Анатолий Тарасов говорил, что ему повезло родиться рядом со стадионом «Динамо». «Лет в 10–11 я записался в динамовцы. После тренировки нам давали талоны на 3 рубля. Представляете, что это? Можно было 20 бутербродов с колбасой маме купить». Летом играли в футбол, зимой в русский хоккей — с мячом. «Шайбу! Шайбу!» — всё это началось уже после войны.
«Осваивать сказали. А как? У нас ничего, кроме книжки с правилами, не было, — рассказывал он. — Мы только слышали какие-то небылицы о канадцах... Я стал просить фильм показать. Ответили: нет, делайте свой хоккей, а то будете копировать. И правильно сказали!»
Тарасов поехал в Чехословакию, купил образцы клюшек для нового хоккея. В СССР их разобрали, пытаясь понять, из какого дерева сделаны, а потом по всей стране искали нужную породу (ильм семейства вязовых). Шайба, с которой никто не понимал, как управляться, попадала в коньки, те — вдребезги. Начались эксперименты с лезвием. Ворота всё время падали, на лёд выходили в футбольных щитках... «На морозе играли. Утром — хоккей с мячом, вечером — хоккей с шайбой. Никаких тренеров не было. Мы с Чернышёвым были играющими тренерами. Назначили нас голосованием».
Они с Аркадием Чернышёвым и установили рекорд, который, кажется, никто не превзойдёт. Девять лет подряд (1963–1971 гг.) под их руководством сборная СССР по хоккею с шайбой выигрывала все международные турниры.
«Книгу „Родоначальники и новички“, над которой он закончил работать в начале 90-х, удалось издать
«Иди в метро, шкет»
В 70-м 18-летний Третьяк впервые стал чемпионом мира. В том году он купил «Жигули». «Тарасов на машине ездить не разрешил. Сказал, чтобы я, шкет, шёл в метро толкаться, — вратарю это полезно. „Шкет“, „полуфабрикат“ — это было обычное обращение, но ему слова никто поперёк не мог сказать», — вспоминал он.
Слова поперёк не сказала отцу и 20-летняя дочь Татьяна, начинающий тренер. Тот написал в «Правде», что Федерация фигурного катания, видимо, обалдела, раз доверила девчонке работать в сборной. «Ещё не хватало, чтобы я ему что-то говорила. Он-то лучше знает». Только после пятой победной Олимпиады Татьяны Тарасовой отец сказал ей: «Здравствуй, коллега».
«Мне от него не доставалось. Чувствовал себя любимым внуком. Хотя понятно, что с меня спрос меньше, чем с дочерей. Я, честно, не помню, чтобы он голос повышал. В семье старались не нарываться, проверяя его на прочность. Не то чтобы были какие-то правила, просто все понимали: не надо мешать человеку, занятому серьёзным делом... А делом он был занят всегда: писал книги, статьи, придумывал упражнения, готовился к тренировкам. Если не хоккей, то работал в саду, солил грибы, что-то готовил...
Был тонким психологом, в каком-то смысле артистом. На столе у него лежали книги Чехова, Станиславского, дед в них что-то помечал и потом применял в тренерской работе. Изучал каждого игрока, искал ключ, позволяющий достать из человека ресурсы, о которых тот и не подозревает. Гениальный мотиватор. Мог запеть „Интернационал“ в раздевалке, замолчать, обругать, похвалить... Был случай: решил, что для формирования характера игрокам не повредит прыгнуть с вышки в бассейне, и сам прыгнул, чтобы пример показать. А он и высоты побаивался, и плавал плохо. „Приземлился“ неудачно. Помню, в семье говорили, что отшиб всё, что можно. Но в этом был весь Тарасов — когда считал правильным что-то сделать, он не видел преград».
Неудобный человек
Татьяна Анатольевна говорит, что два раза в жизни видела слёзы отца. Первый, когда попали в аварию на машине и ручка двери пробила ей, 7-летней, голову. Второй — когда в 1969 г. после матча ЦСКА со «Спартаком» с него сняли звание заслуженного тренера.
«Есть такая категория начальников — специалисты широкого профиля. Вчера — за сельское хозяйство в ответе, сегодня — за спорт, завтра — за медицину. Дед же терпеть не мог дилетантов, лезущих в хоккей. Проявилось это ещё в конце 40-х, когда случился конфликт с Василием Сталиным. Тот стал назначать игроков в команду. Потом история со «Спартаком». Несогласный с решением судьи, не засчитавшего ЦСКА шайбу, Тарасов увёл команду в раздевалку. На трибуне сидел Брежнев и полчаса курил, ждал, когда игра возобновится... Через несколько дней после матча его лишили звания заслуженного (вернули в том же году. — Ред.). О том, как он переживал, знаю только со слов других. Это был удар не потому, что Тарасов лишился какого-то звания. Он понимал, что эпизод может поставить крест на его работе. Но в той ситуации он иначе поступить не мог.
Он был неудобен для начальства, не мог, не хотел идти на компромиссы, потому что слишком уважал своё дело. В результате по совокупности разных факторов их с Чернышёвым отставили из сборной. Видимо, последней каплей стала Олимпиада-72 в Саппоро. Время было нервное, начальники хотели, чтобы мы сыграли с чехами вничью, подарили друзьям из соцлагеря «серебро». А наши разгромили чехов 5:2.
72-й год и для Тарасова, и для Чернышёва был очень тяжёлым. Отставка. В результате они не везут сборную на Суперсерию с канадцами, о которой столько разговоров (серия из 8 товарищеских матчей. — Ред.). Конечно, дед прокручивал в голове, думал, какие бы решения принял, будь он со сборной. Это ведь была его команда. Но в переживаниях не было, думаю, эгоизма, потому что для него на первом месте был хоккей, а не он в хоккее.
Кстати, о Суперсерии. О ней, по свидетельствам, договорились ещё в 1964 г. Дед с Аркадием Ивановичем при помощи Гагарина получил добро от Хрущёва. Но Суперсерия случилась только через 8 лет. И, по одной из версий, канадцы так долго не соглашались на встречу с СССР, потому что хотели, чтобы Тарасова убрали из сборной. С ним их шансы на победу были значительно меньше».
«Хоккей не любит кислые физиономии»
1995 г. Профессор-уролог, делая анализы, занёс Тарасову инфекцию. Поднялась температура, случился инсульт. «Я около его койки говорю: «Папа, милый, если б ты знал, что сегодня твой любимый отечественный хоккей проиграл, — писала Татьяна Тарасова. — Рядом стояли врачи, и вдруг у него первый за много дней осознанный взгляд, он глазами мне показывает что-то, и все аппараты заработали, сердце застучало, он пришёл в себя... Он хотел жить, но потом в какой-то момент понял, что нет больше сил бороться».
«Сначала отставка из сборной, потом он вынужден был уйти из ЦСКА. Наверное, если бы мог продолжать тренировать, то и пожил бы подольше. Но я не могу сказать, что в „жизни после“ он производил впечатление потерянного человека. Дед читал лекции, писал, посвящал себя теории хоккея. Он с игрой оставался до самой смерти. И его вклад измеряется не столько медалями, сколько работами. Методикой, по которой до сих пор люди тренируются».
Кадры хроники. Пожилой Тарасов на костылях проводит разминку с начинающими игроками: «Прибавить страсти! Молодой человек, я вами недоволен! Всё время шевелите мозгами! Хоккей не любит кислые физиономии!»
«Золотая шайба» — его детище (Тарасов основал всесоюзный турнир среди детских команд в 1964 г. — Ред.). Дед никогда не был там просто свадебным генералом, занимался «Золотой шайбой» всегда. Когда речь шла о мальчишках, он, не обращая внимания на здоровье, занятость, отправлялся в самые дальние уголки страны, объездил всю Россию. Сколько из «Золотой шайбы» вышло легендарных игроков! Понимаете, он оставил после себя дело, которое не просто носит его имя, а живёт, прививает любовь к хоккею. Другой вопрос — как живёт? Я езжу по регионам, вижу, какая сложная ситуация. Нужны лёд, форма, всё дорого. Мальчишки играют не пойми в чём, где-то с мячом вместо шайбы, потому как защитной экипировки нет. Не существует какой-то широкой господдержки, хотя, казалось бы, речь идёт о том, чтобы наши дети не пили, не курили, а занимались спортом. Вот поэтому мне бы хотелось, чтобы о «Золотой шайбе» — о том, откуда ноги у хоккея растут, вспоминали не только в день 100-летнего юбилея или Олимпийских игр. Не должно всё это держаться только на энтузиастах».