Всё ворованное
Валентина Оберемко, «АиФ»: Сергей Александрович, вступил в силу закон, по которому запрещаются сбор и хранение информации о частной жизни граждан. Как вы думаете, вас, личность известную, этот закон защитит?
Сергей Соловьёв: Знаете, в театре есть такая любимая актёрами «дурка». Называется «действенный анализ пьесы». В результате этого анализа выясняется, что персонаж говорит одно, думает другое, а хотел бы, чтобы всё было по-четвёртому. Вот та же самая история с нашими законами: пишут одно, подразумевают другое, имеют в виду третье. Есть старая русская поговорка: «Закон - что дышло: куда повернул, то и вышло». Никаких других «дум» при подобных сообщениях меня не посещает.
- Вас как-то спросили, по каким реалиям советской действительности вы скучаете, вы ответили: «По всем». Расшифруйте, пожалуйста.
- А чего тут расшифровывать?! Я действительно скучаю «по всем». Эпоха была жуткая, дикая, придурочная и жестокая. Но во всех этих придурствах можно было обнаружить что-то, несомненно, человеческое. Скажем, как не уважать Советский Союз хотя бы за «национальный вопрос»? Куда бы ты ни попадал - в Узбекистан, Грузию, Армению, Туркменистан, - ты всегда чувствовал, что это единый, твой евразийский мир.
СССР, в сущности, кошмарная была держава. Но идейная платформа империи была вполне человечной: «Все люди - братья» и т. п. Собираясь на кухне, мы говорили: «Ну зачем же они (руководители державы) так делают? Ведь так всё было по-человечески задумано». А сегодня идеологическая база ну просто никуда: «Всё, что не запрещено, всё разрешено! Встав на труп товарища, становишься на 10 см выше!»
- Получается, сегодня идеалы у нас чужие?
- Это вы про что? Что вы называете идеалами? Я про это ничего не знаю. А вот проблемы есть. Например, проблема пробок. Я вынужден сомневаться, что мы как народ произвели такое количество новых вещей, в результате чего у нас образовались такие шальные суммы денег, что все мы на них купили машины и встали в пробках. Мне рассказали славный анекдот. Стоит удачливый бизнесмен с сыном и рассказывает мальчику: «Видишь ли, всех денег заработать действительно невозможно. Придётся кое-что украсть!»
- Но воровали-то всегда...
- Разумеется, разумеется... Про это ещё Гоголь нам сообщал. Всё дело в масштабах. При советской власти, допустим, если у кого-то в городе вдруг находили пистолет, город обалдевал. Тут же созывалось общее совещание органов всех внутренних дел и всей госбезопасности. Сейчас прошерсти кого-нибудь хоть немного подозрительного, обязательно обнаружится пистолет, а если поискать, то можно найти и маленькую атомную бомбу, которую товарищ носит исключительно в целях самозащиты. В эпоху СССР я часто снимал кино - раз в полтора года точно. И каждый фильм начинался с того, что я искал себе «директора кинокартины». У директоров все сценарии делились на две категории - хорошие и плохие. В хороших сценариях непременно должна была быть сцена пожара: в пожаре могло сгореть всё что угодно - и отчётных документов никаких. Вернее, документы можно было сделать любые. Пожар есть пожар! В плохих сценариях сцены пожара не было. И тут уже приходилось сценаристу вертеться. Директор смотрел испытующе: «Думай, парень, думай, куда бы её вставить!» Вот тебе и весь криминал.
Рашка-дурашка
- У нас сегодня, как пирожки, стряпают фильмы с участием ТВ-звёзд, девушек из девичьих поп-групп. Это такой новый формат?
- Ну да, как быстрая еда. Пошёл в фастфуд, быстро съел что-нибудь, тут же в сортир - диарея. Та же история и с быстрым кино: деньги вложены? Нужно как можно скорее вернуть их назад. Отсюда современная экономическая система отечественного кинематографа: быстрое кино. Выходные: пошёл, посмотрел, тут же в сортир - диарея. Глобальная кинематографическая отечественная диарея.
- Но зачем массам эта диарея?
- Я помню себя в юности. У нас мода была на что-то хорошее. Мы с Лёвой Додиным вместе учились в школе, сидели за одной партой и поначалу ходили в хор, пели во втором ряду: «Чайка крыльями машет, за собой нас зовёт…» Старались. Вспоминать про это никогда не стыдно, даже трогательно. Потом пошли в Театр юношеского творчества. Руководитель этого театра незабвенный Матвей Григорьевич Дубровин читал нам «Сон Татьяны» из «Евгения Онегина». Большое количество юных охламонов, склонив голову, слушали. И нам не просто хотелось как-то разделить страдания Татьяны, но ещё и «соответствовать чему-то». Так было модно - что ты не совсем дурак и по какой-то причине разделяешь «страдания Татьяны». А сейчас, к сожалению, мода другая: кто, скажем, больший мерзавец - тот и молодец, как солёный огурец. Кто больше и изобретательнее напакостит - у того вроде как фантазия лучше.
Форматный зритель в кино и театре - это следствие такой моды. Поэтому бегут смотреть диарейное кино.
- А стали бы вы осуждать молодое поколение, которое сегодня называет свою страну Рашка и призывает бежать из неё? Говорят, среди них очень много образованных людей.
- Рашка? Ни разу не слышал. Дурашка Рашка. Кстати, вполне хорошее название для какого-нибудь кино. Я не очень понимаю термин «поколение». Среди всех возрастных категорий есть огромное количество рашек-дурашек и вполне нормальных людей с головой на плечах. Возраст, честное слово, не так уж много решает. Хотя чем старше я становлюсь, тем уважительнее отношусь к старшему поколению и думаю, что не зря у всех развитых народов цивилизационные основы начинались с уважения к старшим. У нас стёрся этот статус. Наоборот, есть модная манера старшее поколение как бы вежливо и как бы без насилия поскорее спихнуть в могилу. У государства, увы, часто встречается подобное отношение: «Сколько ему лет? А... Давай уже, всё, хватит!» Не думаю, что это очень передовая мысль. Мы ведь всё-таки не собаки. «Сколько вашему пёсику лет? О… он уже старый».
- Вы сейчас ставите в театре «Войну и мир». Учитывая, что сегодня и в театре масса диарейных зрителей, как думаете, актуален ли будет Толстой?
- Хорошо бы такой вопрос задать самому Толстому. Вот бы мы в ответ наслушались! Я не читал «Войну и мир» до конца, как и многие. Остановился на моменте, когда Пьер женился на Наташе. Сейчас вместе с большинством своих студентов дочитал. Удивительный конец у этой бесконечной истории. В частности, там говорится, что более глупой химеры для человека, чем стремление к «абсолютной свободе», может быть, и не существует. Гораздо существеннее «несвободы», выбираемые для себя свободным человеком. Важно понять, от чего мы не свободны, потому что трудно и бесперспективно жить и умереть «инвалидами абсолютной свободы».
