Пётр Романов:
22 февраля 1653 года началась реформа патриарха Никона. Дата, конечно, условная: здесь, при желании, можно найти немало точек отсчета. Эта страница в нашей истории — как шрам на теле. Вроде, уже не болит, однако ни красоты, ни даже гордости не прибавляет. Это вам не след от осколка под Сталинградом.
До сих пор многие у нас ошибочно полагают, что это было «корпоративное», внутрицерковное дело. А потому разговор обычно сводится к формальной канве: троеперстие — двоеперстие. Богословы тему, разумеется, расширяют, но и они охватывают не всё. Тот раскол был не только духовным явлением, но ещё социальным и политическим. Как пишет один из исследователей: «раскольники представляли собой мощную оппозиционную партию, которая пронизывала всё общество».
И правда, не трудно заметить, что раскол совпадает по времени и с уничтожением земщины, и с укреплением самодержавия, и с ещё более полным закрепощением крестьян. В глубине процесса внимательный аналитик заметит упорное сопротивление народа дальнейшему закабалению со стороны центра, самодержавия и официальной церкви. Убедительным свидетельством этого стало знаменитое «Соловецкое сидение».
Все подробности о жизни православных староверов. Читайте в статье>>
Вот как описывала те события Анна Гиппиус: «Первые зачатки раскола появились в Соловецком монастыре, когда патриархом Никоном были присланы сюда исправленные богослужебные книги… Монахи, даже не просмотрев книг, сразу запечатали их в сундуки и поставили в монастырскую оружейную палату. Начало было сделано. Потом, сначала благодаря приездам сочувствующих расколу, а в 1661 году — благодаря ссылке целой группы раскольников, раскол стал быстро распространяться, заражая всё больше и больше иноков. Присоединение к расколу беглых московских стрелков и мятежников из шайки Степана Разина очень усилило движение и придало ему политический оттенок».
Если бы в Соловецком восстании участвовали только монахи, можно было бы всё дело свести к раздорам внутри православной церкви. Но, повторюсь, не всё так просто. Для многих протест против церковных реформ был лишь поводом, а, по сути, речь шла о социальной несправедливости и нежелании верхов учитывать мнение низов. Недаром Соловецкий монастырь на протяжении восьми лет защищали не только монахи, но и посадские люди, крестьяне, беглые стрельцы, солдаты, разинцы, а Москва никак не могла подавить мятеж. И не получалось не потому, что у власти не хватало сил. Силы имелись, но даже среди карателей не хватало веры, что их прислали защищать правое дело.
Как пишет в историческом очерке Данила Мордовцев: «После вторичного неудачного приступа осада монастыря снова затянулась на неопределенное время. Воевода Мещеринов, опасаясь, что за этим проклятым «Соловецким сидением» его русая головушка успеет подёрнуться инеем седины, бил челом о подмоге ратными людьми, и к нему прислали в помощь около восьмисот свежих стрельцов, двинских и холмогорских. Поглядели и эти стрельцы на серые стены, по которым от времени до времени двигались тёмные тени, посмотрели, покачали головами и в душе пришли к тому же заключению, что и прежние: «За что, мол, про что старцев божьих тревожат? Вон как за стенами звонят святые колокола, молятся, знать, старцы, не дурно какое чинят, а Богу работают... али мы нехристи?».
Пришлось направить иностранных наёмников. Впрочем, даже когда брались за дело всерьёз и начинался жестокий артиллерийский обстрел монастыря, его защитники держались стойко. В конце концов, монастырь пал только потому, что перебежчик указал, где есть секретный ход. Многие староверы погибли, других казнили, третьим удалось бежать в Поморье.
Если власть — царская и церковная — стремилась всё подчинить себе, то уходившие от репрессий в глухие леса староверы, уносили с собой не только древние иконы, книги и веру предков, но и создавали во многих скитах общины, где процветала весьма, конечно, своеобразная, но демократия. Я уже как-то писал, что у нас под словом «демократия» привыкли понимать лишь её современный западный образец, хотя на самом деле есть немало разнообразных форм народовластия. Например, на севере в Выговской старообрядческой общине, задолго до появления трудов западных социалистов-утопистов, согласно «Уложению», составленному старовером Андреем Денисовым, люди жили в настоящей коммуне, где все должности, от казначея до келаря (он заведовал припасами), были выборными. Причем, никаких выгод этим «должностным лицам» их положение не приносило. Это был мир принципиальных нестяжателей. Так что, староверие — это не только религиозная альтернатива, но и другой образ жизни.
Другое дело, что доктринерство староверов довлело над всем остальным. Это очень точно подметил классик отечественной истории Соловьев: «Явившись сначала как порыв душевного движения, с массой второстепенных, невыработанных и отрывочных идей и положений, раскол как проявление религиозно-нравственной народной массы, свою творческую реформационную силу обратил не на выяснение средств, которыми можно было добиться своих желаний, а на анализ своих доктрин… Израсходовав запас активности на противодействие соединённому нападению бюрократии светской и духовной, раскол остановился на пассивном сопротивлении… и запутался в мистическом учении об антихристе».
Действительно, и мистики, и противоречий в староверческих догмах хватало. Зато это компенсировалось искренней верой. И человеколюбием, чего как раз не хватало тогдашним монастырским феодалам. Есть немало свидетельств, как тяжко жилось русскому человеку в крепости у монастыря. Христианское милосердие почему-то слишком часто застревало на пути туда в российских хлябях.
Не вдаваясь в предмет богословских споров, вызвавших конфликт, надо признать, что сам факт пересмотра старых церковных книг, предпринятый Никоном, был вызван жизненной необходимостью. После ересей, пришедших с Запада через Новгород (сначала стригольники, потом «жидовствующие») в церковном хозяйстве требовалось навести порядок. Никон понимал, насколько неподготовленной оказалась РПЦ для борьбы с ересями, какие пустоты обнаружились тогда в православной библиотеке. Чтобы противостоять идейным противникам, эту библиотеку пришлось срочно пополнять новыми книгами, заимствованными всё в той же Европе, откуда ересь и пришла. Толмач Дмитрий Герасимов перевёл, например, книгу западного богослова Николая Делира «Прекраснейшее состязание, иудейское безверие похуляющее», трактат «Учителя Самуила евреянина слово обличительное» и Псалтырь в толковании Брунона Вюрцбургского.
Наконец, появление книгопечатания на Руси (а церковные книги печатались со старых рукописей) грозило новым смятением в умах. Не вина Никона, что в ходе проверки выявилось немало ошибок, приобретших за века в глазах многих русских ореол святости. Вина патриарха в том, что он действовал прямолинейно, грубо ломая православный народ через колено.
Вместе с тем, накал страстей был во многом вызван западным фактором. Если до этого Русь переполняла религиозная самоуверенность (Москва – Третий Рим), то позже, после унижений Смутного времени, многие православные уже крайне болезненно воспринимали любое, даже призрачное посягательство на свою веру. Даже латинская грамматика казалась тогда предвестником новой катастрофы.
Так раскол и превратился в клубок столь противоречивых мыслей и поступков, что однозначно найти здесь правого и виноватого не сможет ни один объективный аналитик. Вполне логичные шаги Никона в силу его характера заканчивались жестокими расправами с диссидентами. А вполне понятная забота староверов о сохранении национального духа и веры предков доходила до фанатизма. Стоит только вспомнить о событиях 1681 года в Москве в праздник Богоявления Господня. Во время Крещенского водосвятия, когда город опустел и люди собрались на берегу Москва-реки, старообрядцы в Успенском и Архангельском соборах устроили безобразия, а гробницу Алексея Михайловича и вовсе измазали дёгтем. А с колокольни Ивана Великого начали разбрасывать обличительные по духу и оскорбительные по содержанию «берестяные листовки», написанные Аввакумом.
После сожжения своего духовного лидера в ответ на репрессии властей, как светских, так и церковных, многие староверы сжигали себя уже сами, называя это новым «крещением огнём». Между тем, староверие, напомню, это не только иные церковные обряды. Это иная философия, иной жизненный опыт и уклад. В результате весь этот когда-то богатейший культурный слой сохранился на сегодняшний день лишь мелкими осколками, обгорелыми обрывками на самом краешке русской жизни. Вот и выходит, что мы сами себя обокрали.
Оценки раскола, понятно, самые разные. Есть оценка самих староверов. Есть оценка РПЦ. И то, и другое важно. Но я бы обратил внимание на слова религиозного мыслителя Георгия Федотова: «Вместе с расколом большая, хотя и узкая, религиозная сила ушла из Русской церкви… 0 (ноль) святости в последнюю четверть XVII века – юность Петра – говорит об омертвлении русской жизни, душа которой отлетела».
Кто-то наверняка скажет: слишком резко и несправедливо. Федотов, действительно, многие проблемы заострял до предела. Он, как хирург, давил пациенту на самое больное место. Однако не со зла, а для того, чтобы точнее поставить диагноз. И в результате, на мой взгляд, часто оказывался в анализе куда ближе к правде, чем другие. Соглашаться с ним, разумеется, не призываю, а вот знать и о такой точке зрения, полагаю, полезно.
Тем более, в единый учебник истории эта цитата не войдёт.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции
