Я долго не решалась написать об этом, да и сейчас не сказала бы, что готова, но мысль о том, что это может помочь хотя бы одному человеку, как это помогло мне, – сильнее.
Здесь не будет ничего о слезах, хотя слёзы, конечно, есть. Я постараюсь рассказать о решениях, которые не бывают универсально правильными, но могут стать для кого-то подходящими.
Впервые открыть книгу и сайт для тех, кто потерял детей, я решилась спустя несколько месяцев. Прежде у меня просто не хватало духу набрать соответствующие слова в поисковике. И это был первый день продуктивной депрессии.
Я с удивлением открыла для себя целый мир, если не ответов, то хотя бы не тупиковых вопросов.
Я обнаружила, что нас, к сожалению, много. Одна семья из ста теряет ребёнка, не считая тех, кто был потерян до рождения и даже в его момент (их наша статистика, в отличие от материнского сердца, не учитывает). Только в 2010 году, по данным Федеральной службы государственной статистики, умерло 13 405 младенцев. Если мы умножим это число на 18 (возраст совершеннолетия), получим примерное количество семей, потерявших детей за один только год в одной только стране. Но как мы знаем, дети не перестают быть детьми в связи с совершеннолетием, поэтому и этой чудовищной цифрой дело, увы, не ограничивается.
Когда я открыла тематические сайты и книгу одной семьи, потерявшей троих детей в разное время и разном возрасте, «Пустые руки женщины» – я поняла: это пережить невозможно, но с этим можно научиться жить.
С облегчением я увидела, что ежедневное впадание в депрессию – норма, мысли о самоубийстве – тоже. Что сердце действительно может болеть, и это не литературное выражение. Что поседеть можно ровно за тот срок, что не подходить к зеркалу. Что ощущение того, что сходишь с ума, есть подтверждение того, что в своём уме находишься. Так я поняла, что со мной всё нормально. Помните, как в «Алисе в стране чудес» Льюиса Кэролла Чеширский кот объяснял, что он не в своём уме: «Пёс ворчит, когда сердится, а когда доволен, виляет хвостом. Ну, а я ворчу, когда я доволен, и виляю хвостом, когда сержусь. Следовательно, я не в своём уме», – забывая, что норма субъективна и для котов она своя. Так и здесь: чудовищные переживания – это норма, и от них никто не умирал, даже если очень хотел.
Конечно, горе тоже субъективно. Каждый переживает его по-своему. И это не всегда и даже совсем не связано с его глубиной. Считается, что горе нельзя измерить, но как выразилась одна мама: «По шкале от одного до десяти смерть твоего ребёнка – это всегда десять». И я с ней согласна: шкала личная, у каждого своя, но это всегда десять.
Например, я не задумывалась раньше глубоко о тех, кто потерял ребёнка ещё до его рождения. Но я открыла для себя и их горе. Тех, кому объявляли при беременности, что ребёнок умер. Тех, кто жил с ним ещё несколько часов до искусственных родов. Тех, кто находился в послеродовом без ребёнка среди других детей, поздравлений и счастливых мам.
Раньше я считала, что чем больше ты знал человека, прожил с ним, тем больше горечь утраты. Конечно, я ошибалась. Каждый родитель, оказавшийся в таком положении, завидует не только тем, кого это не коснулось, но и тем, кто потерял ребёнка позже. Тем, чьи дети успели больше познать и сделать.
При этом те, кто потерял малыша до рождения, не могли не только его узнать, но даже похоронить, потому что по закону (не могу сказать праву) ребёнком считается тот, у кого есть бумага под названием «Свидетельство о рождении». И несмотря на то, что грудь мам наполняется молоком, окружающие также не думают об этой утрате так, как думают о ней после выдачи данной бумаги.
Я обнаружила (к своему стыду, неожиданно, кривым путём, через рассказы незнакомых людей) горе близких – бабушек, дедушек, друзей. Кажется, жизнь их продолжает идти своим чередом, то ли дело мы, родители. Но и наша не стоит на месте, как бы мы ни сопротивлялись (помню, когда это случилось, меня поразило, что всё не замерло: люди ходили, ели, говорили, заводы каждую секунду выпускали тонну вещей, а я старалась не шевелиться, потому что казалось – если не двигаться, время остановится и не будет так неумолимо отдаляться от момента, когда мой ребёнок был ещё жив). И бабушки, дедушки, друзья тоже не могут прийти в себя от горя. Не знаю, больше их страдание или меньше, чем родительское – как я писала выше, горе не измеримо – но оно есть.
Или взять, например, отцов. Оказывается, окружающие часто спрашивают их о матери, совершенно не думая, что отцы сами находятся в таком же положении. Oдин папа поделился своим универсальным ответом на такие вопросы: «Физически она в порядке, а эмоционально мы оба разбиты», открыв дверь для мысли и о его переживании. Открыв дверь, которая, как оказалось, не очевидна.
Вообще, реакция окружающих причиняет немало дополнительных страданий. Очень нелегко сообщить о случившемся, но общаться с теми, кто об этом не знает – ещё хуже. Хотя бы потому, что в этом случае есть вероятность стать участником неуместного для тебя разговора: например, при стороннем и поверхностном обсуждении новости о гибели какого-либо ребёнка услышать: «На месте его родителей я бы повесился» (что слышится, как совет, пусть и не предназначенный для тебя).
Сообщать другим о твоей трагедии – болезненно не только потому, что это трудно произнести, но и из-за реакции. Часто нелепой – когда, например, внезапно оказываешься в положении утешителя, а не утешаемого. Но нужно помнить: люди не знают, что говорить в таких случаях и как себя вести, однако они точно не хотят сделать больнее. И любая реакция с их стороны – всё равно подвиг. Ведь немало тех, кто и вовсе не решается встретиться и заговорить с тобой («Я не могу, это выше моих сил», – на что ты думаешь: «А каково мне?!»)
Хотя это и глупо, но наверняка люди всё равно поделятся для вас на тех, кто был с вами в эти дни, и тех, кто не был. Ведь «огонь и воду», которые надо проходить вместе, никто не отменял.
Когда срок соболезнований истечёт, окружающие и вовсе перестанут говорить о вашем ребёнке. Они сделают это из лучших побуждений, думая, что лишнее напоминание будет вас ранить. Хотя всё ровно наоборот. Не говоря уж о том, что для того чтобы «напомнить», надо, чтобы твой собеседник об этом забыл. Что в данном случае невозможно. Да и кому захочется забывать своего ребёнка?
Люди могут не понимать, что день рождения ребёнка продолжает быть праздником, как и всё время, что вы с ним провели. И больно от того, что воспоминания и разговоры о нём зачастую тяжёлые, хотя он заслуживает светлого и радостного. Печально, когда смерть продолжает несправедливо затмевать жизнь и дальше, уже с нашей помощью.
Нередко разногласия выходят и с супругом (-ой). Оттого что чувства не линейны и все реагируют по-разному, находят свои слова – возникает ощущение непонимания. Ложного, конечно, потому что реакция не говорит о глубине чувств, да и скорость горя у всех разная. Но для того, чтобы это объединяло, а не разъединяло, нужно просто говорить друг с другом о своих переживаниях, сравнивать, находить различия и схожее.
Если есть другие дети, важно не исключать их из круга «потерпевших», не ограждать молчанием. Как показывает опыт многих родителей, отсутствие вопросов у детей – лишь барьер, который они неосознанно ставят, как для всяких запретных тем. Например, мой второй ребёнок долго не спрашивал нас, куда исчез братик. И мы, думая, что в силу возраста (ему 3,5 года) его это не беспокоит, тоже молчали. Пока не узнали, что он спросил об этом постороннего человека. Т. е. он тоже об этом думал, но не решался спросить у нас.
Психологи предлагают разделять горе с ребёнком. Конечно, на уровне, соответствующем его возрасту. Но важно не переборщить. Так моя подруга рассказывала, как после смерти брата, которого мама буквально боготворила и всегда ставила в пример, хотела повеситься в три года, соорудив настоящую петлю, так как решила, что хорошие дети только мёртвые. Она страдала суицидальными мыслями до 30 лет, пока сама не обратилась к психологу.
Также стоит написать пару слов и про усыновление. Желание взять чужого ребёнка после смерти своего возникает у большинства родителей. Но нужно помнить, что это замена не человека, а лишь неиспользованных возможностей воспитания и заботы. И чтобы не было соблазна сравнения, которое априори обречено на провал, органы опеки и попечительства рекомендуют брать совершенно не похожего ребенка, лучше другого пола и возраста. Ну, и говорят, что лучше это делать не сразу. Впрочем, если вы уверены в своих силах, я бы с последним тезисом поспорила, поскольку позже к такой мысли можно и не прийти.
Ещё одна непростая вещь, как отвечать на вопрос: есть ли у вас дети и сколько. Пока я сама не научилась отвечать «один» вместо «два». Потому что в умолчании есть ощущение (возможно, ложное) предательства. Но нужно понимать, что ваш ответ, скорее всего, повлечёт и другие вопросы. И рано или поздно придётся заговорить о том, о чём в тот момент и с тем человеком совсем говорить не хочется.
Возвращаясь к реакции окружающих, по-моему, лучше простого «давай обнимемся» ничего нет. Потому что потеря ребёнка влечёт потерю ласки, любви, тактильных ощущений. Их и надо восполнять.
Кроме того, происходит потеря одной из существенных опор своего я. И эту опору нужно восстанавливать. Именно поэтому не нужно стремиться забыть (что невозможно). Надо идти навстречу памяти.
Наверное, не нужно обкладывать себя вещами и жить в детской, но при желании эти вещи должны быть доступны (спустя какое-то время я нашла вещь, сохранившую запах сына, и это был один из лучших дней после его ухода).
Я видела также советы делать фотографии после случившегося, особенно тем, у кого их было немного или вовсе не было при жизни. Тяжело представить, что такие снимки останутся, и тем более тяжело их делать. Но их можно убрать и, возможно, никогда не доставать. Однако хуже, если их отсутствие станет ещё одним самообвинением. И, как ни странно, любое физическое напоминание может стать утешением в тоске, которая сопряжена с желанием хотя бы увидеть.
Перед похоронами специалисты советуют быть с ребёнком столько, сколько возможно. Век назад многие теряли детей, но проще (насколько это возможно) с ними расставались. По одной из версий – потому, что после смерти проводили больше времени с ними, одевали, свыкались с мыслями о разлуке постепенно. Я, не зная об этом правиле, провела с телом сына первый и последний дни. Я не знала, что из этого получится, но чувствовала: если смогу, то буду как-то жить дальше. И действительно с ним было легче. Похороны, которые казались невозможными, состоялись. И вообще самые тяжёлые дни наступили уже после них. Словом, забрать его домой, безусловно, было правильным решением.
Очевидцы говорят, что время не лечит, скорбь не линейна. Но лечит то, что ты учишься с ней жить. Методом проб, ошибок, другого опыта.
Скорбь часто сравнивают с морем. Оно может стать спокойным, но рано или поздно накрывает волна со спины. Чем больше подавляешь скорбь, тем больше она отдаётся. Поэтому ей нужно смотреть прямо в лицо широко раскрытыми глазами. Идти навстречу, как и к волне в море. Чтобы та не накрыла с головой, нужно самому в неё войти. Поэтому, когда скорбь наступает, нужно читать про это, думать, вспоминать.
Скорбь одиночна. Её нельзя поделить с кем-то. Однако это не отменяет нужды в друге и собеседнике, хотя бы потому, что в море всегда спокойнее, когда кто-то барахтается рядом. Особенно с тем, у кого есть спасательный круг.
Таким другом может стать и храм. Странно, но в момент, когда ты, казалось бы, должен возненавидеть Бога, сотворившего с тобой это, или, по крайней мере, не верить в Него, потому что никакой высшей справедливости в том, что случилось, – нет, ты становишься заложником и вынужден верить всем сердцем, душой и головой. Поскольку поверить в безоговорочный конец, уход в никуда своего чада не может, наверное, ни одна мать.
Многие отмечают, что молитва даёт спокойствие, что в храмах становится легче. Если так, нужно это использовать. Даже если просто воспринимать храм, как место, где умеют подбирать нужные слова и атмосферу. А священник может стать собеседником, которые в такой ситуации на вес золота.
Кроме того, станет невозможным самоубийство. Потому что встреча, и без того призрачная (мысль о которой в одной из своих песен озвучила Земфира: «Ты, конечно, сразу в рай, а я не думаю, что тоже»), в этом случае станет и вовсе невозможной.
Продолжать жить помогает не только вера, но и аргументы. Самые весомые, конечно – другие дети. Но можно и находить хотя бы один день в будущем, один повод, одного человека, чтобы оставаться.
Одно из больших подстерегающих зол – тупиковые вопросы.
Сначала возникает «За что?». Он разоблачается отсутствием рационального объяснения. Потому что это случается с самыми разными людьми и с самыми разными не случается.
Затем следует «Зачем?». Более плодотворный, но тоже неверный, поскольку люди рождаются и умирают не для нас с вами, они не придаток. Их жизнь полноценна сама по себе.
(К слову, о полноценности. Конечно, жизнь ребёнка в случае его утраты всегда будет восприниматься короткой, и будет мучать именно вопрос о её полноценности. Для этого нужно, возможно, себя обманув, сказать, что полноценность определяется не институтом, свадьбой или жизнью до глубокой старости, потому что это тупик, бессмысленный и не такой уж и правдивый. А определить критерием полноценности жизни любовь, которую ребёнок получил и продолжает получать.)
Ещё один из известных тупиков-паразитов – это, конечно, чувство вины. Бессмысленно обвинять себя или других. Очевидно, это будет съедать изнутри, но не вернёт ребёнка. И если допустить, что он за вами продолжает наблюдать, это не принесёт ему никакой радости.
Не нужно огораживаться, но и нарочито стремиться к социализации. Знаю, что нередки желания не выходить из дома, или, наоборот, уехать очень далеко. Делай то, что тебе хочется. Хочется плакать – плачь, кричать – кричи. Если комфортно побыть 15 минут в компании – не отказывай себе в этом, но и не засиживайся.
Однако есть необходимость и в самоограничении желаний. Нужно заставлять себя жить и так, как не хочется. Не перегибая палку, но как минимум хотя бы ежедневно через силу заправлять кровать или, кто может, работать много и по графику. Вообще ощущения по описанию во многом схожи с тюремными. Здесь так же, как и в заключении, нужно сразу определить, что ты будешь делать каждый день (минимум), а что ты делать никогда не будешь (максимум). Например, будешь чистить зубы хотя бы раз в день и не будешь совершать попыток самоубийства. Какой бы амплитуды окатившая тебя волна ни была.
Излишне, наверное, говорить, но всё-таки скажу: нужно ограничить алкоголь и медикаменты. Нужно стараться нормально питаться, следить за собой. Говорить с людьми. Учитывать свою рассеянность и не стесняться просить помощи, включая бытовую, у друзей. Стремиться к активности, но и повременить с большими переменами в жизни, которых и так достаточно. Бороться с фобиями в отношении других детей и беременностей. Наконец, обратиться к специалисту, если не справляетесь. Сила также субъективна, и силач может быть убит, если речь о горе.
Конечно, всё это не универсальные правила, и я сама ещё не проделала путь до какого-то света. Но по опыту тех, кто этот тоннель проходил и из него выбрался (не забыв о горе, но обуздав его), после об этом пути если и вспоминают, то коротко и с неохотой. Они говорят о своих детях, но редко о том, что было с ними, когда тех не стало. Знаю, что и я не захочу. И потому записываю сейчас, чтобы оставить послание в этом тоннеле, в котором самое главное знать: выход будет.
.png) |
|
| Светлана Шмелева, координатор i-класса Московской школы политических исследований |
