КУЛИКОВСКАЯ битва, польское нашествие в 1612 г., потом, ровно 200 лет спустя, наполеоновское и, наконец, смертельно страшное гитлеровское - всякий раз самый тяжкий удар принимали на себя ополченцы.
РАССКАЗЫВАТЬ о роли, которую сыграло народное ополчение в истории России и Москвы, - все равно что лишний раз повторять нечто до банальности очевидное. Тем не менее напоминать об этом приходится. Хотя бы потому, что в год 60-летия Победы какие-то недоумки обмотали памятник московским героям-ополченцам туалетной бумагой. А в 1941 г. сознательных граждан, судя по всему, было не в пример больше - в течение нескольких дней после объявления набора в добровольное народное ополчение совокупное количество заявлений по Москве и области перевалило за 300 тыс. Справедливости ради надо признать, что первыми с инициативой создания массовых ополченческих формирований выступили ленинградцы - уже 24 июня, на второй день после начала войны, там началась запись добровольцев. В Москве дело продвигалось медленнее. Вопрос о создании дивизий народного ополчения поставили на совещании в Кремле 26 июня. Одобрили 2 июля, а известное постановление Государственного Комитета Обороны N 10 "О добровольной мобилизации трудящихся Москвы и Московской области в дивизии народного ополчения" появилось лишь два дня спустя, после речи Сталина "Братья и сестры", где он поддержал порыв добровольцев, сделав, правда, странную оговорку о том, что ополчение необходимо лишь там, где складывается угрожающая ситуация.
Планы по набору ополченцев не были толком сформулированы и являлись не более чем политической акцией.
ПОХОЖЕ, что именно это туманное замечание Сталина добавило к традиционным советским административным трудностям изрядную долю неразберихи и бардака. Первоначально из московских и подмосковных добровольцев намеревались сформировать и полностью вооружить не менее 25 дивизий, из них 12 - к 6-7 июля. Но об угрожающей ситуации в районе Москвы летом 1941-го, не боясь клейма "паникер", мог заикнуться разве что камикадзе. Поэтому набор в ополчение волевым решением прекратили 7 июля, когда 140 тыс. добровольцев худо-бедно составили 12 дивизий. Учитывая, что по штату в каждую дивизию полагалось 14 тыс. 483 чел., можно понять, что недобор был значительным - больше 30 тыс.
И это при том, что в ополчение люди шли охотно. Районное начальство, заинтересованное в быстрейшем исполнении приказа, объясняло людям, что, собственно, воевать они не будут, что их задачи сведутся к вспомогательным работам, охране военных объектов и отлову диверсионных групп противника. К тому же за ополченцем сохранялась зарплата, его семье полагались значительные льготы, а сам он переходил на казенное содержание и призыву в действующую армию не подлежал. Для московских и подмосковных рабочих такие условия представлялись весьма неплохими. Но то рабочие, мыслящие здраво и практично. Настроения среди ополченцев из среды служащих, и особенно студенчества, рвущихся в настоящий бой, выглядели более наивно. По воспоминаниям ополченца Абрама Гордона: "Студенты и преподаватели МГПИ с энтузиазмом откликнулись на призыв вступать в ополчение. Некоторые из нас, студентов, даже предполагали, что праздник 7 ноября мы будем отмечать уже в поверженном Берлине". Иными словами, планы по применению ополченцев не были толком сформулированы, а сам созыв ополчения в июле являлся не более чем политической акцией.
В результате был принят некий промежуточный вариант: дивизии ополчения отводят от Москвы на 30-40 км, где они занимаются строительством оборонительных сооружений и боевой подготовкой. Как и любой компромисс, это решение не привело ни к чему хорошему. Некоторые дивизии боевой подготовкой не занимались вообще, тем более что оружия им не выдали. Из докладной записки секретаря Куйбышевского райкома ВКП(б) Шаховой в МГК: "Дивизия выехала без оружия... Ботинок не дали вовсе, поэтому ополченцы поехали кто в чем был обут: в белых туфлях, тапочках и т. д. Дивизия работала по 12 часов в сутки. Обучение не производилось, и к боевым действиям не готовились". Кое-где боевые занятия все же имели место: "военная учеба производилась исключительно по линии строевой, а также политической подготовки". Это, впрочем, естественно: в условиях нехватки уставного оружия ополченцам выдали удивительную заваль. Польские, канадские, французские винтовки, зачастую поломанные и без патронов, не давали возможности проводить занятия по стрельбе. Отечественные винтовки были выданы только в августе, когда в подавляющем большинстве ополченческих формирований времени на подготовку и обучение уже не оставалось: "К сожалению, стрелковые занятия проводились всего 2 раза, - вспоминает Гордон. - Этого было явно недостаточно: ведь многие из нас впервые в жизни брали в руки боевые винтовки. Думаю, что так было во всех частях нашего соединения". То же самое происходило и с формой. Иным дивизиям выдали стандартные форменные комплекты РККА, правда, второго-третьего срока службы, то есть самую настоящую рванину, иные получили что-то совсем особенное. Так, 5-я дивизия народного ополчения была одета в странную униформу темно-серого, почти черного цвета, из-за чего постоянно случались казусы с местным населением и милицией - бойцов принимали за фашистских диверсантов, задерживали и даже пытались устроить над ними самосуд.
К чести партийного руководства, добровольцев почти не обманули - дивизии народного ополчения действительно практически не принимали участия в боевых действиях. В середине сентября 1941 г., примерно через 70 дней после созыва, московское народное ополчение прекратило свое существование. Во всяком случае, де-юре: 12 дивизий ополчения были переведены в РККА как стрелковые дивизии сокращенного штата (качество обмундирования и вооружения оставалось прежним!). Соответственно им были приданы новые номера. А уже к октябрю народное ополчение прекратило свое существование и де-факто. Так, 160-я стрелковая дивизия, бывшая 6-я народного ополчения, ПОЛЕГЛА ПОД ЕЛЬНЕЙ ПРАКТИЧЕСКИ ЦЕЛИКОМ, воплотив концепцию "размена людей на пространство" в полной мере.
АФГАНИСТАН. В интересах политического урегулирования