23 декабря отмечает день рождения актер и режиссер, выходец из знаменитой династии цирковых артистов Лев Дуров. Однако манежу Лев Константинович предпочел театральные подмостки и съёмочные площадки.
Боль за людей
«АиФ»: Лев Константинович, наши читатели интересуются, как вы себя чувствуете?
Лев Дуров: Дожив до стольких лет, мне просто неприлично жаловаться. Столько моих друзей уже ушло из жизни, страшно подумать. Смотрю кино и считаю: раз — нету, два — нету, три — нету, из десяти человек я один живой. Это даже неприлично. Хотя говорят, что по этому поводу шутить нельзя, а я шучу насчёт света в конце тоннеля. Главное, чтобы свет в конце тоннеля не оказался встречным паровозом (смеётся).
Я всё никак не запишу, у меня есть новелла, которая называется «Панихида». Сюжет такой. По телевидению сообщают (смеётся): «У нас грустное известие — сегодня умер актёр Дуров. Панихида состоится в Театре на Малой Бронной в такое-то время». Люди туда приезжают, а им говорят: «Дуров начинал в детском театре, его тело увезли туда». Поредевшая толпа едет в детский театр. А там им говорят, что по дружбе Театр сатиры попросил, чтобы панихида проходила у них. Там людям сообщают, что Дурова повезли в Новый театр, ведь он там тоже работал, и Райхельгауз просил привезти попрощаться. Кончается тем, что (заходится в истерическом смехе)... Что гроб стоит пустой — Дурова потеряли по дороге. У меня есть два варианта финала. Первый — он сбежал, у него творческий вечер в клубе «Гнездо глухаря». Второй вариант — просто по дороге потерялся (смеётся до слёз). Я с юмором к этому отношусь. Из этой жизни живым ещё никто не вывернул (смеётся).
– «Чтобы вернуть себе молодость, я готов пойти на любые жертвы, кроме, разумеется, занятий гимнастикой, раннего подъёма по утрам и добродетельного образа жизни», — сказал Оскар Уайльд. На какие жертвы готовы пойти вы ради продления жизни?
– Лучше ответил, на мой взгляд, Черчилль. Когда его спросили: «Как вы дожили до такого возраста и, будучи столько лет в политике, сохранили такую ясность ума?» — он сказал: «Мой рецепт прост. С утра кубинская сигара. В течение дня бутылка армянского коньяка. И никаких физических упражнений». Так что я ближе к Черчиллю (смеётся).
– Вы с 67-го года работаете в Театре на Малой Бронной. 56 лет — большой срок. У вас не возникало желания поменять место работы?
– В какой-то период времени я одновременно работал в нескольких театрах. Я играл у Саши Ширвиндта в Театре сатиры с Ольгой Аросевой, в Новом театре, у Иосифа Райхельгауза в «Школе современной пьесы» играл в пяти спектаклях. Так что я не сидел на одном месте. Хотя Театр на Малой Бронной — это мой родной дом. Лучшие роли сыграны там. И мои лучшие режиссёрские работы тоже связаны с Театром на Малой Бронной. А когда родной дом и это всё твоё, зачем бежать? Хотя меня везде привечали и тепло принимали. Не могу пожаловаться на то, что мне в каком-то театре было неуютно.
– Одна из последних ваших постановок — «Буря» Шекспира, где вы ещё и играете Просперо, возомнившего себя Богом. В чём актуальность этой пьесы сегодня?
– Для меня Просперо — это в какой-то мере Дмитрий Сахаров, который был всемогущим учёным, расщепившим атом и получившим атомную энергию. Цели-то у него были мирные — атом на благо людей. А потом оказалось, что была создана бомба. Случились Хиросима и Нагасаки. Оказалось, что он создал то, чем можно убить всё человечество. И тогда он стал диссидентом и отрёкся от орденов и медалей. Вот это судьба Просперо, который в жажде познания научился всему, даже подчинять себе гром и затмевать солнце.
– Один из самых популярных драматургов сегодня — это, как ни странно, Чехов. У него такая безысходка в произведениях, поэтому мне совершенно непонятна любовь к нему в театральном мире.
– Чехов, если хотите, самый жестокий писатель. Принято считать, что Достоевский. Нет. Фёдор Михайлович — театральный, вздёрнутый, приподнятый. Ну, кто-нибудь в жизни разговаривает таким языком, как Алёша или Дмитрий Карамазовы? Нет. Чем кончается роман «Братья Карамазовы»? На могиле Илюши гимназисты клянутся, что никогда его не забудут, и кричат: «Ура Карамазову!» Призыв к чему-то светлому. У Чехова — полная безысходка. Вот взять его рассказ «Ванька», который Жуков... Что может быть страшнее? Ведь письмо Ваньки до дедушки не дойдёт. Но почему и сегодня Чехов ставится во всём мире с такой любовью? Потому что в его произведениях боль за каждого человека. Не просто описание, а боль. Это так страшно, но мне так больно за них. Почему у Шукшина всегда ходили желваки? Он сидел, разговаривал, а у него желваки ходили всё время...
– И почему же?
– Он гораздо тоньше чувствовал вот эту боль, чем мы все. Мы с ним как-то сидели в городе Белозёрске, когда снимали «Калину красную». Сидели в столовке Макарыч, Толя Заболоцкий и я. Заказали рагу. И принесли нам серые макароны толщиной с большой палец и рагу, как будто ворона над тарелкой пролетела и не удержалась. И у каждого на тарелке лежал огромный сморщенный солёный огурец. Вот таких размеров (разводит руки в стороны). Макарыч это рагу размазывает по тарелке вилкой. Мы замерли... Он пристально смотрит на огурец долго-долго. И потом говорит: «Сволочи, огурец по бочкам замучили». То есть превратили в жёлтую сопливую гадость. Если у него за огурец такая боль была, что говорить о людях.
– «Музыка должна высекать огонь из людских сердец», — сказал Бетховен. Сегодня сила искусства способна высекать такую энергию, про которую говорил великий композитор?
– Думаю, что сила искусства, конечно, ослабела. Во всех своих проявлениях — в музыке, театре, кино, литературе. Не может быть всё время Ренессанса. Бывает спад, кризис. А потом вдруг появляются Пушкин, Толстой, Достоевский, Чехов, Высоцкий. Вот откуда? А кто его знает? Думаю, ещё и при нас кто-то выскочит.
«В мерзости сниматься не буду»
– А что вы про наше сегодняшнее кино думаете?
– Мне приходится много фильмов смотреть. Потому что я академик Академии кинематографии. Из 10 картин 4 нормальных и даже хороших. И этого много. Но, когда мне дают то, что куда-то у нас номинируется, у меня всё время не сходится. Мне нравятся другие фильмы, а не те, что отбирают эти комиссии.
— В последнее время у нас снято огромное количество сериалов и фильмов про войну. Смотрю я их, и кажется мне, что правды в них очень мало.
— Чем дальше от войны, тем больше вранья. Вы обратили внимание? Фильмы «Выборгская сторона», «Юность Максима» — там лица совсем другие. И фуражки, и шинели. Потому что ещё были свежи в памяти режиссёров и актёров революция и все описанные события. Так же и с войной. Чем дальше война отдаляется от нас, тем больше снимается бутафорских фильмов. Видно, что эти актёры не пережили войну, к счастью. И не сыграют, как нужно. Нужно, чтобы хотя бы твоя телогрейка была порвана о край танка. И американцы снимают фильмы о войне — ну это тоже полная бутафория. Хотя эффектно, красиво. А веришь? Не-а.
— А вас не оскорбляет, что молодые сериальные актёры сегодня получают больше вас?
— Нет. Это закономерно. И что, мне за ними гнаться? Я не угонюсь. И зачем?
— Когда вы снимаетесь в телесериалах какие-то творческие задачи ставите себе? Или вами движет, простите, жажда наживы?
— Не буду кокетничать. Это моя профессия — артист драмы и кино. И я кормлюсь за её счёт. Поэтому чего дурака валять: сериалы — это заработок. Но в каком-нибудь г... и мерзости сниматься не буду. Я играл как-то мафиози. Мне пообещали: будет всего 6 серий с моим участием. Приехал, отснялся, а мне говорят, что всего 206 серий. Но уже попался. Правда, через несколько серий начало меня от всего тошнить. И я попросил продюсера: «Убейте меня в сотой серии, пожалуйста. Или лучше давайте я покончу жизнь самоубийством». Я всегда, когда еду на съёмку, читаю сценарий. Потому что там бывают разные сценарные группы и иногда так пишут, что ничего не сходится. И сидит на съёмочной площадке самый молодой актёр и спрашивает меня: «А вы что, читаете перед съёмкой сценарий? Я никогда». Я ему говорю: «Вот поэтому у нас и сериалы такие». И они, эти молодые актёры, приезжают на площадку и не понимают, что они играют. Сериал — не сериал, раз ты взялся, надо серьёзно к этому относиться.
Материал впервые опубликован 24 января 2013 года.