Поручик Ржевский
К 150-летию Отечественной войны 1812 года киностудия «Мосфильм» выпускает фильм Эльдара Рязанова «Гусарская баллада».
Герой актера Юрия Яковлева – поручик Ржевский, уйдя в фольклор, станет абсолютным рекордсменом отрицательного обаяния.
Поручик Ржевский на экране пьет, как извозчик, и дерется, как черт. Он ух как охоч до дамского пола и ненавидит узы Гименея:
- Мой дядя-бригадир решил женить меня. Сего отвратней не видал я дня.
«Гусарская баллада» – фильм в стихах; в первоисточнике Ржевский выглядит мило-водевильным и грязи начисто лишен. Но при переизбытке приличных героев обществу давно требуется хоть один неприличный, и, взяв из невинного советского кино тип гусарского характера, фольклор предельно заостряет поручикову скабрезность.
Во множестве сальных анекдотов гусар-жеребец Ржевский разнообразно взаимодействует с Наташей Ростовой. Он превратно понимает любой задаваемый ему вопрос, и этот поток двусмысленностей образует русский язык «только для мужчин». В очередной серии анекдотов барышни невпопад употребляют слова, о втором значении которых они не догадываются, а поручик требует от господ офицеров соблюдать приличия.
Эта «анекдотическая» роль Ржевского прививается в молодежных компаниях, и при сомнительных шутках – обычно произносимых нарочно – отныне принято командовать:
– Гусары, молчать!
Поет Муслим Магомаев
Выступление в программе дней азербайджанской культуры в Москве приносит мгновенную и сокрушительную популярность Муслиму Магомаеву. Главная эстрадная звезда эпохи станет первым в СССР настоящим поп-идолом.
20 летний дебютант поет сразу все: идейный реквием «Бухенвальдский набат», неаполитанские песни, популярные арии, советские и западные шлягеры.
И все поет громовым оперным голосом, с невиданной на советской эстраде страстью. Темперамента жгучего красавца-брюнета уже в юном возрасте хватает на концерт в двух отделениях с третьим - щедрыми бисовками, когда Магомаев сам садится за рояль, наяривая хиты, с которыми не справляются аккомпаниаторы.
Страна ошеломлена. Поклонницы рыдают от счастья в залах и у служебных выходов, конная милиция сдерживает толпы перед стадионами, сладкие фото Муслима в бабочке газетные киоски продают сотнями тысяч. Наряду с куплетами Мефистофеля и каватиной Фигаро Магомаев поет написанные для него композитором Арно Бабаджаняном первые советские твисты «Королева красоты» и «Лучший город Земли» и первый советский шейк «Шагает солнце по бульварам». Магомаев - официально поощряемая мода: к нему благоволит министр культуры СССР Фурцева и власти родной республики.
Самый знаменитый в стране азербайджанец - любимец телерадиоэфира, пластинки выходят одна за другой, о его учебе в Бакинской консерватории и стажировке в миланской Ла Скала сообщают газеты и кинохроника, он станет самым молодым в истории народным артистом СССР (в 31 год, 1973).
Только с заводным рефреном «ла-ла-лай» (пропеваемым расставив ноги и распахнув руки) Бабаджанян и Магомаев выпускают три шлягера: «Сердце на снегу», «Свадьба», «Чертово колесо». В грохочущий фортепианный каскад превращены итальянский твист «24 тысячи поцелуев», итальянская партизанская «О, бэлла, чао», русская народная «Вдоль по Питерской».
На концертах эти огневые номера чередуются с лириче-скими признаниями страдающего романтика «Позови меня», «Не спеши», «Мужская верность», «За все тебя благодарю». Исполняя их, Магомаев первым в СССР идеально держится на крупном плане при телетрансляции. Во весь кадр - склоненная голова, веки полуприкрыты, губы, красиво искаженные гримасой сердечной боли, тщательно выводят: «Ты - моя мелодия, я - твой преданный Орфей» («Мелодия») У экранов замирают миллионы зрительниц, и показ «творческого вечера» суперзвезды по первой программе - лучший подарок Центрального телевидения на 8 Марта.
Целое десятилетие Магомаев в одном лице - первый певец, главный герой-любовник и высший законодатель моды.
Большой театр в Америке
Первые гастроли (1959) еще могли считаться исключительным прорывом. Теперь вторые оформляют традицию: Большой театр регулярно ездит на долгие турне в Америку, и именно это принято называть «мировым признанием советского балета».
Три месяца, 12 городов США и Канады: Монреаль, Торонто, Нью-Йорк, Филадельфия, Вашингтон, Чикаго, Лос-Анджелес, Сан-Франциско… Чуть ли не весь классический репертуар: «Лебединое озеро», «Жизель», «Спартак», «Шопениана»… Каждый раз будут примерно те же и сроки, и адреса, и спектакли, но Америку не насытить – каждый раз переполненные залы. «Bolshoy ballet» – мировой бренд (про существование оперной труппы театра на Западе едва вспоминают).
«Русским нет равных в классическом балете» – американский приговор советская печать абсолютизирует: мол, нам нет равных в балете вообще (благо, балетный авангард в СССР неизвестен). И мир, и страна признают два абсолютных советских приоритета: космос и балет. В кинокомедии «Операция «Ы» (1965) персонаж сумеет соединить их в один – «наши космические корабли бороздят просторы Большого театра», а герой песни Юрия Визбора будет повторять: «и даже в области балета мы впереди планеты всей».
Александр Солженицын «Один день Ивана Денисовича»
Журнал «Новый мир» в 11-м номере печатает повесть рязанского учителя Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Выход в свет единственного официально признанного произведения лагерной прозы останется высшей точкой печатной свободы и первым опытом возвращения советской литературы к беспощадному русскому реализму.
Элементарная частица Главного управления лагерей, ГУЛага – заключенный Иван Денисович Шухов – проживает в повести единицу времени: один, почти полностью рабочий, день. Простой мужик, призванный на войну, попал в плен и за это получил 10 лет как предатель. Иван Денисович в лагере кладет кирпичную стену, хлебает баланду, спит в холодном бараке и выживает лишь потому, что, по вековой крестьянской привычке, даже непосильный рабский труд ему в охотку.
Повесть закрепляет за «Новым миром» репутацию ведущего печатного издания, евангелия либеральной читающей публики. Его главный редактор, первый поэт страны Александр Твардовский, автор народной поэмы «Василий Теркин», слывет самым прогрессивным литературным деятелем. Только он мог пробить такое, дав рукопись Хрущеву и получив высшую санкцию. Это обстоятельство мало кому известно, но придаваемый публикации особый политический смысл понимают все: повесть шумно хвалят в печати, переиздают в «Роман-газете», разрешают к переводам на Западе и даже выдвигают на Ленинскую премию.
Про автора ходят легенды: сам-то тоже сидел – доля автобиографичности в повести очевидна – и тоже сдюжил; самородок, который первой же своей вещью перевернул литературу, что-то ждать от него дальше? Обращает внимание местами будто нарочитая архаичность слога и дерзкое употребление красного словца «смехуёчки».
Критика объясняет стойкость Ивана Денисовича его верой в социализм и грядущее восстановление справедливости – ведь с 30-х годов книжным героем-современником был только советский человек. Автор «Одного дня…», хоть по возрасту и не мог уже застать дореволюционную писательскую традицию, вывел сугубо русский характер, будто из книг Толстого и Бунина. Советские – обстоятельства, в которых герой оказался; так сидели бы в лагере Платон Каратаев и Захар Воробьев. Но русское противостояние советскому строю понимается не вполне. Как и то, что итог прожитого дня не сулит Ивану Денисовичу ничего хорошего: «Таких дней в его сроке было три тысячи шестьсот пятьдесят три. Из-за високосных годов – три дня лишних набавлялось».
Первые издания – в «Новом мире» и «Роман-газете»
Александр Солженицын в ватнике с лагерными номерами. Снимок, сделанный после освобождения, будет восприниматься иллюстрацией к повести. Хрущев, соединяя автора и героя, называл Солженицына Иваном Денисовичем.
Скандал на выставке в Манеже Встречи с интеллигенцией
Опыты советских художников в современном искусстве нещадно разруганы главой партии и правительства Никитой Хрущевым. Начинается череда скандалов лидера-реформатора с деятелями культуры на Западе появились публикации про «абстракционизм на Большой Коммунистической улице» - это на один день во флигеле Дома учителя вывесила свои картины студия «Новая реальность» профессора Эмиля Белютина. По позднейшей оценке к абстракционизму эти работы не относились, как максимум -к модернизму.
Власти, раздосадованные поднятым шумом, вдруг настоятельно предлагают студийцам участвовать в официальной выставке «30 лет МОСХ» (Московскому отделению Союза художников РСФСР). Она уже почти месяц проходит в Манеже, но теперь ее собирается посетить руководство страны. Партийные идеологи, понимая, как отнесется к новому искусству Хрущев, подставляли художников под удар, а самого премьера провоцировали на скандал и возврат к идеологическим запретам. Расчет полностью оправдался.
Дойдя до работ «Новой реальности», Хрущев, помолчав, громко произносит: «Говно!» Из других отзывов первого лица страны очевидцам запомнилось повторяемое слово «педерасы» – Хрущев решил, что на одной из картин «нарисована жопа». Те же оценки в газетном изложении: «патологические выверты» и «жалкое подражание растленному формалистическому искусству буржуазного Запада». Студийцы пытаются возражать, но Хрущев, рассвирепев, грозит в 24 часа выдворить «абстракцистов» за пределы СССР. Соратники уговаривают вождя арестовать художников.
Через две недели проработка продолжилась на «встрече руководства страны с творческой интеллигенцией». Там, противопоставляя советских шахтеров «господину Неизвестному, который неизвестно что вылепил», Хрущев заявит: «У нас художники – как шпионы». Премьер не просто борется за искусство, понятное народу, он строго указывает границы дарованной свободы. Это свобода от Сталина, но не от него, Хрущева, – на своих границах он и сам готов стоять как Сталин.
Вскоре соберут еще одну разносную встречу. На ней Хрущев провозгласит «либерализму нет места!», будет грозить автору романа «Оттепель» Илье Эренбургу – «уже не оттепель и не заморозки, а морозы» – и заклеймит Андрея Вознесенского: «Ишь ты, какой Пастернак нашелся!» Ниспровергатель культа договорится до слов, которые до сих пор недруги Хрущева адресовывали ему самому: «Думают, что Сталин умер и, значит, все можно».
Английский – главный иностранный
Идет первый пробный год действия постановления Совета министров СССР «Об улучшении изучения иностранных языков». Согласно ему, главным иностранным языком и в Советском Союзе признается английский.
При царе в гимназиях учили древнегреческий и латынь, а главными живыми были французский – язык политики и культуры и немецкий – язык науки и техники. После революции французский в школах второй, первый – немецкий, язык бывшего врага и тогдашнего главного торгового партнера. В 30-е годы на немецкий налегают еще сильнее, а в 40-е массово учат почти только его.
Через 16 лет после окончания войны с Германией правительственное постановление наконец признает «нерациональным соотношение иностранных языков», при котором «большинство учащихся изучает немецкий язык». Впервые в истории страны главный иностранный – английский: в полной стандартной школе из пяти классов в параллели обычно три будут учить английский, два – немецкий. Постановление заступается за французский, но он так и останется на периферии среднего образования. Упоминается даже испанский, но в обычных школах его учить не начнут. Правительство обязывает открыть за четыре года 700 языковых спецшкол и «разделять классы для занятий по иностранному языку на две группы». Расширяют сеть курсов для взрослых, по ощряются занятия языками в детских садах и начальных классах.
Из всех принимаемых мер только спецшколы действительно улучшат знание языков в стране. В обычной школе с пятого класса – зубрежка на двух уроках в неделю, в обычном вузе – с той же частотой – сдача на трех курсах «тысяч» (переводимых слов из текстов коммунистических газет «Morning Star» и «Neues Deutschland»), и обычный дипломированный специалист, 8 лет уча иностранный язык, объясниться на нем не может. Владение же языком считается отдельной профессией переводчиков и филологов.
Редакция AIF.RU благодарит издательства Agey Tomesh/WAM и «Колибри» за предоставленные отрывки из книги
ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ:
Намедни Леонида Парфенова. Год 1968
Леонид Парфенов о советской жизни, куцых юбках и соплях в сахаре