По жизни Цискаридзе не идёт — летит. Сперва летал по сцене Большого, и казалось — мог преодолеть её, огромную, в один прыжок. Теперь летает по коридорам и классам Академии русского балета им. Вагановой — тут занятия, там совещание, а ещё на конференцию надо время найти...
— Да, я каждый день занятия веду, у меня же выпускной класс, — объясняет он. И в словах его явно звучат извинительные интонации.
«С кадрами беда!»
Юлия Шигарева, «АиФ»: — А ведь вы, Николай, с вашими-то званиями и заслугами, могли бы просто сидеть в директорском кабинете и жизнью наслаждаться.
— Да, мог бы... Но если я не буду это делать — преподавать, контролировать, — никогда ничего не произойдёт, к сожалению.
— Почему?
— (Смеётся.) С кадрами в стране беда!
— Я послушала выступавших на Совете по культуре и искусству, и у меня сложилось впечатление, что главная беда нашей культуры — это финансы.
— Нет, проблема — в неправильном их распределении. Сегодня очень часто деятели культуры любят порассуждать о свободе творчества, звучат высокопарные слова. А на деле всё сводится к одному: открыть школу или театр имени себя, но за деньги из госбюджета.
— Как шутил про такое Олег Павлович Табаков, сделать «театр имене мене»...
— Да! Никто почему-то не хочет пойти поработать в уже существующий театр или училище, уложиться в тот бюджет, который есть, да ещё и спонсоров привлекать. А у нас ведь как порой происходит? Взяли в театр очередного «эффективного менеджера», за счёт театра ему шикарное жильё сняли, зарплату гигантскую положили. А мне, когда послали работать сюда, в Петербург, никто ничего не снял. Мало того, за 21 год службы в Большом театре одним из самых главных артистов нашей страны я не получил ни-че-го! Кроме оплаты за свой труд.
И если раньше, когда я говорил о бездумном расходовании миллионов, это были лишь рассуждения артиста о наболевшей проблеме, то сейчас говорю уже как менеджер, который точно знает, сколько стоит унитаз или дверь, мясо или молоко, сколько стоит всё это привезти-увезти, как организовать гастроли и так далее. Вспомните историю: замечательный театр МХТ был создан как частный театр в противовес императорскому Малому театру и стал коммерчески более успешным. А уж творчески — в разы! Но так никто не хочет — все хотят на госбюджет.
— Ученики Вагановской академии ходят в церковь на службы. Церковь тоже вашими стараниями восстановлена?
— Храм Святой Троицы, домовую церковь императорского театрального училища, восстановил ещё первый ректор — Леонид Надиров, как только рухнул Советский Союз. А я уже завершал и сделал всё, чтобы сюда вернулось как можно больше реликвий. Во время визита Марии Владимировны, главы дома Романовых, я показал ей храм и предложил: если когда-нибудь вспомните о школе, пришлите сюда, пожалуйста, икону. Потому что всё это всегда находилось во владении дома Романовых, и училище содержалось на деньги императорского двора — не государственной казны. Она пообещала. А посещение храма учениками... Оно — только по велению сердца, никакой обязаловки.
«Понял: пора!»
— Вы как-то рассказывали, что из Московского хореографического училища вас заворачивали дважды...
— Да, потому что не было мест. Катастрофа тех лет заключалась в том, что советское правительство готовило огромное количество кадров для соцстран, даже для тех, где балетных театров не существовало, — как, например, в Монголии или Вьетнаме. А для республик СССР существовали квоты. У Грузии она составляла 3 человека, и все они, естественно, были заняты тремя блатными детьми. А мои идеальные способности никак в неё не вписывались. Но, на моё счастье, после третьего года обучения отчислили несколько человек и на одно из этих мест взяли меня.
— А если бы вы тогда сломались? Пошли бы в футбол, как мама хотела?
— Моя мама молилась все восемь лет, чтобы я нашёл себе другую — серьёзную — профессию. Но у меня была цель — Большой театр. Я сказал себе тогда, что буду главным в этом театре. Так оно и есть.
Хотя мне в какой-то момент не хотелось учиться дальше. Я хотел, как все мои ровесники, начать наконец получать удовольствие от жизни. Я же отличником был! С моей мамой договориться было совсем непросто: она требовала, чтобы я всегда был лучше всех, чтобы всё знал, всё читал, чтобы диплом был непременно красный.
— А получать удовольствие — это как, вечеринки в шумных компаниях?
— Да не было у меня компаний! Я первый раз провёл ночь без сна в 30 лет. У меня воспоминаний о юношеских безумствах просто нет: я либо был в репетиционном зале, либо отдыхал, либо бегал по музеям и театрам — я же был помешан на всём этом.
— Когда-то Нина Ананиашвили посетовала: «Несправедливо, что балетные так рано выходят на пенсию. Мы ещё в самом расцвете! А нам уже надо заканчивать».
— Ну, у меня всё было столько, сколько надо. Да, я своими способностями отличался от остальных. Истинно способных для классического балета людей в мире вообще очень мало. Мы всё делаем легко, быстро запоминаем, очень выносливы и быстро восстанавливаемся после колоссальных нагрузок. И, когда я танцевал, зрителям в зале казалось: он и правда летит. Ведь главное в настоящем артисте — лёгкость. И она у меня была. А когда я почувствовал, что лёгкость стала уходить, что её уже надо имитировать, понял: пора! Потому что считаю: балет — это искусство свежее. Не хочу смотреть на обрюзгшие тела! Старость же очень видно — особенно сейчас. Нынешнее поколение работает в десятки раз больше, нежели поколение 60–80-х. И организм очень быстро изнашивается.
— Для вас 31 декабря — это праздник или работа?
— Лет до 10 это был праздник, а потом у меня Нового года до 40 лет не было. В 40 лет я первый раз праздновал Новый год, а не выходил в этот день на сцену (партию Принца Цискаридзе станцевал 101 раз, 18 лет оставаясь главным российским «Щелкунчиком». — Ред.). Сейчас же просто расслабляюсь и получаю удовольствие (смеётся).
— Кстати, почему именно «Щелкунчик» Чайковского стал символом Нового года?
— В этом «виноват» Джордж Баланчин. Его коллективу надо было выживать в Америке. И в 1954-м он поставил «Щелкунчик». Спектакль не только окупился — начался настоящий бум, ему подражали другие труппы, появилось огромное количество постановок по всему миру. К концу ХХ в. «Щелкунчик» стал одним из самых кассовых сезонных спектаклей. Я знал американских артистов, которые работали только в период Рождества, а потом год жили на эти деньги.
— Так русская классика помогает всему миру выжить и заработать?
— Да, абсолютно!
Смотрите также:
- Андрис Лиепа: когда я спросил Григоровича об отце, он лишь зубами заскрипел →
- Николай Цискаридзе: «Наконец-то могу есть, что хочу!» →
- Николай Цискаридзе: «Нельзя быть блатным!» →