«Больше половины детей попадают в интернаты по заявлению родителей. Эту систему нужно менять», – уверена детский омбудсмен Мария Львова-Белова.
В конце прошлого года президент назначил сенатора от Пензенской области Марию Львову-Белову уполномоченным по правам ребёнка в РФ. 5 лет до неё этот пост занимала другая многодетная мама, Анна Кузнецова, которая на последних выборах избралась в Госдуму и стала вице-спикером.
«АиФ» поговорил с новым детским омбудсменом о том, от чего и как нужно сегодня защищать наших детей.
Выжить в системе
Юлия Борта, «АиФ»: Мария Алексеевна, наверное, сложно было найти человека, более подходящего на пост уполномоченного по правам детей. Вы мама пятерых детей и четверых приёмных плюс ещё 13 взяли под опеку.
Мария Львова-Белова: Я взяла под опеку молодых ребят с инвалидностью как раз из-за того, что это единственный способ забрать их из психоневрологического интерната. Больше мне не дают, а я хочу, чтобы такая возможность – жить не в интернатных учреждениях, а в своём доме, квартире, с сопровождением специалистов – появилась у многих. Последние 8 лет я занимаюсь обустройством альтернативных пространств для выпускников детских домов с инвалидностью. В Пензе, откуда я родом, мы построили не один дом для сопровождаемого проживания ребят на колясках, с ДЦП, незрячих. Эти дети для меня всегда лакмусовая бумажка – их любовь к жизни, открытость. Они меня научили радоваться простым вещам. Часто от них слышала такие слова: «Вы не понимаете того счастья, которое у вас есть, когда вы можете просто открыть дверь и пойти туда, куда хотите». А ещё они меня научили жить каждый день как последний и думать о том, что мы оставим после себя.
Как рождается агрессия
– Всё чаще поднимают проблему травли детей в интернете, в школе. О психологических службах в школах говорят много лет, а школьные стрелки то и дело появляются.
– Мы предлагаем внести в закон об образовании необходимость создавать в школах службы примирения. Думаю, что они могут работать и с суицидальным поведением детей и подростков, и с деструктивными проявлениями. Но не как главный инструмент в этой работе, а как вспомогательный.
– Есть информация, что за последние год-два резко выросло число суицидов среди подростков.
– Увы, это так, статистика действительно ухудшается. Есть исследования этой проблемы, проведённые нашими региональными уполномоченными по правам детей. Специалисты пытаются выявлять причины, которые приводят к суицидам, портреты ребят, которые решаются на такой шаг. Мы встречались и с представителями Следственного комитета. Знаете, что меня поразило? В половине случаев причины вообще непонятны. Правоохранители изучают информацию в телефонах, соцсетях и не находят ничего, что могло бы привести к самоубийству: нет никаких личных историй и обид, неразделённой любви, сложных взаимоотношений с родителями и т. д. То есть никаких внешних факторов, которые могли бы спровоцировать суицид. Значит, это какое-то внутреннее состояние, внутреннее намерение уйти из жизни. И здесь как раз служба примирения могла бы помочь. Специалисты по определённым проявлениям поведения ребёнка могли бы сигнализировать, что ему требуется поддержка.
– А как же буллинг?
– Зачастую причина агрессивного поведения, когда молодой человек берёт оружие и идёт в школу, – вовсе не в школе. И не всегда оно становится следствием какой-то идеологии. Когда я работала сенатором, мы в Пензенской области организовали проект по работе с подростками с деструктивным поведением. Как-то выявили девочку, которая готовилась пойти в школу с оружием. Стали разбираться. Оказалось, что она из неблагополучной семьи, очень страдала из-за своей внешности, хотела заниматься живописью, но возможности для этого в деревне не было. Специалисты помогли ей изменить внешний вид (в итоге наладились взаимоотношения в классе), устроили её к хорошему преподавателю по живописи. И буквально через 2–3 месяца девочка ожила. Получается, агрессия возникла из-за непонимания перспектив своей дальнейшей жизни, того, что её дальше ждёт. А такая проблема решается.
Трудности перевода
– А где брать специалистов, которые будут выявлять таких детей и помогать им?
– Сейчас мы с министерством просвещения готовим программу, по которой будут обучать специалистов в регионах. Этим займётся Московский государственный психолого-педагогический университет. Средства запланированы, и в этом году программа должна заработать.
Вообще, работа с подростками будет одним из приоритетных направлений. В частности, планируется создание сети подростковых центров, которые могли бы помочь вытащить детей из подъездов, торговых центров, дать ребятам места, где они могли бы находить единомышленников, общаться. Думаем над развитием альтернатив колониям и спецшколам для работы с подростками, преступившими закон. Существует несколько практик такой работы у некоммерческих организаций. Думаю, что мы могли бы их распространить на страну.
А ещё у нас появится новый федеральный детский общественный совет. Потому что принцип «ничего для нас без нас» важен. Мы можем сколько угодно говорить, что нужно нашим детям, но, пока мы от них это не услышим, я сомневаюсь, что наши позиции совпадут. Федеральный детский общественный совет будет собираться из представителей детских общественных советов при детских омбудсменах в регионах.
– У вас вообще немало инициатив для поддержки сирот и людей с инвалидностью.
– Да, ребята с инвалидностью для меня – отдельная тема. Нужно создать систему сопровождения такого ребёнка через всю жизнь – от постановки диагноза до сопровождаемого проживания. Семья в момент рождения ребёнка с инвалидностью должна понимать, что её дальше ждёт, чем ей может помочь государство в образовании, лечении, реабилитации. Потому что самый главный вопрос у семьи: а что будет с сыном или дочерью, когда меня не станет? Ужасно смотреть в глаза маме с ребёнком с инвалидностью, которая боится такого будущего. Есть печальная статистика: до 50% детей в дома малютки могут попадать по заявлению родителей – вполне благополучных родителей. Допустим, семья живёт в каком-то селе, где нет возможности воспитывать этого ребёнка, обучать, реабилитировать. И постепенно родители начинают думать: наверное, будет лучше отдать ребёнка в учреждение. И так дети остаются в системе на всю жизнь – сначала до 18 лет живут в домах для детей-инвалидов, а потом в психоневрологических интернатах или домах для ветеранов.
Интернат – не приговор
– Что можно с этим сделать?
– Мы сейчас работаем над законопроектом о постинтернатном сопровождении. Важно, чтобы после выпуска из детского дома, интерната, другого социального учреждения ребята не оставались один на один со своими проблемами. Это касается и детей, которые воспитываются в опекунских семьях. Мы часто сталкиваемся с тем, что когда ребёнку исполняется 18 лет, он уже семье не нужен, и никакой поддержки дальше нет.
Ещё одна инициатива – распределённая опека. Это возможность взрослым людям, находящимся в интернатных учреждениях, в частности психоневрологических, иметь несколько опекунов. Сейчас психоневрологический интернат выполняет функцию и заказчика, и исполнителя. Получается конфликт интересов. Из-за этого мы видим ненадлежащие условия нахождения людей в интернатах. Распределённая опека позволяет рассредоточить ответственность между несколькими лицами: кто-то отвечает за лечение, кто-то за сопровождение и проживание, кто-то за трудоустройство и образование, досуг. Тем самым мы дадим людям в этих закрытых учреждениях шанс на более качественную жизнь.
Самое главное – мы должны выстроить такую систему, чтобы интернатные учреждения стали местом временного размещения ребёнка. Они могут оставаться лишь на самый крайний случай, когда совсем нет никаких альтернатив и других возможностей.
– Пока что заявленный вами фронт работ кажется совершенно необъятным.
– Поэтому важно укреплять команду уполномоченных по правам детей в регионах. Будем их обучать и поддерживать. Вокруг детства всегда всего очень много, детьми занимаются различные министерства и ведомства. А единого ответственного, как мамы в семье, которая отвечает за все аспекты развития своего ребёнка, зачастую нет. Институт уполномоченного по правам ребёнка не подменяет министерства, органы опеки. Мы именно на стыке, где нужно всё это аккуратно собрать воедино. Мы нашли такой близкий для себя образ работы детского омбудсмена – это такая мать-защитница. И мне кажется, у меня, как у многодетной мамы, должно получиться стать переводчиком с детского языка на взрослый и наоборот.