Он ушел, оставив неоконченным свой последний труд: фильм «Трудно быть богом», снятый по мотивам одноименной повести братьев Стругацких. Герман снимал его 15 лет, несмотря на серьезные проблемы со здоровьем. Он не сдавался до конца: на озвучивании уже смонтированной ленты работал на пределе. Шутил: «Великое редко делается быстро». В итоге фильм совместно закончили жена, соратник и постоянный соавтор Германа-старшего, сценарист Светлана Кармалита и его сын Алексей.
«Это мой последний фильм, — говорил он «АиФ». — Больше я навряд ли создам что-то существенное. Хотел бы еще снять „Скрипку Ротшильда“: небольшой фильм по рассказу Чехова».
Но судьба этой главной, как он сам считал, картины сложилась как нельзя более драматично. Съёмки начались ещё в 2000 году, но в процессе озвучивания дело застопорилось. А в ноябре 2012 года произошло несчастье: умер Борис Стругацкий, так и не дожив до выхода долгожданной экранизации его с братом книги. Хотя именно он должен был стать первым зрителем уже готового фильма...
По словам Светланы Кармалиты, в тот день, когда Герман узнал о смерти писателя-фантаста и своего близкого друга, он был так расстроен, что в какой-то момент потерял сознание и упал. Последствия — гематома головы и операция по её удалению, резкое ухудшение здоровья, пневмония, реанимация... «Пике» одного автора началось со смерти другого…
Кроме «Трудно быть богом» Герман снял ещё 4 фильма: «Проверка на дорогах», «Двадцать дней без войны», «Мой друг Иван Лапшин» и «Хрусталёв, машину!». Каждую из этих лент воспринимали в штыки, а затем надолго клали на полку. Но и их хватило, чтобы его признали как исключительное явление в кинематографе.
Иначе сложилось лишь у «Трудно быть богом», по замыслу — фильма-предупреждения, философской притчи о выживании во времена инквизиции.
О деталях замысла он говорил так: «Другая планета. Средневековье. „Засланный“ землянин дон Румата в исполнении Леонида Ярмольника, очнувшись утром в состоянии жестокого похмелья, играет джазовый хит „Караван“ на саксофоне. А в финале картины — еще раз, на трубе. Мракобесие и джаз — судьба поколения…»
Все понимали, что великое действительно редко делается быстро. Особенно у Германа. Но в то же время нельзя же в самом деле так долго снимать одну картину, пусть и гениальную... «Такие долгие съемки не предел, — парировал он. — Слышу упреки: „Что вы снимаете уже столько времени?“ Но, извините, это называется не „уже“, а „еще“. Многие замечательные режиссеры снимали свои шедевры по десятку и больше лет. Все зависит от цели. Фильм „Мой друг Иван Лапшин“ я делал 5,5 месяцев. „Проверку на дорогах“ — 9. Я умею снимать быстро. „20 лет без войны“, например, завершил за 1,5 года. А „Трудно быть богом“ — это мой поиск другого киноязыка. Поэтому и так долго. Если бы я снимал так, как желает Никита Сергеич Михалков, успел бы за год. Но быстро — это еще не значит хорошо».
И пояснял: «Я не сам себе продюсер сериала с девизом: „В день – сцена“. И против суеты в кинематографе. Снимаю не ради „бабок“. На фильм „Хрусталев, машину!“ ушло больше 6 лет: я там начал свой фокус с киноязыком… Видите ли, я получаю кайф в процессе такой работы. Наш кинематограф, весь, от самого хорошего, любимого мною, — это некий условный язык, как театр кабуки. А я пытаюсь сделать другой ход, эмоциональный, изнутри. И то — дать зрителю не рассказ, а ощущение человека, окружающего мира. Зачем мне сюжеты рассказывать? Читайте их в книжках».
«Мне и в страшном сне не могло присниться, что придется доделывать „Трудно быть богом“ самому», — сказал Алексей Герман-младший после смерти отца. Тем не менее он взялся за это и завершил картину.
«Отец не хотел делать свой фильм только на российском антураже, — сказал Алексей в интервью нашей газете. — Он мечтал снять фильм вообще про устройство человеческое… А любил ли он родину? Помню, в 1984 году, когда отец был запрещенным, я спросил у него: „Папа, а если мы будем воевать с американцами, то ты пойдешь на войну?“ Он ответил: „Да“. „Но ведь тебя здесь не любят!“ — „Неважно...“ Мне задают вопрос: „Про что его последнее кино?“ А „Война и мир“ Бондарчука? Вот и здесь много смыслов... Много про что. Это огромная и очень сложная антииндустриальная картина. Братья Стругацкие говорили, что их книга об искушениях для человека. Например, об искушении властью, богатством. Вот и „Трудно быть богом“ Германа — фильм про искушение и мучительный выбор. Внутренний выбор каждого из нас в самых жестких и порой немилосердных ситуациях. Неслучайно злой гений и серый кардинал Арканара (средневекового государства, в котором произошел фашистский путч) дон Рэба все время напоминает главному герою, землянину Румате: как сделаешь, такие и будут последствия».
Разделял предчувствия режиссёра и Леонид Ярмольник. Известный актёр снимался у Германа 7 лет, сыграв главного героя дона Румату. И признался в интервью «АиФ»: «Съёмки меня изменили… Самое ужасное, что кроме как привидением суть картины не назовёшь. Это личный страх режиссера перед будущим. И вся эта история, конечно, о безнадёжности, но не бессмысленности усилий переделать жизнь и людей. Фильм о том, как не поддаваться зверству, жлобству и чёрной силе, противостоять злу. Герман не развлекает зрителя, а помогает ему разобраться в себе. Мы живём, заботясь о том, чтобы были деньги. А что дальше? Отчего мы такие немилосердные, безжалостные? Почему рвём друг друга на части? Почему невозможно добиться любви и взаимопомощи? Я задумался...»
«Главное — это не отрекаться»
Герман-старший родился в роковом 1937 году. «С меня при цифре „37“ в момент слетает хмель», — пел Высоцкий. Так же воспринимал эту дату и он. И признавался, что все его творчество уходит корнями в образы детства, годы молодости его отца, писателя Юрия Германа. А о своей фамилии говорил: «Фамилия „Герман“ в переводе означает „божий человек“ или „человек от бога“. Прадед мой был подкидыш, и так его окрестил приемный отец».
Насколько помню по встречам с ним, у Германа было обострённое ощущение края пропасти. В последнее время он так объяснял свое впечатление от окружающей жизни: «Меня не оставляет чувство, хорошо переданное, если внимательно вчитаться, в произведениях Юрия Трифонова: канун великих репрессий и потрясений. Я живу на берегу залива (на даче в Репино – Ред.): восходы-закаты, волейболисты, смех, доносящийся с пляжа, дорогие машины, которые здесь паркуются, — от всего этого почему-то ощущение предвоенности, все нарастающей в стране.
То же и за пределами России. Новое состояние на планете, напряженность всемирных нервов. Возможно, большая война разразится через 100 лет или через 10, но взаимное раздражение висит в воздухе. Оно выливается, кстати, в футболе: любимая игра стала уже не радостью и традицией, а подобием военных сводок. Может, я и не дотяну, а мой сын увидит грядущие столкновения: Азия на европейцев или черная Африка на Китай. Нас ждут какие-то страшные подвижки типа Аттилы и Рима. Европа полюбила нас, полагая, что мы станем щитом „меж двух враждебных рас“. И не беда, что мы пока что слабенькие…» Не дотянул…
Еще не любил «коричневую чуму»: ненавидел ее и боялся. Любую. Со времён войны — до наших дней. От Германии — до России. Был уверен, что фашизм (у Стругацких — «серые» и «чёрный орден») рождается не только от нищеты, но и от излишней роскоши, замечая: «Пока что музыку у нас заказывают олигархи. Включишь телевизор — сплетня из их жизни. Как плещутся в шампанском, жрут из золотой посуды…» «Дон Румата на той планете спас всех от фашистов, — говорил он. — А кто в случае чего спасёт нас?» И объяснял: «У меня даже не боль, а опасение на грани страха: как бы к нам за демократией тихо, в тапочках, не пришёл фашизм… Мой фильм пока не совпал с такой эпохой. Я пытаюсь сказать: да, мы живём в грязи и дерьме. Но вот придёт „чёрное братство“, фашисты. И тогда-то мы и поймём, что значит настоящий ужас. Капут наступит, считай, всем... И вам, журналистам, тоже. В лучшем случае маршировать с ранцем пойдете… А я лично не нарываюсь, я художник».
Абсолютно свободный по духу, даже будучи в опале и обиде на власть, он ощущал себя патриотом. А патриотизм свой выражал по преимуществу не в словах, а в поступках. Пророчества Запада, будто Россия скоро развалится и исчезнет, комментировал кратко: «Лай шавки». Прибавляя при этом: «Но и мы тоже хороши. Ахматова спросила: „Что будет, если половина населения, что сажала, встретится с другой половиной, которая сидела?“ Она гений, но ни хрена не смыслила в народе. Ничего не случилось! Поклонились друг дружке, и те, кто сидел, стали так же бояться тех, кто сажал. Правда, однажды в фойе БДТ я видел страшную драку: бывший зэк встретил следователя, который на допросе вырвал ему ногти… Не спорю, что русские сейчас — может, народ и так себе. Но всё-таки я лучше народа не видел...» И сам он был с народом до конца.
Так же, как и фашистов, он не любил бандитов, хотя и признавал, что те иногда помогали ему с кинофактурой. В 2002 г. 64-летнему режиссеру сильно и очень несправедливо досталось: в новогоднюю ночь в питерском Доме творчества кинематографистов в Репино его избили отморозки. В результате — кровоизлияние в мозг. Он отреагировал: «Я за то, чтобы разрешили носить оружие. У бандита кольт, и у меня кольт: мы равны…» «Американцы утверждают, что их демократия рождена шестизарядным револьвером, — напомнил он в тогдашнем интервью «АиФ». — Наши власти боятся, что будет пальба и интеллигенция начнет стрелять воров. Ну постреляет немножко. Но любой бандит, подходя даже к такому толстяку, как я, подумает, не получит ли пулю в лоб. Пистолет стоит не так дорого, мне предлагали не раз. Я обратился с просьбой к начальнику питерского ГУВД, после чего мне выдали какое-то мухобойное оружие, которое ничего серьезного сделать не может, только насмешить. Дайте мне нормальный револьвер! Разве я на него не имею права? Я, старший лейтенант запаса, народный артист, должен же как-то защищать свою жизнь. Или вы считаете, что у меня достаточно денег, чтобы нанять охрану, как хозяину магазина?!»
О России говорил: «Мы просто запоздали с отменой рабства. В моем фильме „Хрусталев, машину!“ есть сцена, где главного героя, советского генерала, насилуют зеки. Но шокирующий эпизод не только о пытке невинного человека. Для меня это образ того, что вообще сделали с Россией за последние сто лет. И во все века было то же самое. Акт насилия над родиной повторялся не однажды: при татаро-монгольском иге, Иване Грозном, а потом уже при большевиках. Неслучайно после взрыва Храма Христа Спасителя Лазарь Каганович радостно воскликнул: „Ну вот, теперь мы задрали подол матушке-России!“»
Какая бы страна пережила подобное?! Почему же мы смогли? Потому что для нас даже такое глумление не смертельно. Мы все равно в итоге остаемся людьми. Мой герой генерал, пройдя через издевательства, нашел себя в жизни. Так и весь народ в будущем преодолеет изнасилование России. Но впредь не захочет иметь дело с теми, кто способен на пытки. Он выздоровеет, хотя и многое потеряет... Сейчас раны сразу нескольких поколений зарубцовываются. Но ошибка всех российских правительств — недооценка своих же людей. Они не понимают, что на самом деле имеют дело с умным народом. Травмированным, несчастным, пьющим — по их же вине… 9 лет назад меня спросили: „Вы не хотите снять „Трудно быть богом“?“ И я понял: да, время пришло. В России быть богом невозможно трудно. И сейчас тоже. Я верил в бога с детских лет, стеснялся этого и молился в уборной… А теперь убежден: главное — это не отрекаться. Если в вере наступает перерыв, то восстановить ее быстро не удается».
Он не любил необязательности. И огорчался: «В России положиться не на кого. Тебе пообещают и ничего не сделают… Как говорил мой папа, в ту секунду, когда мужику объяснили, что гораздо проще, чем горбатиться всю весну, распилить трактор и сдать его на металлолом, и рухнуло сельское хозяйство. За несколько дней до смерти он сказал мне: „Ты знаешь, что обидно? Если мы когда-нибудь увидимся, расскажи, долго еще будут писать в газетах: „Овощи идут — тары нет“? Всю жизнь я читаю одно и то же“. Действительно, лет 15 еще писали. А теперь тара есть, овощи идут, но их не всякий купит…»
Зимой 2013 года о смерти режиссера сообщил в своём блоге его сын, сказав: «Для меня отец всегда был образцом достоинства, нестяжательства и честности. Он никогда не хотел дорогих машин или роскошных костюмов. Он считал, что в нашей стране интеллигент не должен превращаться в вора и богача...»
«Я сидел с папой, когда он умирал, — вспоминал Алексей. — Его последняя фраза была: „Что ж вы, дети, спать не идете?“ Последняя фраза перед смертью определяет человека».
Трудно без Германа. В 2017 г. не стало и Светланы Кармалиты: она пережила мужа на несколько лет. Вместе они были 44 года. Про их жизнь, историю взаимной любви, поддержки и совместного служения одному делу кинематографу тоже надо снять фильм.
