Полтора века назад прозябавший в Лондоне немецкий эмигрант начал работу над единственным в мире бестселлером на тему политэкономии. Эмигранта звали Карлом, а труд его, естественно, носил название «Das Kapital».
«Капитал» – еще и единственный бестселлер, который практически никто не одолел в полном объеме. Еще бы – ведь это четыре толстых тома, три из которых не читал даже сам автор: после его смерти они были кое-как собраны из черновиков Энгельсом и Каутским. Даже студентов советских вузов не заставляли штудировать их целиком, милосердно ограничиваясь первыми главами. В итоге многие свято уверены, что эпохальный труд начинается словами: «Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма».
Между тем это начало совсем другого текста – «Манифеста коммунистической партии», простенькой агитки, сочиненной Марксом для рабочих, которых он именовал не только «передовым классом», но и, в минуты раздражения, «стадом ослов».
«Капитал», предназначенный для посвященных, начинается иначе: «Богатство обществ, в которых господствует капиталистический способ производства, выступает как огромное скопление товаров». Далее на восьмистах страницах первого тома, усыпанных цифрами и сносками, досконально исследуется превращение товаров в деньги, накопление прибавочной стоимости и создание на ее основе капитала – истинного хозяина общества. Последующие тома, по существу, не добавляют к этой схеме ничего нового, въедливо исследуя отдельные ее детали.
Между делом автор открывает знаменитую схему общественных формаций: рабовладение-феодализм-капитализм. Последний, согласно «Капиталу», ведет к максимальной централизации и монополизации экономики, готовя тем самым собственную гибель.
«Централизация средств производства и обобществление труда, – оптимистически завершает Маркс, – достигают такого пункта, когда они становятся несовместимыми с их капиталистической оболочкой. Она взрывается. Бьёт час капиталистической частной собственности. Экспроприаторов экспроприируют».
Правда, в «Капитале», в отличие от «Манифеста», ничего не говорится о грядущей революции и будущем справедливом обществе. Нет ни хлестких фраз, которые можно разобрать на цитаты, ни гневных филиппик в адрес угнетателей. Все вяло, затянуто, наукообразно – совсем нетипично для бестселлера! Однако в этой паутине слов и цифр бьется, задыхаясь, подлинное чувство. Иным кажется, что это зависть – автор помимо своей воли любуется ловкостью капиталистов, извлекающих прибыль чуть ли не из воздуха. Кстати, первый английский перевод «Капитала» разошелся на ура как раз потому, что шустрые издатели рекламировали его как пособие по приумножению богатства.
Сам Мавр, как называли классика родные, своим рекомендациям не следовал – он прожил жизнь бедно и безбытно, а когда деньги все же попадали к нему в руки, тратил их на всякую ерунду. Например, купил антикварный хлыст для верховой езды, хотя ни разу в жизни не садился на лошадь. Яростного борца со стяжательством мучило желание обладать буквально всем окружающим – красивыми вещами, женщинами и, разумеется, истиной.
Итак, версия первая: Маркс завидовал капиталистам и именно поэтому готовился отправить их на «свалку истории». Версия вторая: он искренне заботился об униженных и оскорбленных и, как новый Данко, готов был повести их к свету, указывая путь томом «Капитала» взамен пылающего сердца. Версия третья, поднадоевшая не меньше двух других: жидомасонский заговор…
И никто, похоже, не додумался прочесть «Капитал» как волшебную сказку, какими Карл наверняка зачитывался в детстве – не всегда же он был бородатым жрецом науки! Судите сами: злой Капитал похитил прекрасную царевну Товар, без которой ни солнце не светит, ни земля не родит. Заточив бедняжку в своем замке Монополия, злодей заставляет ее днем и ночью производить прибавочную стоимость. Но уже спешит на помощь рыцарь Пролетариат, который должен освободить царевну, чтобы могла она накормить голодных и согреть озябших. Как полагается, у рыцаря есть чудесный помощник – тот самый призрак, что носится кругом и пиарит грядущие перемены. Право, такая интерпретация «Капитала» ничуть не хуже остальных. Она хотя бы объясняет, почему люди переписывали этот малопонятный трактат от руки, шли за него в тюрьму, а порой и на смерть.
Все это началось с 1867 года, когда в Лондоне вышло в свет первое издание «Капитала» по-немецки. За ним очень скоро последовали английское, французское, итальянское; уже в 1872 году вышел русский перевод Германа Лопатина. И пошло-поехало: в итоге труд Маркса перевели на 150 языков, включая эсперанто и пиджин-инглиш. Значит, он оказался как раз тем, что другой классик по другому поводу назвал «очень нужной и своевременной книгой».
Правда, как раз те, кому выпало воплощать Марксовы постулаты в жизнь, «Капитал» читали невнимательно. Некогда было – то тюрьма, то революция, то разборки с «врагами народа». Поэтому каждый из них – и Сталин, и Мао Цзэдун, и Фидель Кастро – толковал марксизм по-своему, ориентируясь на рассказы товарищей и немногие прочитанные брошюрки. Честным оказался один Мао, признавший, что не прочел всего Маркса – зато прочувствовал его идеи сердцем. То же, очевидно, делали и советские чиновники – их знакомство с основоположником обычно сводилось к сдуванию пыли с толстых коричневых томов, украшавших полки.
Так уж вышло, что внимательно читали Маркса только те, кому совершенно не хотелось реализации его пророчеств – то есть профессиональные философы и социологи. У них-то и накопилась масса ехидных вопросов к гиганту мысли, а заодно и к его толкователю Энгельсу. Те писали, что с годами угнетение трудящихся будет расти, превращая их в настоящих рабов. Что рабочие вот-вот поднимут революцию, причем начнется она в наиболее развитых странах и неминуемо охватит весь мир. Что социализм непременно приведет к упразднению государства и созданию истинного рая на земле. Как известно, все произошло ровно наоборот, что сильно подорвало доверие к идеям обоих классиков. Кроме того, имя Маркса привыкли связывать со всем, что вытворяли его самозваные ученики. В итоге безобидного теоретика, который даже котенка не мог утопить (для этого звали верную служанку Ленхен), объявили ответственным за гибель ста миллионов человек. После краха «реального социализма» в 1991-м казалось, что марксизм похоронен окончательно, и в его могилу вбит осиновый кол.
И тут случилось неожиданное – Маркса начали расхваливать самые что ни на есть буржуазные издания. В специальном выпуске «Нью-Йоркера» в октябре 1997-го его назвали «великим мыслителем грядущего», предсказавшим монополизацию, глобализацию и господство «золотого миллиарда». В интервью журналу один из столпов финансового рынка заявил: «Чем больше я работаю на Уолл-стрит, тем больше убеждаюсь, что Маркс был прав. Я абсолютно убежден, что метод Маркса – наилучший для исследования капитализма».
Из пророка революции делают пророка капитала – этим грешит и записной либерал Жак Аттали в новой биографии классика, только что изданной в серии «ЖЗЛ». Да и новые русские олигархи повели себя точно по Марксу – вспомним его слова о буржуазии, которая ради стопроцентной прибыли пойдет на любое преступление. Так что творца «Капитала» рановато сбрасывать со счетов. Проколовшись по части революции, во многом он оказался более прав, чем его критики. Об этом во весь голос говорят сегодняшние «новые левые» – прямые наследники либеральных марксистов 70-х. В Марксе они видят противоядие не только против разгула монополий, но и против бюрократического социализма советского образца. Беда в том, что левые тоже не читали Маркса – а если и читали, то лишь немудреный «Манифест». Поэтому Мавр в их интерпретации становится то пылким анархистом, то веселым развратником, пропагандирующим «общность жен» (если кто не помнит, такой пункт имеется в том же «Манифесте»). Но из Марксовых трудов встает совсем иной образ – человека жесткого, уверенного в непогрешимости своей теории и готового ради нее на все. Это он, а не кто-то другой, первым заговорил о гражданской войне, о конфискациях и тюрьмах для буржуазии. Он ввел в обиход «классовую мораль» – нравственность одного класса не годится для другого. Отсюда оставался один шаг до «партийной морали» – нравственно все, что полезно делу пролетариата. Еще и партии не было, а Маркс уже окружал ее деятельность тайной, создавал «черную кассу» и жестоко преследовал отступников от «генеральной линии». Словом, делал все то, за что ревнители «еврокоммунизма» век спустя клеймили Ленина и Сталина.
…А потом убегал от партийных дрязг в читальный зал библиотеки Британского музея, где среди книг, в уютном свете лампы так сладко думалось о будущем, где не останется бедняков, где каждому воздастся по потребностям и омерзительный Капитал сгинет, растечется ненужным больше золотом, из которого будут делать писсуары (по обычной своей непрактичности Маркс не задумался о более полезных способах применения этого металла). Дома работать было нельзя: теснота, грязь, толпа вечно голодных детей, а потом и внуков. За четверть века, в течение которой писался «Капитал», умерли двое из четырех детей автора и его жена, не вынесшая жалкой жизни; две оставшихся дочери впоследствии покончили с собой. Критики Маркса не раз ставили это ему в вину, однако он всего лишь жил той же жизнью, что и скромные герои его книги – разоренные крестьяне, вкалывающие за гроши рабочие, бездомные и никому не нужные эмигранты. Одним словом, человеческий планктон, на котором рос и жирел тогдашний «дикий» капитализм, а сегодня подрастает наш, ничуть не более симпатичный.
Страдания этих людей вкупе со страданиями самого Маркса и его домашних создавали вокруг него невообразимый хаос, с которым он, как подобает немецкому философу, боролся с пером в руках. Попытка упорядочения этого хаоса – еще одна, не менее важная причина появления «Капитала», на страницах которого бессмысленная погоня за прибылью преображалась в добровольную и радостную работу каждого на благо всех. Мечта об этом жива и поныне – и потому призрак Маркса, уже неотличимый от вызванного им призрака коммунизма, до сих пор не желает покидать наш мир.
Эксклюзивный материал предоставлен журналом «Что читать».
Смотрите также:
- Фазиль Искандер: «Вся Россия - зал ожидания счастья» →
- «Рестлер»: мужской и женский взгляд. ВИДЕОРЕЦЕНЗИЯ →
- Михаил Салтыков-Щедрин: Легковесные люди →