Столкновения закончились трагедией: группа противников евроинтеграции попыталась скрыться от преследователей в Доме профсоюзов. Евромайдановцы забрасывали здание бутылками с зажигательной смесью, в результате в Доме начался пожар, который начали тушить далеко не сразу. Очевидцы говорили, что пожарные просто не приехали. Пожарные — что активисты на площади не подпустили их к зданию. В столкновениях 2 мая погибло 50 человек. Кто-то от удушения угарным газом, кто-то от ожогов, а кто-то от падения с высоты, так как люди пытались выпрыгнуть из горящего здания.
Россиянин Константин Помогайбо в те дни находился в Одессе. По просьбе АиФ.ru он рассказал о том, что происходило на улицах города и как одесситы пережили те страшные дни.
Синдром мнимого благополучия
Начали курсировать слухи: сегодня на улицу лучше не выходить, что-то будет. Поэтому многие в это время сидели дома, в основном смотря в зомбоящик, он же телевизор. Или читая интернет. Не хотели идти на улицу и смотреть на всё своими глазами.
И вот в качестве реакции на события в Киеве группа несогласных разбила на Куликовом поле, рядом с вокзалом, палаточный городок. Огородили его полосатой лентой как символом непризнания майдановского движения и власти. Никого вроде этот городок не раздражал особо, люди спокойно шли мимо — на работу, с работы…
Для меня события 2 мая начались в автобусе, я возвращался домой с дачи. Людям в автобусе звонили, все обсуждали, что в городе беспорядки. Мол, лучше вообще выходить из автобуса — всё равно в Одессе все дороги перекрыли. В итоге все пассажиры на нервах, но до города доехали. Я вышел в 10 минутах ходьбы от Куликова поля — сразу в нос ударил запах гари. В небо взвивался столб дыма. Возле вокзала увидел не очень, на мой взгляд, адекватную толпу футбольных фанатов — все их лица были прикрыты шарфами.
«Мы скоро и к вам придём»
Пришёл на Куликово — там толпа зевак. И порядка 10–15 совершенно бездействующих сотрудников полиции. Впереди полыхает Дом профсоюзов. А под ним люди кидают остатки палаточного городка в костёр. С такой ненавистью — как будто грязь сжигают. Вокруг бегают люди, кто в камуфляже, кто в повседневном, некоторые с топорами и заточенными кольями. Спрашиваю у одесситов: что вообще происходит? Получаю ответ: «Жили здесь, грязь разводили, не мылись, мусорили. Пусть валят в свою Рашу». Пылю: «Я тоже русский, но честно живу и работаю в Украине. Зачем вы это делаете всё?». Отвечают: «Мы скоро и к вам придём».
Пока вокруг идёт словесная потасовка, мы с прохожим пытаемся вызвать пожарных. И получаем прямой ответ: «Не приедем. Нам там всю машину разберут».
Что сильно задело, так это документирование происходящего на телефоны: люди стояли и снимали всё это. Кто-то пытался растолкать милиционеров, но те бездействовали. По моей фотокамере ещё в начале перепалки кто-то ударил.
Подхожу ближе. В душе ощущение полной безысходности, потому что непонятно, как помочь людям. Пожарные не едут, милиция бездействует. Перед нами стена из огня, никаких средств тушения. Пробегает мужчина с разбитым лицом, кричит: «Брат, аккуратнее, там с крыши стреляют. У тебя фотоаппарат, в тебя в первую очередь целиться будут».
Обхожу здание с обратной стороны — кто-то пытается залезть в здание, видимо, чтобы помочь, но бесполезно. Люди начинают строить живую лестницу, чтобы вытаскивать пострадавших со 2 и 3 этажа — это единственный путь, так как выход из здания заблокировало. На тот момент вообще было непонятно, сколько людей внутри.
Долгое время помочь запертым в здании пытались обычные прохожие, только потом подтянулся какой-то спецтрансорт. У меня сел телефон, я понял, что семья волнуется. В голове был только шок и желание уйти оттуда. Потому что не хотелось быть зевакой, а помочь я не мог.
«Не забудем»
Мне кажется, на следующий день только люди осознали, что произошло. Возле Дома профсоюзов начали появляться отсидевшиеся по квартирам одесситы. На стенах — надписи «Молитесь, суки бандеровские, не забудем, не простим». Люди зажигали лампадки. Кто-то сказал, что ребят, спасшихся на крыше здания, поместили в отделение милиции. Поехали с женой туда. Люди заблокировали движение у этого отделения милиции. Поперёк дороги — крестный ход с иконами, люди ожидали, что появятся майдановцы, «Правый сектор», готовились дать отпор. Но они так и не появились в итоге.
Отделение само располагалось во внутреннем дворике. Иду туда, вижу автозак и сломанные ворота. Люди спокойно попадают во двор, раздухарённые пацаны лезут на милицейские машины и начинают прыгать, махать флагами Одессы. Люди предлагают брать здание штурмом. Идут переговоры с сотрудниками, народ ставит ультиматум: или мы берём отделение приступом, или вы выпускаете наших ребят. Ожидание, пауза. Внезапно их начинают выпускать. Отпущенные плачут, обнимаются с жёнами, матерями, кричат: «Одесса, город-герой, спасибо!». Из дворика милиции выстраивается живой коридор длиной в километр. Все встречают арестантов, приветствуют их. Понимаю, что мне пора уходить, а другого пути, кроме как по этому коридору, нет — поэтому иду по нему. Меня воспринимают как человека, которого выпустили, все жмут руки, обнимают. Чувствовал я себя, конечно, не в своей тарелке — не заслужил этого всего.
Спешу к жене, припарковавшей машину рядом. На душе даже какая-то радость: такого единения душ в Одессе я ещё не видел. Хотя и ликование, и скорбь — рядом. Обидно, правда, что из города-миллионника протестовать против того, что произошло, вышло от силы тысяча человек, в основном люди среднего возраста, но ещё, например, бабушки! Скалками и кастрюлями вооружённые! Где были остальные? Сидели дома, боялись высунуть нос на улицу.
Потом оказалось, что ребят отпустили вроде как незаконно. И замначальника милиции, которого одесситы посчитали героем, был обвинён в самоуправстве и бежал в Приднестровье.
Не знаю, как другие, но я до сих пор чувствую вину: что не смог помочь, спасти, что мы всё это допустили.