Слава
Потрясающее обаяние Высоцкого действовало на окружающих моментально — вспомнить хотя бы историю его знакомства со второй женой, Людмилой Абрамовой (матерью его сыновей). Они оба снимались в Ленинграде, но не были знакомы друг с другом. Поздним вечером Абрамова возвращалась в гостиницу — и вдруг увидела на улице изрядно выпившего человека со ссадиной на голове и в рубашке с оторванными пуговицами. Пока думала, как бы его обойти, он... попросил у неё денег: в ресторане случилась какая-то бурная сцена, он что-то разбил, ему выставили счёт. А денег у Людмилы — ни копейки. Тогда она сняла с пальца старинный фамильный золотой перстень с аметистом и отдала Высоцкому, чтобы он откупился им там, в ресторане. А потом он поднялся к ней в номер, пел песни и с ходу предложил стать его женой.
Больше они не расставались, хотя расписались не сразу. «А ей остались сыновья с его чертами», — как написала Вероника Долина в стихотворении, посвящённом Абрамовой («Была ещё одна вдова, о ней забыли»).
Его, «всенародного Володю», любила и слушала вся страна — от академиков до работяг и «блатарей». По слухам, его любили послушать на «высоких дачах» «большие люди», и лично Л. И. Брежнев. А однажды он пел опальному Хрущёву и даже выпивал с ним, попав случайно к нему в дом.
Коллеги вспоминают, как, будучи на гастролях в Набережных Челнах, однажды после спектакля они шли по улице, и почти изо всех окон рвался его голос. И Высоцкий, вспоминает Алла Демидова, «шёл, как Спартак, гладиатор, выигравший победу, сквозь собственный голос».
Травля
Высоцкий и впрямь «рвал из сил и из всех сухожилий» и к микрофону «вставал как к амбразуре». Поэт Вознесенский говорил, что, когда Высоцкий поёт, страх берёт: такой ведь и зарезаться может — прямо здесь, у всех на глазах. Халтурить он не умел и пел с равной, полной самоотдачей и на сцене Таганки, и с экрана, и в Академгородке, и перед звёздами Голливуда (а такое тоже бывало), где не понимали, о чём он поёт. «Может, кто-то когда-то поставит свечу мне за голый мой нерв, на котором кричу»...
А власти между тем славы его будто и не замечали. Зато травили, как в «Охоте на волков». За то, что «спины не гнул, прямым ходил»: «Мне объявили явную войну за то, что я нарушил тишину, за то, что я хриплю на всю страну, чтоб доказать — я в колесе не спица!»
Ни официальных концертов с афишами по городу, ни званий, ни «членства» в союзах писателей, композиторов. А он так хотел, чтобы поэты его восприняли всерьёз! Его не утверждали киноначальники в кинопробах, вырезали из готовых лент его кадры и песни, не дали запуститься с «Фургоном». Он же как-то по-детски ответил в анкете для друзей: «Хочу, чтобы везде пускали».
А попытки властей «срежиссировать» его похороны? Запретить спектакль в его честь на Таганке — «Владимир Высоцкий» — в первую годовщину смерти? Его обвиняли в идейной незрелости, враждебном влиянии Запада: антисоветчик! По нему принимались постановления ЦК КПСС.
Это потом прорвало плотину — сборники, кассеты, диски и даже собрания сочинений, телепередачи, фильмы, монографии и биографии, статьи критиков, философов и филологов, мемуары друзей, книги о детстве, интервью с жёнами, мемориальные доски на домах, где жил, открытие Центра-музея и, наконец, два памятника — один на могиле, другой на Страстном, рядом с Большим Каретным! А ведь он писал: «И хотя во всё светлое верил, например, в наш советский народ, не поставят мне памятник в сквере где-нибудь у Петровских ворот!» Поставили.
Гибель
У Высоцкого было богатырское здоровье: ладный, спортивный, делал стойку на руках, легко выносил творческие перегрузки, писал чаще по ночам — а когда ещё? Даже за несколько дней до гибели ещё пел концерты. За неделю — сыграл «Гамлета», за кулисами тогда дежурила «скорая». На 24 июля у него была намечена прямая связь с космонавтами. Не смог. На
Он уходил мучительно, с криками (соседи звонили, чтоб не стонал так — с его-то голосом!). Недуги его давно известны, но «очень нелегко вести себя по всем правилам, если ты опальный поэт, лишённый признания»! (М. Влади).
Его лечили, держали в больницах, которые он ненавидел. Два раза у него была клиническая смерть, а различных приступов — без счёта. «Самосожженец», — говорят о нём друзья. «Как он вообще ещё живёт?» — поражались лечившие его врачи из Склифа. Жил.
...Я была