Свидетельствую: в возрасте семи лет я услышал диалог, который потряс мою психику:
- Мне-е, пожалсто-о, два морожено-о!
- Девушка, вы что, из Иванова?
- Не-е-е, я с Вы-ычуги!
Сделка о передаче «морожено» в обмен на звонкую монету достоинством в 20 копеек происходила в магазине «Детский мир». Впрочем, это могло произойти в любом из советских столичных бутиков, которые для приезжих сливались в некий Бермудский треугольник, куда легко попасть, но насчёт выхода неясно. А именно - ГУМ, ЦУМ и уже упомянутый «малышовый рай» на Пушечной. Склоняюсь, пожалуй, к последнему. Барышня «с Вычуги», обладавшая помимо внушительной кормы ещё и стальными зубами (я сразу в неё влюбился - как же, настоящая пиратка!), стояла с нами в общей очереди, строго блюдя своё и чужие места в ней. Очередь, кстати, была чрезвычайно ответственной - в те времена каждый школьник должен был иметь комплект строгой синей униформы. Но стальнозубая всё же решилась покинуть случайный магазинный коллектив ради того самого, настоящего московского «морожено»!
Не боюсь соврать - самое лучшее мороженое в столице можно было получить только и исключительно в «Бермудском треугольнике». И именно оно, роскошное, иногда со взбитыми сливками поверху и всегда с бонусом в виде варенья или джема на дне стаканчика, являлось компенсацией за стояние в очередях за всем, а потом и за всем остальным тоже. Сколько в тех магазинах было дано зароков вроде: «Уж когда я стану взрослым, буду лопать мороженое каждый день!» Увы… Став взрослым, я ловлю себя на том, что место вожделенного лакомства прочно заняла огненная вода и её присные. Может быть, ещё и потому, что найти «тот самый вкус» сейчас трудновато.
Впрочем, эта «жалоба турка», скорее всего, носит характер нытья из серии «раньше водка была пьянее, девки румянее, а антоновка хрустела лучше». Может, вкус с тех пор и изменился, однако именно качество московского мороженого дало мне в руки оружие, которым я годы спустя сумел наконец уделать немцев. Сумрачный немецкий гений всегда удивлялся: мол, как это русские Иваны сумели запомоить такой простой напиток, как пиво, в нём ведь три ингредиента - вода, солод, хмель? Долгое время я не знал, что ответить. Но, попробовав мороженое германских городов и поселений, сформулировал достойную отповедь. «А как это вы, немцы, - изгалялся я, - сумели смешать светлое имя пломбира с неприличными отбросами? В нём ведь всего три ингредиента - сливки, сахар и яйца!»
«Лакомка», «Бородино», «Крем-брюле», «Пломбир за 48 копеек», «Фруктовое» за семь копеек и, наконец, «Эскимо»… Как я жаждал добраться до этих богатств, съесть всё и блаженно замереть в ожидании тяжкой карающей длани ангины и диатеза! Тоска, ностальгия? Пожалуй, да. Это как уроженец Питера, отлучённый от петровских каналов, «Исакия» и Невского проспекта, восклицает: «О, поребрик! О, кура и греча! О, парадное!» И грустит. Точно так же грущу и я. Имена остались, но вкус действительно не тот. Да и о том, откуда взялись названия, тоже позабыли. Вот, скажем, почему именно «эскимо»? Ларчик открывается просто: в 1930-е гг. московские мороженщики вышли на рынок с абсолютно инновационным брендом (говорят, что за такие слова тогда полагался ГУЛАГ). А именно: «Предлагаем мороженый эскимосский пирожок! Новинка!» Пирожок представлял собой всем нам привычное эскимо на палочке. Именно ему, этому тотему прохладного и сладкого эскимосского владычества над Москвой, мы обязаны историческим признанием лорда Джона Уинстона Черчилля, произнесённым тогда же, когда строптивый британец открыл эру холодной войны: «Народ, который зимой стоит в очереди за мороженым, победить нельзя!»
