Крест деда Ивана. Как наш солдат австрийского полковника в плен взял

Анатолий Столяров из Троицка, который вспоминает о своём деде, так гордившемся полученным на той войне Геор­гиевским крестом.

   

   

Ириски в фартуке

- Я очень любил деда Ивана Зубарева, столяра-краснодеревщика. По-крестьянски рассудительный, неторопливый, основательный... Он был доброжелателен, и даже самые суетливые, нервные люди рядом с ним становились добрее и спокойнее. Столяр-краснодеревщик, он целые дни проводил в небольшом сарайчике, оборудованном под мастерскую. Наверное, эта работа сделала его немногословным, но я хорошо понимал деда, мне нравилось его молчание, и его молчанку я воспринимал как игру. Мигнёт дед левым глазом - подаю ему рубанок, правым - тащу фуганок, ладонь на верстак - кладу доску, растопыренные пальцы означали пилу-ножовку, крутанёт пальцем у виска - неси коловорот. И ещё много чего, что понимали только мы вдвоём. В его клеёнчатом рабочем фартуке я всегда находил любимые ириски, которые мучительно склеивали мои зубы, но любил я их от этого не меньше. А по аромату стружек научился безошибочно определять, с какой древесиной сегодня работает дед - с тёплой сосной, неподатливой берёзой, благородным кедром, крепким дубом, благоуханной вишней или красивым орехом.

Награда от Каледина

Однажды я случайно увидел, как он достал из-за божницы тряпицу, развернул, а в ней серебром мягко блеснул крест на георгиевской ленте.

- Что это, дед Иван?

- Не твоего ума дело.

Я впервые услышал от него обидные для себя слова и надул губы.

Чуткая его душа! Он сразу понял мою обиду, но помедлил. Оторвал от газеты мерный кусочек, обозначил вдоль него прокуренным пальцем ложбинку, аккуратно уложил в неё щепоть жёлто-зелёной моршан­ской махры, обвёл край языком и склеил. Ловкая и весёлая вышла у него цигарка! Не закурив, положил на моё плечо ладонь, крепко пропахшую мебельным лаком.

   

   

- Не серчай, Толя, я расскажу. Это вот метка от офицера-австрияки, - он расстегнул пуговицу косоворотки.

Чуть ниже правой ключицы я увидел синюю впадину величиной с пятак - застарелый шрам.

- До революции это было... в мае 1916-го, во время Брусиловского прорыва. Тогда крепко попёрли мы немцев. Свалился я в атаке в австрийский окоп, а их офицер глазёнки свои нарастопырь - и на меня со штыком. Я увернулся и сзади хлоп его прикладом по каске с шишаком. Связал его, а он в крови. Ну, думаю, крепко я угостил австрияку, знать, не выживет! Веду его к своим, а у самого в глазах то круги, то темнота закроет свет. Привёл однако. А он не просто офицерик, а авст­рийский полковник оказался, очень важный вражина мне под руку попал.

Свалился я от потери крови, потому что он меня штыком во время драки проткнул, зараза. Ну а я вгорячах не почуял сразу. Полковник целёхонек, кровь-то на нём моя была. Я выжил, говорили, случайно. Потом наш командир, генерал от кавалерии Алексей Максимович Каледин, меня перед строем этим крестом наградил. Георгиевский он называется, очень почётный по тем временам. Правда, сейчас он почему-то совсем не почётный, вот и прячу я его за божницей от дурного глаза. Помалкивай только об этом, сынок. Накажу дочери Ираиде, маме твоей, чтоб после моей смерти награду мою тебе отдала. Для вечного хранения!

Остался лишь на фото

Деда Ивана хоронили в красивом гробу из сухого кедра, который он сделал сам для себя за девять лет до своей кончины. Он лежал в нём, словно бы с устатку прилёг отдохнуть на мягкие стружки, как это делал в своей мастерской. Лежал умиротворённый, на чистом его лице застыла улыбка, дескать: «Ну вот, все собрались, а что вы суетитесь-то, ребята?»

Ветер шевелил густые седые волосы и пышные гвардейские усы деда, но не трогал геор­гиевскую ленту Георгиевского креста, сиявшего на его груди. Прощаясь, люди целовали церковную ленту на меловом высоком лбу деда, многие целовали холодное серебро Геор­гиевского креста, плакали, говорили о нём добрые слова. Кто-то вспомнил, что всю отделку дубом и орехом в Челябинском главпочтамте, что на улице Кирова, сделал он, мастер-краснодеревщик Иван Зубарев, говорили, что ещё много чего красивого и доброго сделано его руками.

Только один человек в габардиновом пальто стоял в стороне и равнодушно курил «казбечину». Потом он подо­звал сыновей деда Ивана - дядей Арсения и Порфирия, что-то долго выговаривал им, а мои дяди-фронтовики не соглашались, горячились. Я лишь услышал отдельные их слова: «Не тебе нам указывать. Это боевой орден! Он получен в боях не за царя, а за Россию!» Мама тоже говорила, но тихо и тихо плакала. А я глотал злые слёзы и приготовил камень, чтобы тайком запустить в ненавистную рожу дядьки в габардиновом пальто.

Помню, когда гроб накрывали крышкой, Георгиевского креста на груди моего деда не было.

Прошло много лет (я сам уже давно дед!), а ордена, завещанного мне дедом Иваном, больше никогда не видел. Но смотрю на фотографию 1916 года, сделанную в Варшаве. На ней в венском кресле сидит и улыбается мой молодой дед в солдатской форме. А на гимнастёрке мягко сияет серебром его награда - Георгиевский крест, лично вручённый прославленным русским офицером, героем Первой мировой войны, генералом от кавалерии Алексеем Максимовичем Калединым.

АиФ.ru представляет новый мультимедийный проект «Сто лет Первой мировой »