Российские учёные сообщили об очередном важном открытии в области лечения коронавируса, уже третьем по счёту.
Лекарству 200 лет
Этим новым словом в борьбе с эпидемией стала актемра – российский аналог препарата тоцилизумаб, который был произведён на Западе ещё в 2000–2001 гг. С тех пор этот препарат применяется в мире постоянно, постепенно добавляя себе показания к применению. Прежде его применяли при ревматоидном и некоторых других видах артритов. И вот теперь – при коронавирусе.
Ну а самым первым отечественным препаратом от коронавируса был мефлохин. Один из хинолинов, рода почтенного и даже исторического, ведь его действующее вещество хинин был выделен аж в 1820 г. В ревматологии хинолины начали использовать в конце XIX в. для лечения волчанки – болезни странной, непредсказуемой, непонятно откуда возникающей. Как шутят врачи, дочь Саввы Морозова, которая стала главной героиней картины Серова «Девочка с персиками», наверняка лечили одним из производных хинина: у неё характерный для этой болезни волчаночный румянец.
Затормозить прогресс
Выводы, которые можно сделать из вышесказанного, таковы.
Первый – самый глобальный. Прогресс в медицине давно и необратимо замедлился. Возможно, искусственно. Подавляющее большинство новых и вполне современных препаратов – это лекарства, имеющие историю длиной в десятилетия, а порой и в столетия. Та самая презентованная совсем недавно актемра, которую называют инновационной, является таковой скорее лишь в сравнении с ранее активно используемым инфликсимабом. При этом получить лечение этой самой ультрасовременной актемрой не так уж легко – препарат и стоит дорого, и пока ещё в дефиците.
А доступ к настоящему новому – причём не только при лечении COVID, а практически во всех областях медицины – ещё более ограничен. Все эти клеточные терапии, генные терапии, CARt-технологии и всё прочее остромодное будет в течение десятилетий оставаться недоступным для массового пациента. И не только из-за их нереальной дороговизны, хотя и в этом причина, но ещё и в силу специальных усилий фармкомпаний и регуляторов. Дискриминация по имущественно-статусному критерию определяет лицо и мораль так называемого инновационного сегмента фармрынка. А мы с вами, простые пациенты, должны низко кланяться и говорить спасибо, что у нас есть хинин, а первые моноклональные антитела разрабатывали университеты, а не фармкомпании.
То есть обычный человек рискует умереть от рака не из-за того, что лечить его вид рака до сих пор принципиально нечем, а потому, что фармкомпании и прочие бизнес-элитные группы договорились, что доступ к препаратам должен быть ограничен. Под видом заботы о безопасности пациентов в том числе. Наглядно это выглядит так: какой-то пациент, согласно прогнозу медиков, может умереть от новообразования в течение года с вероятностью, скажем, 90%. У фармацевтов при этом есть препарат, который, скорее всего, помогает при данной локализации опухоли, но «профиль безопасности не изучен» и «нет доказательств эффективности в двойных слепых плацебоконтролируемых исследованиях». Врачи прошлого дали бы пациенту шанс – мол, всё равно умирает, а вдруг поможет. Сегодня фармкомпании и регуляторы приговаривают пациента к смерти. Совершенно не спрашивая врача, кстати. Так работает система.
При этом стоимость каждого инновационного препарата зашкаливает – фармкомпания вложилась в исследования и потому старается отбить вложения и заработать, продавая свои новинки по немыслимым ценам. Медицинское неравенство – одно из самых чудовищных неравенств на повестке дня. Есть, например, сегодня такой препарат – золгенсма. Он лечит такое неизлечимое ранее генетическое заболевание, как спинально-мышечная атрофия (от него медленно и мучительно, совершенно неминуемо год от года на руках родителей и других близких в мире умирают сотни детей). Так вот это чудо-средство, возвращающее надежду целым семьям, стоило у производителя 2 млн долларов за укол. Сегодня благодаря сплочённости и активности сообщества СМА-родителей в нашей стране появилась возможность его применять. Но чего это стоило и какие средства государства на это уходят! Тут уж и впрямь скажешь – человеческая жизнь бесценна.
Когда не всё решает прибыль
Второй вывод – локальный, только про нашу страну. Многие специалисты считают: российский фармрынок – «импотент» в области инноваций. Часто не хватает ни ресурсов, ни умений, ни опыта, ни, что уж скрывать, желания. Наши компании способны лишь на воспроизводство беспатентных препаратов и готовы работать на это при условии понятной ёмкости госзакупок. Наши лекарства, которые вместо «дженериков» стыдливо именуют «биоаналогами», т. е. как бы новыми препаратами, продают процентов на 10 дешевле импортных, причём вне зависимости от реальной стоимости производства. Главное – чуть дешевле, чтобы оправдать причину закупки дженерика, а не оригинального препарата. То есть некоторые отечественные фармкомпании просто получают прибыли из гарантированных бюджетных закупок. И вот тут уже никакие объяснения типа «возвращают вложенное» не работают. Если индийские фармгиганты, работая исключительно в области производства дженериков, таким образом обеспечивали доступность качественного лечения для своих граждан, то у нас за всем стоит прибыль и сверхприбыль бизнесменов. И вот это должно стать предметом политического осмысления в постпандемическое время.
Если продвигаешь новое – позволь себе получить сверхприбыль. Если старое, без всяких инновационных выкрутасов, – дай каждому нуждающемуся и максимально дёшево.