитрое. Все люди, которые побывали на войне, понимают, чего стоит наладить мир и сохранить его потом. Мне кажется, что таких людей с каждым разом все больше.

Анита, как семья встретила вас из поездки?

Замечательно. Я же звонила, отчитывалась, писала смс. Я привезла много фотографий, как выглядит теперь город… Сам муж и его мама, конечно, когда увидели фотографии с могилы отца, говорят: стоп. И все замерли на этом кадре и начали рассказывать нашему сыну, что это его дед, то-то было в таком-то году. Могила в нормальном состоянии. Конечно, надо приезжать ухаживать. Но все сохранено.

Все так благодушно отреагировали. Потом даже сказали в тосте: мы очень обрадовались, что вы первым вопросом поставили, что хочу побывать на могиле, мы сразу поняли, что вы очень серьезные люди, раз думаете об этом.

На сегодняшний день моя семья даже решила, что обязательно маме, моей свекрови, нужно туда съездить. И она очень рада, ей много лет, она не так легко передвигается. Но она очень воодушевлена, надеется в ближайшее время взглянуть на могилу.

Местные ребята приглашали: пусть родственники приезжают, не переживают, встретим, обеспечим безопасность.

Алексей, как вы себя чувствовали на сцене рядом с Анитой?

У настоящего артиста всегда есть волнение перед выходом на сцену. Анита нам очень здорово помогает в творчестве, что-то советует. Даже одну песню у нас забраковала, сказала, что надо еще поработать над ней. Конечно, волнуемся. Хорошо, что у нас только одна совместная песня. В основном мы поем военные песни. Как правило, они нашими знакомыми написаны специально для нас. Есть у нас одна песня, мы ее называем «Пулей», она Аните очень нравится. Зажигательная песня, хотя с тяжелым содержанием.

Они поют по-настоящему человеческие патриотические песни. Без ложного пафоса. Они вкладывают в каждое слово свой смысл. Получается человеческая правильная песня о близких, о боевых друзьях, о родине. Очень трогательно все.

Поем не голосом, а душой.

Они знают каждый клочок земли в месте проведения операций.

За 4 дня тогда, в Буденновске, 14 лет назад, я потерял 8 килограммов веса, притом что местные жители кормили нас просто на убой. Конечно, легче приезжать с мирной миссией, видеть, как тебя встречают аплодисментами, без слез и горя, благодарят, за то что мы помним про них, за то что принесли радость в дома. Конечно, сейчас приятнее.

Лешу и Гену даже в соседних домах помнят. Когда проходило это сражение, они оттуда заходили, и их там до сих пор помнят в лицо.

Обязательно рядом должен быть отец, на которого сын будет равняться. Женское воспитание – хорошо, но только до поры до времени – пока шнурки не научится сам завязывать. А дальше, конечно, воспитание должно происходить именно с отцом. Если даже нет прямого ежедневного контакта с отцом, хотя бы он должен быть всегда на глазах у ребенка – видеть, как он работает, ведет себя дома, его отношение к женщине, к родителям, это во многом задает мальчику правильный тон. Я очень благодарна своей семье, мужу, потому что он по-настоящему чтит и старшее поколение, мне всегда приятно, когда муж говорит при сыне: сын, это наша мама, она никогда не должна ни в чем нуждаться, и мы с тобой должны это сделать. С десяти лет отец взял заботу о нашем сыне. Он раз в неделю с ним встречался без меня, у них какие-то свои мужские дела. Я сначала начала психовать: как же так, от матери что-то скрывают. А потом я поняла, какие там разговоры ведутся на мужскую чисто тему – начиная от того, как оценивать девушек, включая вопрос даже заначки. На сегодняшний день, в 17 лет, сыном можно гордиться. Это уважение к бабушкам, к матери, настоящий мужской подход к делам. Он закончил школу с золотой медалью, отлично сдал ЕГЭ, поступил во ВШЭ, он третий лучший студент среди поступивших по баллам. Конечно, мы гордимся. Я говорю: зачем ты сюда поступил, сложный факультет, как же личная жизнь и вообще все остальное? Он ответил: мам, самое главное для мужчины – получить образование и хорошую высокооплачиваемую работу, а дальше девушки будут сами ко мне приходить. То есть он не боится, что предстоит очень серьезно работать, и он четко задал себе программу на все эти годы, что будет учиться. Ну как таким сыном можно не гордиться? Хотя я все равно надеюсь, что он влюбится.

У меня тоже сын, ему 22 года будет. Я помню свое воспитание. Нас с братом было двое, отец был военный. Видел я его достаточно редко. Мое мнение: главное – пример должен быть перед глазами у сына. Можно что угодно ему говорить, а поступать по-другому, и он будет все равно копировать твое поведение, а не слова. Поэтому если мужчина живет нормальной жизнью, хорошо относится к женщине, правильно относится к работе, к своей стране – ко всему окружающему, сын будет все делать именно так. Дети это просто считывают. Им не надо рассказывать много. У меня есть какие-то отрицательные черты, и я говорю иногда: ну чего вы хотите от меня, у меня батя такой же был. Я с него все это срисовал в детстве. Я даже не хочу, но это заложено у меня в подкорке.

Еще надо учитывать, что только нам кажется, что дети чего-то недопонимают в нашем взрослом мире. Они все понимают. Поэтому мы в семье с сыном всегда советуемся. Пусть даже мы берем во внимание его возраст или отношение к ситуации, но обязательно его голос учитывается. У нас ребенок имеет максимальное право голоса, такое же, как у взрослых. Наблюдения мои такие: почему-то на семейном совете всегда сходят голоса бабушки и внука. Странно – ребенка и более старшего человека. Правильно говорят, что старики в детство впадают. А может быть, наоборот. Какая-то у них своя мудрость.

Самое важное – родители должны дать, особенно сыну, прожить свою жизнь, не подменять своими возможностями свою жизнь. Самые интересные моменты жизни мужчины – когда приходится преодолевать трудности. Не представляю жизни мужчины без этого. Это будет не жизнь мужчины.

Что бы вы пожелали напоследок нашим читателям?

Я хочу призвать читателей «АиФ» и поклонников Аниты, чтобы они к нашему движению присоединялись, заходили на сайт spasi-mir.ru, давали свои предложения, участвовали в наших акциях, будили неравнодушие среди своих знакомых, чтобы все было в этом мире как надо.

А я хочу сказать, что мы вас очень любим. Берегите себя.

Большое количество времени отдаю именно пиару нашего подразделения. В том числе программа на Русском радио «Альфа – высшая мера» этому служит. Я могу сказать, что мой вклад я чувствую. Когда я пришел в «Альфу» в начале 90-х, у нас был недобор 50%. Сейчас же, благодаря в том числе такой пиар-работе, делам, которые наше подразделение совершает, наши командиры имеют возможность отбирать из сотни одного кандидата. У нас небольшое подразделение, каждый человек на счету. И от каждого иногда может зависеть успех операции. И когда командир может выбирать из сотен желающих – а их очень много, как на один из самых престижных факультетов ВШЭ, пройти отбор очень тяжело – это, безусловно, хорошо. Зарплата чуть побольше, чем в ФСБ, наверное, такая же, как в Федеральной службе охраны, кто охраняет первых лиц. Почему престижно служить? На этот вопрос я давно пытался ответить. И сейчас даже, когда прихожу, к сожалению, мы часто своих офицеров хороним, я смотрю на молодые лица ребят, которые вместе шли в бой, а сейчас хоронят своего товарища – кроме скорби, боли, какого-то секундного страха, что на этом месте мог быть и я, но никто не пишет рапорт, никто не уходит, все считают, что в «Альфе» служить престижно. Я много случаев считал, когда из какого-то боевого спецназа переводятся в «Альфу». Его отдел кадров спрашивает: ты такой здоровый, крепкий, имеешь должность, почему переходишь в «Альфу»? – Вы занимаетесь настоящей работой, воюете, рискуете, делаете дела. Хочу. Есть такая каста людей, которые не могут без настоящей мужской работы. Могу сказать как психолог: тот человек, который был в бою, из боя вышел, выполнил свою боевую задачу, спас мирных людей, он испытывает такое ощущение, которое нельзя испытать, делая никакую другую работу. У нас настоящая мужская гордость. Коллектив очень хороший. Успех каждой операции зависит не от отдельно взятого бойца, как бы хорошо он ни был подготовлен, это командная работа, все зависит от коллектива. Соответственно, за настроением коллектива, за тем, что происходит в коллективе, внимательно смотрят. Иногда очень подготовленный офицер не может в коллективе ужиться, и отцы-командиры знают, что такие не должны служить, потому что успех операции зависит от коллективной работы. Очень часто приходится работать, как в том же Буденновске, нас было 80, а против нас в укрепленном заминированном здании было 180 человек. Часто мы работаем в меньшинстве. Как попасть? Обращаться надо. Основной набор сейчас идет из военных училищ – Рязанское училище, Московское общевойсковое училище, пограничные училища. Туда приезжают офицеры каждый год. Прежде всего спрашивают желающих, затем узнают об их успеваемости, их физической подготовке. Если все совпадает, начинают человека тестировать – проводить с ним беседы, подвергать его физическим упражнением, их масса. Для здорового крепкого молодого человека это испытание несложное. Потом психологическое тестирование. И если кандидат по всему подходит, хорошего парня возьмут. Но, как правило, сейчас стараются брать… Очень часто сейчас кандидаты имеют кандидатскую степень спорта. У нас есть отделение женщин, это симпатичные, подтянутые, крепкие женщины. У иногда такие вопросы возникают, когда может работать только женщина. У нас же сейчас в училищах проходят обучение женщины.

Уже в большей степени друзья, делимся впечатлением, даем друг другу советы. Я все знаю про ее ребенка, где он учится, мой ребенок тоже учился в этом институте.

Ребята вышли со службы 5 лет назад, мне интересно наблюдать, как они стараются приспособиться к нормальной жизни простого человека. У них иногда повадки проявляются, закалка та же осталась. Было недалеко от Кисловодска. У нас был день перед концертом, и мы поехали смотреть окрестности. Нашли в одном месте старый тир. Там одно ружьишко совершенно убитое, покоцанные зверюшки, в которых надо было стрелять. И я решила ребят подколоть по-дружески. Говорю: слабо вам попасть из этого убитого ружья? Я помню, как они отреагировали. Не как на шутку. Сразу посерьезнели. А потом мы их еще немного подкололи. Они как к заданию боевому отнеслись. Я еще поняла, что и стрелять они не любят, наработались за время службы. И Леша попросил у парня, который в тире работал, листочек бумажки, нарисовал кружочек, повесили ее, чпокнул один раз из ружья – что-то посчитал, и после этого они вдвоем с Геной из этого ружья как начали валить всех животных! Причем команда была одна: левый нижний! Мы не поняли, но они покосили всех зверушек в этом тире. Это фантастика. Тут мы все оробели, поняли, что имеем дело действительно с профессионалами. Говорю: а что такое нижний левый? Они говорят: погрешность есть в этом прицеле, нужно бить в нижний левый угол по мишени. Я воодушевилась, взяла это ружье, сделала нижний левый – и опять не попала! Оказывается, я просто целюсь неправильно. В любом случае я еще больше успокоилась, поняла, что ребята асы.

Очень сложный вопрос. Просто так в жизни мне посчастливилось, что в определенный момент времени, когда мне очень нужна была поддержка и укрепление собственной веры в том, что я могу состояться как личность, подняться и пойти дальше, мне помогли люди, которые просто протянули руку помощи. Я знала их раньше, но не думала, что они настолько близкие мне люди, что придут на помощь. А они взяли и пришли. И, видимо, сейчас созрела уже, я не совсем маленькая девочка, у которой нет своего собственного убеждения на этот счет. У меня сложилась реальная гражданская позиция, что обязательно нужно людям давать шанс и укреплять в них веру. Я выбрала для себя сегмент аудитории – это дети, самое святое. Что вырастет из них – это наша завтрашняя страна, мы будем жить под их управлением. Очень хочется, чтобы они обрели максимальную надежду на то, что мы все рядом, взрослые люди. В принципе, фонд у меня работает уже около 10 лет благотворительный. Здесь мы познакомились с ребятами, объединили усилия. У них ассоциация ветеранов группы «Альфа», они помогают семьям погибших спецназовцев справляться с их каждодневными проблемами. А у меня детский фонд. И вот мы решили объединить усилия во время кризиса, когда очень тяжело взрослым людям стоять на ногах, мы решили объединиться в гражданскую акцию неравнодушных людей всем тем, кому семья дорога, родной город, страна, просто чтобы еще раз напомнить, что именно в самые критические моменты, когда достаточно тяжело, особенно экономически, могут разгореться любые конфликты. Мы хотели внести частичку спокойствия, мира в то, что все-таки вместе мирным путем мы можем решить многие вопросы. А самое главное – помочь нашим детям. За этим я полетела. И просто потому что я мать, мне не хотелось бы, чтобы с моим сыном что-то произошло по жизни. Все было ужасно, конечно. Ладно, мы провели 11 концертов в Кузбассе, это было нормально воспринято семьей. Но как только я заикнулась по поводу Кавказа, у нас в плане стояли Чечня, Ингушетия, Дагестан, Осетия и так далее, конечно, вся семья взбунтовалась сразу. Кроме сына, он собирался ехать со мной. Пришлось проводить беседы с семьей. С какой-то точки зрения я их понимаю. Мой муж родился в Ингушетии, в 2 года переехал в Грозный и жил там до 18 лет. То есть он все происходящие ситуации очень хорошо знает. Потом уехал учиться в Ростов, в Москву. Перевез всю свою семью оттуда, потому что очень неспокойная ситуация была, жить там было практически невозможно. Поэтому они все всколыхнулись: нет, мы тебя не отпустим! Но у меня был самый важный козырь в руках. Дело в том, что отец как раз моего супруга похоронен в Грозном. Из-за того что была такая неспокойная ситуация, семья не могла поехать и навестить могилу. В принципе, что-то мою семью затронуло. Какая-то маленькая надежда сверкнула в их сердцах. Все-таки решение было принято, меня отпустили, а сына попросили остаться дома во избежание несчастных случаев.

Плюс Сергей Петрович знал, что она едет не одна, а с офицерами «Альфы». Он позвонил, мы дали гарантии безопасности, с честью их выполнили.

Все понимали, что мы едем с хорошей акцией, с мирной, неполитичной. Поэтому семью убедить удалось. Ситуация в жизни подсказывает, что действительно не так страшен черт, как его малюют. Иногда я понимаю прессу, им нужны события, иначе газеты не будут читать, они иногда перебирают. Я поделила для себя это на два и со спокойным сердцем поехала. А вот вернулась-то я в другом состоянии.

В первый вечер была какая-то осторожность.

Мы даже отказались от застольной выпивки, чтобы всегда быть на чеку.

А после концерта поняли, что все более-менее нормально, можно позволить себе вина выпить.

Да, я выпила, ребята – нет. Они держали ухо востро.

Наша акция корнями родом с Кавказа. В 2006 году мы встретились на концерте-реквиеме, посвященном двухлетней годовщине страшных событий в Беслане, и тогда мы испытали эмоциональный всплеск, который в конце концов родил эту акцию.

Нас летело много артистов во Владикавказ, огромный стадион, сцена, и я за кулисами оказалась, когда два боевых офицера, Алексей и Геннадий, стояли и пели своими нестройными, я бы сказала, непрофессиональными голосами перед всем этим стадионом. Всех артистов за кулисами потрясло, что весь стадион – несколько тысяч человек поднялись со своих мест, все это зажглось огнями, и весь стадион стоял и плакал. Так долго ребят не отпускали со сцены! Люди им, находясь на трибуне, кланялись им. Меня это потрясло до глубины души. Здорово, что наша встреча состоялась. Машина уехала, и я искала, с кем бы поехать в гостиницу, и попала к ребятам совершенно случайно. Я, конечно, сразу на них набросилась.

Такой эмоциональный всплеск. И в этом году такое дежавю. Мы проехали по всем местам в Беслане. Выходим без объявления с первой песней, поем, люди встают и начинают просто аплодировать. Я поворачиваюсь к Аните и вижу, что она плачет. Вообще после посещения Города ангелов и спортзала школы глаза были на мокром месте, она говорит: я даже не знаю, как буду работать. Она заплакала, люди аплодируют… Ладно мы-то, отпоем две песни, а Аните работать 2 часа, невозможно, она просто плачет. Стресс серьезный. С другой стороны, ты понимаешь, что это аплодисменты серьезной благодарности, не просто какой-то коммерческий концерт, а люди на самом деле проявляют свои эмоции. Именно из-за этого мы там оказались, и не ошиблись, я считаю.

Странность в чем. Мы проводили такой же концерт в Москве. Мы пригласили людей намного выше среднего уровня достатка, состоятельных. С каждым лично по телефону поговорили, объяснили цель акции, для чего собираем деньги. Все все прекрасно понимают, но как-то так… Пришли 160 самых-самых, полчаса по телефону каждому объясняли что и почему. Пришли только из-за того, что Анита Цой гарантирует собой, что эти средства будут отправлены в определенные места по назначению. Что мы увидели в других городах? В том городе, где трагедия, получилось так, что в Беслане, в Буденновске трагедия коснулась каждой семьи – если это не родной ребенок, то двоюродная сестра, троюродный брат и так далее. Получилось, что все люди четко понимают, о чем идет речь. Сейчас у людей нет денег, но они берут и несут по сто рублей в эту копилку, зная каждого из оставшихся в живых детей пофамильно, зная, кому перейдут эти деньги. Видимо, когда беда приходит в дом, как во время ВОВ все наши объединились для защиты российской земли, и для всех было едино, не было чужой беды. Это очень ярко видно в этих городах.

Я думаю, что артист такой величины в некоторые эти города может приехать только в рамках такой акции. Потому что просто там нет возможности проводить кассовые концерты. Люди только по телевизору видели Аниту Цой, и этот концерт для них на самом деле событие. Мы добились и такой цели. Самое интересное, даже не ожидали, так уж получилось, Анита приезжает за 4 часа до концерта и где-то 3 часа отдает работе с местными детскими коллективами, которых встраивает в свой концерт. Причем хореография, пение, совместное исполнение гимна России. Такой процесс интересный происходит, где они получают мастер-класс. Я считаю, что это вообще можно на первое место поставить в нашей акции, потому что доносится до детей существо это, а дети – это наше будущее.

Мы были в Гудермесе. Приехали туда, там маленькие детишки, чеченцы. В них национальность сама по себе – кипящая кровь. Мне кажется, они без эмоций не могут. И в танце в каждом движении чувствуется, что джигиты. Они все с харизмой, с характером. Стоят клопы – мал мала меньше. Я им говорю: ребята, вы так здорово танцуете, а сейчас в финале мы должны с вами спеть гимн России. И вдруг такой мелкий говорит: не буду петь. И все эти джигиты дают показать, что женщина ими руководить не будет. Это сложная ситуация, это не просто дети, они все воины там. И мне пришлось девочек попросить удалиться, я посадила перед собой парней и говорю: давайте так, мужики, представьте себе, что не женщина перед вами, а сидит мужчина. Скажите пожалуйста, вы любите свою чеченскую землю? Они: да. – Скажите, а вы знаете, что сейчас взгляды всего мира прикованы к вашей земле? Думают, что вы здесь все звери, бандиты. Они такие сразу… Я говорю: разве это так? – Нет! – Вы своих матерей любите? – Да. – Защищать готовы? – Да! – Показать всему миру, что Чечня сегодня может стать нормальной мирной передовой республикой, готовы? – Да! Я говорю: это и есть гимн России, он о любви ко всем вашим близким, к вашей традиции, к вашей национальности. – Хорошо, мы будем петь гимн. И пошли петь. Девчонки, конечно, на них посмотрели и воодушевились. Но как они пели! Они поняли, о чем идет речь. Самое интересное, что все дети, в отличие от взрослых, знают гимн. Где бы мы ни проезжали. Малыши стоят поют. И когда им расскажешь, что это не пафос какой-то, это простая человеческая любовь, даже к кошке или собачке, которую дома пригрел, тогда они все понимают и так поют! Они так переживают за этот гимн! Слова гимна для них сразу оживают в ярких картинках. И это очень здорово.

Говорят, что Кадыров всем артистам, которые приезжают, дает народного артиста Чечни.

Мы не за тем туда ехали. Не писали заявок никуда. Конечно, нас хорошо принимали.

Много говорят о Чечне, я сам был там в совершенно другом качестве. Первый раз в гражданском качестве приехал. Первое, что меня поразило, - гостеприимство. Нас в Грозном умасливали, кормили на убой, возили, все показывали, не отпускали вечером даже спать. И потом говорят, когда нас уже передавали в Гудермес, Гудермес будет стараться еще больше выделиться. У них такое по-хорошему соревнование, кто лучше гостей примет. Настоящее кавказское гостеприимство.

Самые лучше и самые безопасные гостиницы они нам предоставили. Они за три года построили в Грозном такой центр города… Я не была готова. У меня в памяти остался полуразрушенный Грозный, и вдруг мы выходим – а там мечеть в центре города нереальной красоты, самая большая в Европе, вновь возведенные дома, улицы все в фонарях, как в Европе, нереальная картинка. Мы даже стали, как интуристы, фотографироваться на всех видах, потому что не ожидали этого от Грозного. Гуляют спокойно. Нет никакого напряжения. Единственное, мы возлагали цветы к памятнику Кадырова-старшего, и там, конечно, стоит охрана. И когда я это все увидела, говорю: может быть, можно все-таки съездить на могилу отца, если у вас все не так криминально? Они говорят: да, конечно. Это кладбище было заминировано, они его разминировали пару лет назад. И на следующее утро мы сели в машины, поехали на кладбище. А там похоронены русские, корейцы, люди разных национальностей и вероисповеданий, все нормально, все спокойно. Люди туда приезжают.

Мы передвигались, конечно, кортежем. Впереди машина ДПС, две машины охраны… Машины обыкновенные.

Меры безопасности принимаются серьезные. Когда мы проезжали из Гудремеса по направлению к Северной Осетии, мы видели людей с миноискателями на ключевых трассах, военную технику. Но, видимо, в Чечне удается сейчас держать обстановку максимально спокойную. Когда приехали в Северную Осетию, вообще вздохнули спокойно. Вообще ни одного военного.

Расскажите, как вас кормили.

Кормили на убой. Там очень популярна говядина, пироги… Клецки – даже не знаю, еда какой кухни. Масса всякого мяса – сушеное, вареное, жареное.

Кормили на убой. Там очень популярна говядина, пироги… Клецки – даже не знаю, еда какой кухни. Масса всякого мяса – сушеное, вареное, жареное.

Нас обещали угостить национальным напитком, но не получилось. Поэтому наливали все как положено – коньяк, водка очень приличная, вино. Дюшес, вкус как у лимонада 80-х годов.

Когда перебрались в Буденновск – там кто чем мог, тем нас и кормил. В центре города, мы не ожидали, стоит классная гостиница. Если бы там был еще бассейн, мы бы дали ей все пять звезд. Красота невероятная, номера шикарные. Удивительно.

Я в Буденновск много ездил после трагедии, на самом деле мои отзывы были: там с размещением будет тяжело, потому что это просто поселок городского типа. Но мы были удивлены, что года полтора назад они открыли эту гостиницу. Все начинается с гостиницы, с дорог. Я думаю, там оживет и бизнес, народ начнет достойно жить.

Как проходили концерты?

Безопасность обеспечивали максимально все принимающие стороны. Публика позитивнейшая. Мы сразу сказали, что наш концерт должен пройти на позитиве, потому что наша акция именно для тех, кто живет сейчас. Мы танцевали до упаду, не только плакали. Вообще невероятно. В концерте принимали участие ветераны группы «Альфа» - Леша с Геной, Анита Цой и детские коллективы со своими национальными делами. И в конце мы пели гимн, передавали средства благотворительные прямо на сцене тем, кому они были предназначены. А в третьем блоке я всех приглашала танцевать, был конкурс танцев. Это невероятно весело проходило. Я не ожидала, что на сцену могут выходить танцевать не только женщины. В Буденновске на сцену поднялись два милиционера и еще трое военных и с ними две маленькие девочки. А в Грозном танцевали все девочки маленькие, и вдруг вышел одни джигит лет 40, сказал: вах, я тоже могу. И заплясал между детьми. Ему, конечно, достались овации. Очень здорово было. Народ уже соскучился, хочется ему веселья, радости, нормальной человеческой жизни. Гуляли на всю катушку.

Везде великолепно встречали. Самое любопытное, где больше всего плакали, там и больше всего веселились – в Беслане. Они настолько соскучились по нормальному человеческому общению… Я думал, потолок обвалится от рукоплесканий, свиста от удовольствия, которое люди получали.

Еще мы поняли, что по большому счету Кавказ не надо бояться. Людей, живущих на Кавказе, просто надо понимать. У них вообще другая культура, харизма, традиции другие. У них это все в крови. Если изучить поглубже их культуру, устои, традиции, с ними можно говорить на одном языке. Мы всю поездку удивлялись. Двоякие впечатления от увиденного, единственное общее: плохих наций не бывает.

Мы сначала даже сомневались, стоит ли в Чечне выходить в военной форме с наградами, которые мы получили именно там. Но нам сказали: вы даже не думайте, военную форму у нас очень уважают, федеральную власть уважают, выходите и не бойтесь. Я со сцены говорил: в войне, которая была, нет победителей, и не будет, мы все проиграем. Поэтому надо конец этому положить. В зале сидели люди, с которыми, возможно, приходилось в боях встречаться, но я видел, что все равно они нас понимают. Я был поражен, особенно в Чечне, социальной рекламой, которая идет по местному телевидению. Начинается блок тем, что показывают детей, взрослых, гуляющих у фонтанов, говорят: помните, вы родили детей, вы за них ответственны. И уже показывают подростка, отношения с родителями, говорят про реабилитационные центры для детей. Следующий блок – сегодня при обезвреживании какой-то человек оказал сопротивление, его убили, и привозят его к отцу, показывают, какие боеприпасы нашли при нем, и под камеру спрашивают его: ну как ты воспитал такого сына? И это настолько эмоционально, он отказывается от своего ребенка – а для них это очень серьезно. Они не боятся такой рекламе. Мы думали, выходить ли в форме, говорить ли про терроризм, который, возможно, родом оттуда. Не надо бояться говорить об этом, они говорят об этом во всеуслышание. Я лично с Кадыровым не знаком, но вижу, что у него нормальная политика на федеральный центр. У них российский и чеченский флаг.

Что говорят в Чечне о тех терактах, которые происходят сейчас?

За неделю до того, как мы поехали, там убили кого-то из правозащитников, за день – убили двоих, которые занимались тем же самым. Так что ничего спокойного не было. За несколько недель до этого в драмтеатре, где мы выступали, взрыв произошел при проведении подобного мероприятия. Есть эти проблемы. Но Чечни не надо бояться, сложнее сейчас ситуация в Дагестане и Ингушетии.

Мы должны были проводить там концерты, но все-таки объехали эту территорию.

Мы бы провели эти концерты, но когда бывший министр внутренних дел Ингушетии говорит: мы все предоставим, кроме безопасности. Ну если такой человек говорит… Конечно, мы отказывались от проведения концертов.

Главное – не служить причиной для новых очагов возгорания. Акция действительно мирная, а не для того, чтобы были еще какие-то трагедии.

И во время нашего визита произошли события в Дагестане, там министра убили, и страшные события в Ингушетии. Чечены, конечно, спокойно ко всему этому относятся, они привыкли.

Люди на территории Кавказа склонны больше молчать на эту тему. Они не раздувают. Мы пытались поговорить с местными, как они переживают все эти истории, они уходят от ответа. Они очень надеются, что порядок будет восстановлен.

На вопрос, почему в Чечне этого стало меньше, потому что политика первого лица идет на то, чтобы каждому найти работу. У нас кризис, он прежде всего коснулся строительного комплекса, - там этого не видно. Мы жили в классной гостинице, а вокруг идут 4 стройки. Они и ночью работают. Мы там две ночи ночевали – один этаж прибавился монолита. Они четко понимают, что если все будут иметь нормальную работу и зарплату, никто в горы не пойдет воевать. Наемники, которые приходят за деньги, не смогут там политику творить. Именно на основе национальных вещей все это происходит. А если все люди заняты – не будет этого ничего. Поэтому сейчас в Чечне спокойнее, потому что у многих уже достойная работа. Найден же какой-то выход, может быть, не до конца, но тенденция за последние годы очень хорошая. Думаю, то же самое можно сделать в других республиках.

Мы никогда раньше не были в таких ситуациях. У ребят четко – обход всей гостиницы. Узнают, кто живет в номерах напротив, справа и слева поселились от меня, окна блокировали. Потом я поняла: это безопасность. Они меня не выпускали никуда. Свободу полную сохранили: хочешь – ну пойдем вместе. Мы даже в машине сидели, они не позволили никому из местной охраны сидеть. Они меня засунули на заднее сиденье справа, просто сказали: безопасно. И я могла там в ноутбуке киношку посмотреть, а они все время начеку. Они очень это ненапряжно делали, я сначала даже не понимала, чем занимаются, а потом поняла, что они просто меня охраняли.

Мне было спокойнее в Чечне, потому что мы двигаемся – водитель с оружием, на заднем сиденье автомат лежит, в багажнике автомат-пулемет-граната. Мне спокойнее, потому что мы летели как гражданские люди, без оружия, к сожалению. Мне спокойно было, если рядом лежит оружие, даже чужое. Я знал, что если что-то случится, мы достойный отпор дадим.

Алексей, если бы что-то случилось, вы лично могли бы защитить Аниту?

Мы никогда раньше не были в таких ситуациях. У ребят четко – обход всей гостиницы. Узнают, кто живет в номерах напротив, справа и слева поселились от меня, окна блокировали. Потом я поняла: это безопасность. Они меня не выпускали никуда. Свободу полную сохранили: хочешь – ну пойдем вместе. Мы даже в машине сидели, они не позволили никому из местной охраны сидеть. Они меня засунули на заднее сиденье справа, просто сказали: безопасно. И я могла там в ноутбуке киношку посмотреть, а они все время начеку. Они очень это ненапряжно делали, я сначала даже не понимала, чем занимаются, а потом поняла, что они просто меня охраняли.

Мы держали постоянную связь с местными, взяли контакты. В Грозном попросили еще своих ребят, кто проходит службу.

У меня никогда не было личной охраны, наверное, есть в этом какая-то прелесть.