«Выдающаяся русская советская поэтесса» — таким пышным титулом наградила её газета «Правда», поместив официальный некролог. Однако для многих эти слова оказались пустым звуком. Как ни странно, образ Ахматовой, сложившийся к тому моменту в обществе, был весьма далёк от поэзии. Вот свидетельство её близкого друга, инженера-геолога и известного ленинградского библиофила Соломона Цирель-Спринцсона. Ему пришлось заказывать автобус для перевозки тела. В похоронном бюро выяснилось, что автобусов нет. Имя Ахматовой на диспетчера впечатления не произвело. Бывшие рядом кладбищенские рабочие, услышав, кто именно умер, налетели на эту барышню: «Дура, это же Ахматова! Выписывай автобус!» Однако, когда у рабочих спросили, читали ли они произведения Ахматовой, ответ был обескураживающим: «Нет, не читали. Но знаем, что есть такая писательница и что она много претерпела».
Страдательный залог
Так бывает: творческие заслуги отходят на второй план, и значимость писателя определяют какой-то другой мерой. В случае Ахматовой этой мерой становится страдание.
Очень соблазнительно было бы предположить, что сама Анна Андреевна это понимала ещё тогда, когда её не касались ни цензура, ни травля, ни аресты и гибель близких людей. В первый же её сборник «Вечер», 1912 г., вошло стихотворение с ударным началом: «Муж хлестал меня узорчатым, вдвое сложенным ремнём». Ошеломляющий успех, особенно у женщин. Сборник тиражом 300 экземпляров переписывали от руки. Правда, муж Ахматовой, поэт Николай Гумилёв, тут же прослыл садистом: «Про меня пустили слух, что я хлещу ремнём не только свою жену, но и молодых поклонниц, предварительно раздев их догола... Ну и что с того, что этого никогда не было? Вся Россия верит, и эту веру ничем не уничтожить. Легенда создана и переживёт нас всех».
Впоследствии ей хватит реальных страданий. Строки из поэмы «Реквием» просты и страшны: «Муж в могиле, сын в тюрьме, помолитесь обо мне». И правдивы. Муж расстрелян. Сын Ахматовой и Гумилёва Лев — в лагерях.
Но гораздо больший «страдательный резонанс» получила история 1946 г. То самое постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград»: «Ахматова является типичной представительницей пустой безыдейной поэзии. Стихотворения Ахматовой пусты и аполитичны».
Вдохновителем постановления считают члена Политбюро Андрея Жданова. Однако примерно такие же обвинения бросали Ахматовой другие люди. Например, Александр Блок и Александр Солженицын. Первый, правда, напирал скорее на «безыдейность и эротизм»: «Она пишет стихи как бы перед мужчиной, а надо как бы перед Богом». Второй упрекал в индивидуализме: «Солженицын сказал, что мой “Реквием” — трагедия одной женщины, а надо, чтобы была трагедия всего народа».
Однако есть претензия, которую можно было бы предъявить лично Жданову и всем партийным товарищам, — их вопиющая неблагодарность. В июне 1915 г. поэт и публицист Фёдор Сологуб устроил благотворительный вечер в пользу ссыльных большевиков. Билеты стоили 100 руб. — по тем временам баснословно дорого. Анна Андреевна охотно читала на этом вечере свои стихи. Бесплатно.
Ударом на удар
Вполне вероятно, что Ахматова действительно страдала, выслушивая в свой адрес все эти обвинения. Но, обладая чрезвычайно сильным характером и потрясающим даром слова, в долгу не оставалась. Про Солженицына, скажем, была оставлена уничтожающая дневниковая запись: «Про мои стихи сказал недолжное. Славы не боится. Наверное, не знает, какая она страшная и что влечёт за собой».
Непосредственно Жданова касаться было опасно, но влепить пощёчину системе как таковой Анна Андреевна в частных беседах вполне могла. Отчёты штатных осведомителей органов госбезопасности, что вели по Ахматовой «дело оперативной разработки» с 1939 по 1958 г., предоставляют материал, свидетельствующий о впечатляющем чувстве юмора: «Союз писателей — это идиотский детдом, где всех высекли и расставили по углам. Но девочка Аня не хочет играть со всеми и кушать повидло». Насчёт же скандального постановления и вовсе разошлась: «Мне только славы прибавилось. Всеобщее сочувствие, жалость, симпатии. Вот если бы мне подарили дачу, машину, паёк, все бы говорили: “Зажралась, задрала нос. Какой она поэт? Просто обласканная бабёнка”. Тогда и окатили бы меня презрением и забвением».
Слова для Ахматовой, которую привыкли воспринимать как высокодуховную поэтессу, неожиданно грубые и резкие. Но близкие знакомые вряд ли бы удивились. Поэт и мистик Вячеслав Иванов прямо говорил: «Она считала юмор существенной частью культуры. Находила смешные черты во многом, что казалось скучным или страшным, и понимала вкус грубой шутки».
Впрочем, последнюю по-настоящему грубую шутку Анна Андреевна оценить не смогла. Крест на её могилу был сделан в бутафорских мастерских «Ленфильма», где в тот момент снимали картину «Три толстяка».