Марк Захаров: «Не приемлю мат и обнаженку!»

О том, есть ли у Марка Захарова, худрука театра «Ленком», какое-то «секретное оружие», позволяющее смирять непростые характеры звёзд, и как столько лет удержать театр на пике популярности, «АиФ» спросил самого Марка Анатольевича.

М.З: - Секреты?.. Я, например, с самого начала решил для себя, что никого не увольняю. Хотя очень внимателен к проявлениям «нетворческого», нерабочего поведения и актёров, и других сотрудников.

Бациллы звёздности

«АиФ»: - Вы давно сами не ставили спектаклей. А в этом сезоне?

М.З: - Есть у меня такое режиссёр­ское сочинение, моя собст­венная композиция из «Птиц» Аристофана и нескольких чеховских произведений (повести «Чёрный монах», рассказов «Попрыгунья», «Хорист­ка»), сцен из пьесы «Леший». Сущест­вует, как мне кажется, некая фантасмагорическая связь между миром Аристофана и чеховским миром.

«АиФ»:- А такие модные «эксперименты», как мат и обнажёнка, для вас допустимы?

М.З: - Нет, нет, вот этого я точно не приемлю! Хотя было и у меня как у режиссёра такое: когда мы ставили спектакль «Вор» с Евгением Павловичем Лео­новым, то я отчаянно бился на всех уровнях за то, чтобы он произнёс со сцены необходимое, по-моему, тогда слово «заср...ц», уж извините. И добился. Но вот сегодня, когда непечатное восторжествовало в театре, почему-то как раз не хочется терять литературное достоинство печатного слова. То же самое и с обнажёнкой. Да и первоначальный интерес к этому некогда запретному плоду как-то очень быстро угас, по-моему.

«АиФ»:- Сегодня идёт ещё один «экс­перимент» - крестовый поход на театр-дом: на репертуарный, стационарный театр.

М.З: - Я не паникую. Но меня немного раздражает, когда приходит в такой театр новый человек и сразу - уволить, спектакли снять, имя поменять, освободить пространство для самовыражения. А вот попробовать в здании на 900 мест десятилетиями играть спектакли на аншлагах, сохраняя актёрский состав, выращивая смену…

«АиФ»:- Как вы, многоопытный худрук, со звёздами управляетесь?

М.З: - Я ведь сам по образованию артист, играл в театрах, поэтому многое об этой профессии понимаю. Отношения с актёрами - дело очень тонкое, связанное с их особой нервной организацией. Я и сейчас стараюсь всех называть по имени-отчеству, иное дело - не все отчества запомнишь. И есть лишь 2-3 человека, с кем я на «ты». Стараюсь держать дистанцию, она необходима. Знаете, в американских ВВС если в экипаже какого-нибудь военного бомбардировщика все начинают дружить очень крепко, семьями, домами, то этот экипаж расформировывают. Что очень правильно, по-моему, потому что такая близость может помешать в экстремальных ситуациях. А в театре ведь примерно то же самое - экстремальных ситуаций у нас предостаточно. И ещё, наверное, ангел-хранитель мне помог, когда я по совету жены отказался в Театре сатиры в своё время быть сразу и актёром, и режиссёром, как предложил мне Плучек, главный режиссёр. Жена сказала: как это, ты будешь со всеми вместе гримироваться, выходить на сцену и тут же - командовать?

Важно и то, что я довольно быстро понял, что такое для актёра, особенно начинающего, кино, съёмки. И стараюсь гибко выстраивать графики спектаклей, давая возможность моим артистам сниматься. Иной вопрос - сегодня актёр может очень много сниматься, а радости никакой: на улице его всё равно не узнают и имени не знают. И такой огромной славы, любви действительно всенародной, как, скажем, у Леонова, Янковского, Абдулова, ни у кого из них сегодня быть не может. Никогда! К сожалению, не все это понимают, не все отдают себе отчёт в том, что в реально­сти стоит за их звёздностью. И я серьёзно опасаюсь за психику таких актёров, стараюсь как-то подготовить их к тому, что они «широко извест­ны в узких кругах». Надеюсь, что звёздная болезнь, которой артистам очень трудно не заболеть, в нашем театре не приобрела характер эпидемии. Хотя бациллы - да, летают…

Свобода оказалась тяжела?

«АиФ»:- Ваша публика очень изменилась. Раньше это была в основном интеллигентная, демократичная молодёжь. А сейчас? Смотрю порой на зрителей у вас в зале и думаю: кто эти люди, купившие дорогие билеты?

М.З: - Нужно ориентироваться на себя, свою совесть, своё достоинство, творческое и человеческое. И на очень близких тебе людей. Какой-то более или менее точный «портрет» зрителя, я думаю, вообще сделать невозможно в нашем турбулент­ном, кипящем мегаполисе. Конечно, публика за эти годы изменилась. Но это связано с колоссальными переменами в нашей общей жизни, культурном пространстве, с рухнувшим «железным занавесом». Сейчас поэт не соберёт стадионы своими стихами. Конечно, можно усмотреть в этом некую деградацию публики. Но это и закономерно - ведь сегодня человек может практически всё увидеть и услышать, не выходя из дома.

Эта конкуренция с Интернетом (а шире - со всем миром, ведь мы стали частью единого культурного пространства) произвела очень большие изменения в наших насущных «внутритеатральных» делах. Раньше, несмотря на цензуру, было проще найти интересный материал для сцены, кино - как ни странно. Могу об этом сказать, потому что мои спектакли запрещали, я дважды был на волоске от увольнения. Что же, остаётся вновь вспомнить тех, кто предупреждал, что свобода - это тяжкая ноша. Гоголь писал, что чем больше барьеров возникает перед художником, тем он становится изобретательнее, целеустремлённее, напрягая все свои творческие, интеллектуальные силы, своё подсознание.

«АиФ»:- Шукшина на Западе как-то спросили: почему у вас такая невероятная цензура, а искусство такое мощное? А он, отвечая, сравнил это искусство с грибом, проросшим сквозь асфальт: раз уж пробился, значит, такой мощный! И Чехов, и Тарковский одинаково, пусть и в разное время, опасались: что будут делать со свободой те, кто её вдруг получит?

М.З: - Всё равно надо понимать и принимать то, что произошло и происходит с приходом свободы, и как-то спокойнее относиться. И я сам всё время делаю над собой усилие, чтобы не ворчать, не впадать в старческое брюзжание, не сравнивать, что было и что стало. Это тоже опасно!