В 2023 году у артиста Игоря Петренко своеобразный юбилей — 25 лет назад он впервые вышел на сцену Малого театра. Тогда Петренко, ещё студент, участвовал в танцевальной массовке знаменитого мюзикла «Свадьба Кречинского» А. Колкера по А. В. Сухово-Кобылину, а также исполнил роль Маркуса в исторической драме А. Стриндберга «Король Густав Васа». По окончании Щепкинского училища он был принят в Малый театр. Потом был уход из театра и затем, спустя годы, возвращение. А ныне, помимо кино, Петренко еще и активно занят в премьерах Малого театра.
Время потерь
Ольга Шаблинская, aif.ru: — Игорь, ваша недавняя премьера в Малом театре — доктор Борменталь в «Собачьем сердце» М. А. Булгакова. Чем актуальна именно сегодня эта сатирическая повесть Булгакова? Ваш коллега, народный артист РФ Василий Бочкарев, играющий профессора Преображенского, сказал: «Люди сейчас абсолютно потеряли веру, безбожие процветает».
Игорь Петренко: — Это одно из гениальных произведений Михаила Афанасьевича Булгакова. Его и сейчас можно разложить на реплики, и каждая из них будет звучать злободневно. Одна из самых главных — «разруха не в клозетах, а в головах». «Собачье сердце» вскрывает пласт проблем сегодняшнего дня, приведших к той обстановке, которая царит сегодня — не в России даже, а во всем мире. Это и потеря ценностей, и потеря культуры, можно сказать, что это потеря Бога, безбожие. Человек «развальцован» — на ум приходит именно это сленговое слесарное выражение. Настолько стерты в большинстве своем рамки приличия, поведения, границы мысли.
Если ты позволяешь себе мыслить в определенном ключе, то и поступки, и слова будут такие же. Но есть надежда, что в людях генетически заложен инстинкт самосохранения и они почувствуют, что делают не так.
Сначала ведь зарождается мысль. Если ты позволяешь себе мыслить в определенном ключе, то и поступки, и слова будут такие же. Но есть надежда, что в людях генетически заложен инстинкт самосохранения и они почувствуют, что делают не так. В «Собачьем сердце» речь в том числе об этом — идет эксперимент, где человек влезает в божественное и нарушает эти законы.
— Профессор Преображенский и Борменталь — соратники, по-вашему?
— Им обоим свойственна гордыня — оба ученых в области медицины рискнули поставить себя на место Творца, на место Бога, и создать отдельную единицу жизни путем скрещивания органов собаки и человека. И вроде как у них эксперимент этот получился. Но неизвестно, что было бы дальше, если бы они от него не отказались.
Профессор Преображенский приходит к осознанию того, что он совершил трагическую ошибку. Он понимает, что влез в то, во что человеку влезать нельзя. А вот насчет моего героя в контексте нашего спектакля — есть подозрение, что Борменталь думает так: эксперимент не удался, потому что был взят пролетарий Клим Чугункин. А если бы это был мозг Спинозы, что было бы тогда? В конце спектакля профессора Преображенского вывозят в кресле-каталке, по его поведению видно, что он отошел от медицинской практики. Дело в свои руки может взять Борменталь, и вполне возможно, что молодой ученый осмелится повторить эксперимент.
Эта постановка для меня очень необычная. Помимо того, что там высмеивается и отсутствие нравственностие и отсутствие культуры в некоторых персонажах, в ней открытый финал. Один герой приходит вроде бы к истине божественной, а второго продолжает свербить мысль, что эксперимент недоделан. В этом и есть суть человека, мне кажется, в этом противоречии. Борменталь и профессор Преображенский — это мог быть один и тот же человек. Человек ведь очень противоречив, в нем живет и темное, и светлое начало. И начало разрушения, и начало созидания. Многие духовные старцы, казалось бы, все уже все поняли, выбрали свой путь, но я уверен, что и такого человека до последнего гложут и сомнения, и любопытство. И с этим он борется ежедневно, может даже, ежечасно.
А я, к слову, очень хотел сыграть Шарикова. Там же такая драматургия!
Мы не можем взять и приказать себе измениться, быть таким или иным. Человек соткан из страстей, это каждодневная битва с самим собой.
— Вы сказали про духовных отцов. Вы общались с такими людьми? Вам духовные искания свойственны?
— Да, общался. В исканиях заложена природа человеческая. Мы не можем взять и приказать себе измениться, быть таким или иным. Человек соткан из страстей, это каждодневная битва с самим собой. Если б все было так легко: вот я понял, в чем путь праведника и светлых помыслов, и все, дальше зажил прекрасной спокойной жизнью. Нет, такого не будет. Это все равно, что наводить порядок дома: ты знаешь, что пройдет время — особенно в семье, где много детей — и порядок нужно будет наводить снова.
— Ваш коллега Василий Бочкарев говорит: «Я клоун». А какое у вас ощущение себя как актера?
— Мне сложно — я в пути. У меня ощущение именно хождения по территориям. Я сталкер.
— Вы сказали, что вы интроверт и каждый выход на сцену — стресс. Как же вы готовитесь в день спектакля?
— Каждая роль требует индивидуального подхода. Но есть, наверное, одно главное правило — прийти заблаговременно и постепенно, уже находясь в процессе подготовки, отключаться от этого мира. Мне нужно именно здесь, в театре, успокаиваться, перенастраиваться, ждать действа. Могу пройти на сцену, где уже стоят декорации, потрогать предметы, походить по мизансценам, натолкнуть себя на тот мыслительный процесс, который помогает в открытии тех или иных загадок. Тут всё как с музыкальным инструментом — перед тем, как музыкант берет его в руки, он все проверяет, начинает колки в гитару подкручивать. Также и мне надо себя настроить. Мы же не детали вытачиваем, мы люди живые, работаем психикой своей, очень много факторов влияет на твое сегодняшнее состояние, самочувствие, настроение. И все это начинаешь приносить на сцену.
В спектакле «Игроки», бывает, у меня получаются совершенно разные люди. Это я про моего героя Ихарева говорю. Текст говорится один и тот же, поступки те же, костюмы те же, все исходное то же самое — а люди разные. Один — самоуверенный наглец, другой — наивный дурачок. Один — опытный аферист, а другой — романтик, который впервые схватил золотую рыбку, но не знает, что с ней делать, как ее применить. Поэтому это спорный момент — какой ты в профессии. Иногда я ощущаю себя клоуном, мне хочется похохмить, подурачиться. Задор, огонек внутри. Выпрыгиваю, как черт из табакерки. А иногда вдруг ты ощущаешь в себе Достоевского, и совершенно другой внутренний мир, взгляд, оценки, паузы, интонация.
Между Львом и Девой
— Почему-то мне кажется, что вам свойственно самоедство.
— Очень свойственно. Может, это гордыня, но у меня есть свой камертон. Он в ощущениях, в мыслях. Когда понимаешь, что не сделал всё, что было задумано по тем или иным причинам, начинаешь себя ругать, уровень требований к себе начинаешь повышать. Я перфекционист-идеалист. Бывает, припарковал машину, и понимаю, что от одного колеса до бордюра 20 сантиметров, а от другого — метр. Отхожу, смотрю на всё это. Если сильно опаздываю, то, конечно, побегу. Но в голове эта мысль засядет, и, когда я вернусь к машине, это немножко омрачит моё состояние. Очень часто бывает так, что я отхожу, посмотрю — нет, ну так нельзя. Раз — и перепарковываюсь.
Я стою на стыке, во мне живет и ветреник, и очень скрупулезный зануда.
— У вас, наверное, идеальный порядок в шкафу?
— Нет, ну что вы. Я стою на стыке, во мне живет и ветреник, и очень скрупулезный зануда. Я православный человек, но понимаю, что все равно на нас, на современных людей, влияют и гороскопы, и приметы, и язычество, и вера. Я родился 23 августа — в некоторых гороскопах это заключительный день Льва, а в некоторых уже первый день Девы. Дева и Лев — это настолько диаметрально противоположные знаки Зодиака! Вот и я в один день начинаю гусарить, потом мучительно начинаю всё прибирать. Мне знакомы и порывы, и гусарство, и педантичность, и перфекционизм. Эта полярность, которая во мне живет, помогает в профессии.
— Ваше «гусарство» в жизни — это...
— Стремительность, легкость в принятии решений, готовность пойти на риск, желание словить кураж. Мне кажется, гусар без куража быть не может. Потому что это энергия. Мы же знаем их истории, как они стремительно налетали на конях с максимальным риском для жизни, шли в сабельную атаку, невзирая ни на что. При этом открыть шампанское саблей — такая легкая небрежность...
А иногда состояние «наоборот», когда ты находишься в каком-то панцире абстрагирования от этого мира, отстраненности. Из которого порой выходить совершенно не хочется. В такие моменты закрытости, концентрации я рисую.
— А почему, кстати, в свое время вы решили уйти из Малого театра?
— Потому что, как всякий молодой человек, я смотрел, что там за окном. Пошли предложения в кино. Интересные новые партнеры, режиссеры, путешествия, приключения. У меня сразу по завершению института была одна киноэкспедиция за другой. Сначала фильм «Звезда», потом «Кармен», потом «Водитель для Веры», и все это отнимало много времени. Меня взяли в Малый театр, это была большая честь — всего три человека с курса были приглашены в труппу. И в результате меня на одну картину отпустили, на вторую, на третью. Уже многие стали разводить руками — ты работать в театре собираешься или нет? А у меня всё время стоял практически собранный чемодан. В итоге было принято решение уйти.
Я не говорю, что это плохо. Это был интересный путь, я проработал с выдающимися партнерами, с режиссерами, одними из лучших в нашей стране, а следовательно, и в мире. Это и Николай Лебедев, и Павел Григорьевич Чухрай, и Александр Хван, и Богдан Сильвестрович Ступка. Это была серьезная школа в начале моего творческого пути. Впоследствии, когда я иногда сталкивался с более формальным подходом к делу, это меня начинало мучить. Я думал: а зачем тогда всё? Ну ладно, наверное, все просто зарабатывают деньги, деньги тоже нужны. В такой ситуации ты понимаешь, что это твоя работа. Всегда, когда у меня происходил на съемках переломный психологический момент, меня спасала мысль «делай свое дело, а там будь что будет». Я понимаю, что я сложный человек в работе, я начинаю лезть во все сам, в режиссуру, с советами к партнеру, к реквизитору. И это отчасти влияние тех людей, того подхода к работе, которые меня сформировали как профессионала.
— А было, что ваши партнеры говорили «Я у тебя совета не спрашивал, отстань»?
— Бывало и такое. Хотя иногда, когда я «отставал», потом жалел — по итогу понимал, что я был прав. Но случалось и по-другому. Актер прислушивался, но результат не достигался, и я понимал, что сбил человека, потому что у него был свой путь, своя кухня. Знаете, я заметил: чем старше люди становятся, тем — во всяком случае среди артистов — меньше они дают друг другу советы. Наверное, это некий опыт. Я люблю давать советы, хлебом не корми. Но я все меньше и меньше хочу их навязывать. Наверное, это тяга к педагогической деятельности, которая, надеюсь, будет в моей жизни.