В сентябре в российский прокат выходит «Класс коррекции» — первая полнометражная работа 25-летнего режиссёра Ивана И. Твердовского, уже отмеченная призами «Кинотавра» и фестиваля в Карловых Варах. Действие картины разворачивается в стенах общеобразовательной школы, где есть особый класс для «неудобных» и ненужных обществу детей, которые, несмотря на физические недостатки и особенности развития, умеют дружить, любить и могут предать. Корреспондент АиФ.ru поговорил с режиссёром, в настоящий момент уже работающим над новым фильмом, о победах, социальных проблемах, прокатных удостоверениях и о том, почему нужно смотреть кино.
АиФ.ru: Над чем сейчас работаете?
Иван И. Твердовский: Мы начали документальную историю. Она про дорожно-транспортные происшествия, про смертность — не социальная, а больше политическая. Мы придумали такую историю, которую мы сами не можем пока сделать. Нам звонят из центра ДПС, и, если происходит какое-то ЧП, они нас вызывают. Наша задача — за 10 минут, раньше всех, добраться до места события. Мы дежурим, дежурим, дежурим, пытаемся что-то снимать, а потом, когда что-то происходит, мы не успеваем — либо пробки, либо ещё что-то. Это будет какое-то странное кино.
— Победа на «Кинотавре» и на фестивале в Карловых Варах — какой приз более значимый?
— Я их когда вижу, то я ощущаю, что мы их получили. А вообще же это не меняет ничего. Карловы Вары, конечно, круче — там $20 тысяч приз денежный (смеётся).
— Зрители как воспринимали фильм — по-разному здесь и там?
— По-разному. Но везде бывают люди, которые смотрят кино и задают потом очень странные вопросы. В Карловых Варах были очень смешные, например: «Шарики в руках у ваших героев — какой символизм вы хотели здесь передать?». Смешно. У нас здесь тоже спрашивали, почему это такого цвета, а это другого — ну так всегда бывает, это хорошо.
— Вы снимаете социальное кино, похожее скорее на документальное — это относится и к «Классу коррекции», и к предыдущим короткометражкам. Нет желания сделать что-то более игровое?
— «Класс коррекции» достаточно театральный. Мы хотели делать его документальным, а потом в процессе я как-то заигрался с артистами, и мне понравилось. Предполагалось, что фильм будет более документальный, а получился актёрский. Это мой метод, который мне нравится, — работать на полудокументальном пространстве. Нет желания делать что-то занафталиненное. Я даже в театр сейчас пошёл — будем делать постановку, из пьесы выкидываем все диалоги. Пьеса без диалогов — это очень круто. Хочется, чтобы было всё сымпровизировано, но импровизация была подготовленной.
— А что за пьеса?
— Кирилл Семенович (Серебренников — прим. ред.) меня позвал сделать читку пьесы Любы Стрижак, драматурга, которая написала «Страх», «Марину» (спектакли «Гоголь-центра» — прим. ред.). Она написала новую пьесу, и первого июня у нас была читка. Больше даже эскиз спектакля — ему (Серебренникову) очень понравилось, говорит: «Давайте делать». Начнём с нового сезона.
— Актёры «Гоголь-центра» сейчас очень востребованы в кино. У Валерии Гай Германики в новом фильме снимался Александр Горчилин, у вас — целая команда...
— В том-то и дело — все в одном месте берут, это как магазин хороших продуктов. Точно знаешь, что они не отравленные, не испорченные и будут свежие. Ты идёшь именно туда и покупаешь то, что тебе нужно. Проблема у них — это дикая занятость, по 25 спектаклей у всех, куча репетиций. Нужно под них подстраиваться, но те, кто понимают, что это того стоит, те подстраиваются. Вот и получается сейчас, какой фильм ни возьми, там обязательно кто-то из «Седьмой студии». Они очень крутые, безумно профессиональные. Если позвать на кастинг кого-то, кто только что закончил театральное училище, и кого-то из них — это же небо и земля. Если б у нас так в каждом театре было...
— У вас были репетиции перед съёмками «Класса коррекции», или сплошная импровизация?
— Я люблю «застольные» периоды, когда есть сценарий, обсуждается его логика, каждая сцена проходится с точки зрения всех персонажей, кто к кому что чувствует, кто что испытал. У нас диалогов нет — мы написали сценарий, там были диалоги, а перед финишем я их все убрал, актеры получили текст без диалогов. Там написано просто: «Антон говорит Лене, что он хочет пойти направо» или «Лена говорит Антону, что хорошо, пойдём направо» — всё в такой форме написано, только содержание диалога. И актерам приходится подключать себя — это импровизация в жёстких рамках. Но всё равно это даёт живой язык, это не смотрится деревянным.
— Есть канадский режиссёр Ксавье Долан — ваш ровесник. У него в фильмах, конечно, присутствует социальная подоплёка, но при этом его кино всегда очень личное. В ваших фильмах много личного, или это всегда некое отстранённое исследование?
— Мне очень важно, когда я сам узнаю о какой-то социальной проблеме и понимаю, что стою в каком-то месте, а вокруг меня происходит какой-то трэш. И никто об этом не говорит, все закрывают глаза. А мне хочется кричать: «Люди, посмотрите!». Я подхватываю это чувство и хочу сделать кино. Каждая история, которую мы делали, начиналась именно с этого. В случае с «Классом коррекции» мне Наталья Мокрицкая (продюсер — прим. ред.) предложила книжку Екатерины Мурашовой, которая на самом деле не про это, а не знаю даже про что. Но мне очень понравилась тема, я полез «гуглить» всё это, мы пошли с Димой Ланчихиным (сценарист — прим. ред.) в реальный класс коррекции, там всё это увидели и захотели сделать про это историю. Всё идет отсюда — когда есть проблема, которая беспокоит по-человечески. А дальше, на уровне сюжета — если мы делаем историю про любовь, то я всё-таки стараюсь опираться на свои чувства.
— Для вас «Класс коррекции» — это больше история про любовь или всё-таки про социальную проблему?
— Конечно, это про школьные опыты всякие — любовь, дружба, предательство. Социальное тоже важно, но нельзя делать это основным. Мы все знаем, например, что каждый день на дорогах гибнут люди, но мы продолжаем ездить, и ничего. Мы не кричим через каждое предложение об этом. Мы в жизни разговариваем про любовь, про дружбу, про всё остальное, но при этом мы знаем, что есть такая проблема, и нужно с ней бороться. А если это будет основным, то будет неискренне, не изнутри.
— «Класс коррекции» выходит в прокат в сентябре — это ещё одна победа, учитывая ситуацию с выдачей прокатных удостоверений...
— Мы до сих пор не верим в эту историю. Жюри прокатчиков нам дало приз на «Кинотавре», мы переглянулись, потом они нам долго рассказывали, какой у нас крутой фильм, что его надо попробовать прокатать, но мы все равно не верили. А сейчас Мокрицкая подписала контракт с Fox и A-Company, они действительно готовы и уже вкладываются. Это очень странно, и я не верю в положительный исход — что мы станем «фильмом года» и так далее. Но очень важно, что это не в стол снималось, что это кто-то может видеть.
— А еще у вас фильме нет мата, что даже неожиданно.
— Мокрицкая мне поставила условие, снимать без мата. И когда мы начали снимать, мне казалось это компромиссом, мы выкручивались, как могли, мне казалось, что это минус фильма. А оказалось, что это плюс.
— Как вообще относитесь к новым законам?
— А вы знаете, что зимой приняли закон о запрете ношения женского синтетического нижнего белья? Все смеялись, а его приняли, и он вступил в силу с первого июля. Вот так я к этому и отношусь (смеётся).
— Кому адресован «Класс коррекции»? Это фильм для широкой аудитории или это обращение к чиновникам?
— Мне самому интересно. Роднянский говорит, например, что это дико зрительское кино. Мне это странно, потому что мне всегда казалось, что я не умею снимать зрительское кино, что я существую в поле авторского кинематографа, и мне это интереснее. У нас зрительское кино понимается как что-то с тупыми шутками. А если бы оно было такое, как «Класс коррекции», было бы круто, конечно. Я снимал для себя, для своих друзей, для родителей. Потому что режиссёр ведь говорит не словами, он говорит через экран. Не думал, что будет прокат — ну, на «Кинотавре» покажут в лучшем случае, где-нибудь в Выборге, в Челябинск съездим, в Ханты-Мансийск, и кинотеатр «Пионер» нам устроит показ для друзей — и всё на этом закончится. А уже много людей посмотрело, и ещё больше посмотрит.
— Есть у вас на данный момент какие-то ориентиры в кино? Кто-то, про кого можно сказать «Хочу снимать, как...»?
— «Хочу снимать, как...» — такого нет. Сейчас переломный период, на самом деле. До этого у меня был фон Триер, которого я пересматривал чуть ли не по нескольку раз в день, лечился им. А сейчас я понял, что это уже пройденный этап, что уже не лечит, что я уже перерос. И интереснее найти другое направление для развития, какой-то ориентир. Это обычно неосознанно приходит.
— За последнее время посмотрели что-то интересное — может, в программе ММКФ или того же «Кинотавра»?
— Для Московского кинофестиваля я отбираю короткий метр, поэтому я отсматриваю каждый год порядка пятисот фильмов. Это четыре месяца просмотра кино, и это вытравливает желание смотреть. Мне на «Кинотавре» было сложно очень, и на Московском фестивале я мало что посмотрел. В Карловых Варах вообще не посмотрел ни одного фильма. Нужно отдыхать, отстраняться. Говорят, что русские режиссёры не смотрят чужое кино, и от этого сильно страдают их фильмы. Я с этим согласен полностью, кино нужно смотреть. Когда ты находишь в чужом фильме хорошую штуку, никогда не стыдно её взять, трансформировать, сделать её своей. Все мысли-то общие, всё придумано уже. У меня с осени начинается такой сезон, когда мне очень хочется смотреть кино. А вот с апреля по сентябрь я не смотрю ничего. (смеётся).
Максим Матвеев: всегда интересно наблюдать, как человек борется с грехами 
Михаил Пореченков: «Если надо бороться — значит, будем бороться!» 
«Поддубный». Невыдуманная история русского богатыря 
Лия навсегда. К дню рождения Лии Ахеджаковой 
«Культ жестокости и насилия»: кто исповедует его в современном кино 
