Он прожил долгую и интересную жизнь, за которую успел познакомиться с известнейшими деятелями российской и мировой культуры и политики. О многих из них он написал в своих воспоминаниях. Мы публикуем главу из книги Бориса Ефимова «О временах и людях», выпущенной издательством «Вагриус». В этой главе художник вспоминает о том, как ему пришлось пообщаться с Иосифом Сталиным.
«С вами будет говорить товарищ Сталин»
В один из весенних дней 1947 года (точной даты не помню) мне позвонил главный редактор «Известий» Л. Ф. Ильичев.
— Вам надлежит быть завтра к десяти часам утра в ЦК, в зале, где происходит дискуссия по книге Георгия Александрова о западноевропейской философии.
— Леонид Федорович! — удивился я. — А какое, собственно, отношение я имею...
— К десяти утра, — лаконично повторил Ильичев. — Вход с Ипатьевского переулка. Пропуска не надо. Назовите свою фамилию. Часовой будет предупрежден.
Я был в полном недоумении, но решил не уклоняться от столь любезного, но настойчивого приглашения и назавтра к назначенному сроку явился на дискуссию.
Собрание еще не началось, фойе было переполнено людьми. Мое внимание сразу привлек книжный киоск. Хорошие книги были в ту пору в большом дефиците, и я с удовольствием приобрел два собрания сочинений — Николая Лескова и Марка Твена. Между тем, прозвучали звонки, призывающие в зал, а я остался в опустевшем фойе с двумя тяжелыми связками книг в руках и не знал, что делать дальше. Не заметил, чтобы кто-нибудь интересовался моей особой. Также мало интересуясь спорами о книге Александрова и учитывая, что мой приход сюда зафиксирован у часового, я подумал — а не вернуться ли мне потихоньку домой... Но в этот момент ко мне подлетели два запыхавшихся товарища, оба в традиционных «партийных» кителях из серого габардина.
— Вы Ефимов?
Получив утвердительный ответ, не говоря больше ни слова, подхватили меня под руки и вместе со мной и пачками моих книг понеслись через весь переполненный зал, с удивлением смотревший на это странное зрелище. Прибежав за кулисы, они подвели меня к одной из дверей и открыли ее, сказав:
— Пройдите к Андрею Александровичу. К товарищу Жданову.
Жданов был тогда одной из самых высоких партийных фигур — член Политбюро, секретарь ЦК по идеологии и, к тому же, состоял в родстве с самим Хозяином — сын Жданова Юрий был мужем дочери Сталина Светланы.
Жданов весьма приветливо со мной поздоровался, пригласил сесть на один из стоящих у стены стульев и сам уселся рядом.
— Мы вот почему вас побеспокоили, — начал он. — Вы, наверно, читали в газетах сообщения о военном проникновении американцев в Арктику под тем предлогом, что им оттуда грозит «русская опасность». Товарищ Сталин сказал, что это дело надо бить смехом. Товарищ Сталин вспомнил о вас и просил поговорить с вами — не возьметесь ли вы нарисовать карикатуру на эту тему.
При словах «товарищ Сталин вспомнил о вас...», я склонил голову и слегка развел руками, давая этим понять, как высоко я ценю доверие товарища Сталина и приложу все силы, чтобы это доверие оправдать. Но внутри у меня тревожно сжалось сердце. Попасть в орбиту внимания Сталина было столь же почетно, сколь и опасно. При его феноменальной памяти, вспомнив обо мне, он, без сомнения, вспомнил и о том, что я — родной брат репрессированного и расстрелянного Михаила Кольцова. И малейшее неудовольствие Хозяина, малейшая неудача в исполнении его задания могли привести к большой беде для меня и моей семьи.
Между тем Жданов продолжал:
— Товарищ Сталин так, примерно, представляет себе этот рисунок: генерал Эйзенхауэр с целой военной армадой рвется в Арктику, а рядом стоит простой американец и спрашивает: «В чем дело, генерал? Почему такая бурная военная активность в этом мирном районе?» А Эйзенхауэр отвечает: «Разве вы не видите, что нам отсюда грозит русская опасность?» Или что-нибудь в этом роде.
— Нет, нет, — поспешил сказать я. — Зачем что-нибудь другое? По-моему, это очень здорово. Разрешите, я так и нарисую.
— Что ж, хорошо, — сказал Жданов. — Я так и доложу товарищу Сталину.
— Позвольте, Андрей Александрович, только один вопрос. Когда нужен этот рисунок?
— Когда? — Жданов на секунду задумался. — Ну, мы вас не торопим, но и особенно задерживать не надо. Всего хорошего.
Сотрудник охраны проводил меня до машины, неся за мной обе пачки книг, и я уехал домой, уже по дороге размышляя над этой туманной формулировкой: «Не торопим, но и не задерживайте...» «Если я сделаю рисунок через день-два, — думал я, — могут сказать: „Поторопился. Небрежно отнесся к заданию товарища Сталина, схалтурил“. Это опасно. А если через три-четыре дня, могут сказать: „Затянул. Не понял оперативности задания товарища Сталина. Предпочел другие дела“. Это еще опаснее...»
Как всегда в подобных ситуациях, я избрал «золотую середину». Завтра утром, решил я, засяду за большой эскиз карандашом на полный лист ватмана. На это уйдет весь день. Послезавтра буду переводить эскиз в тушь, додумывать и дорисовывать детали. Это тоже займет весь день. А на следующий день позвоню в секретариат Жданова, что можно посылать за рисунком. Как раз и получится — не поторопился и не задержал...
Так я и поступил. С утра засел за эскиз. Нарисовал и Эйзенхауэра на джипе во главе армады танков, орудий и самолетов. И рядом «простого американца». Потом задумался, как изобразить посмешнее мифическую «русскую опасность» («Надо бить смехом...»), и нарисовал стоящего возле своей юрты одинокого эскимоса, с крайним удивлением взирающего на приближающееся грозное воинство. Рядом с ним — крохотный эскимосик, держащий в руке популярное в ту пору эскимо — шоколадное мороженое на палочке. С тем же удивлением смотрят на Эйзенхауэра и его армию два медвежонка, олень, выглядывающий из полыньи морж и даже... пингвин, которые, как известно, в Арктике не водятся, но которого я нарисовал, чтобы подчеркнуть нелепость «русской опасности». Закончив все это, я сладко потянулся, полагая, что на сегодня с меня хватит, можно отдохнуть и пообедать. В этот момент зазвонил телефон.
— Это товарищ Ефимов? Ждите у телефона. С вами будет говорить товарищ Сталин. Я встал (ноги сами меня подняли). После довольно продолжительной паузы и легкого покашливания в трубке послышался глуховатый голос, который я слышал не раз:
— С вами вчера говорил товарищ Жданов об одной сатире. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Понимаю, товарищ Сталин.
— Вы там изображаете одну персону. Вы понимаете, о ком я говорю?
— Понимаю, товарищ Сталин.
— Так вот, надо изобразить эту личность так, чтобы она была, как говорится, вооружена до зубов. Пушки там всякие, танки, самолеты. Вам понятно?
На какую-то долю секунды в дальних извилинах мозга мелькнула озорная, бредовая мысль: что, если я скажу — а я так уже и нарисовал, товарищ Сталин. Сам догадался... Но вслух я, разумеется, ответил:
— Понятно, товарищ Сталин.
— Когда мы можем получить эту штуку?
— Мне говорил товарищ Жданов, чтобы я не торо...
— Мы хотели бы получить это сегодня. К шести часам.
— Хорошо, товарищ Сталин.
Сталин положил трубку, а я взглянул на часы. Они показывали половину четвертого. Мне предстояло за два с половиной часа выполнить работу целого дня. У меня было состояние шахматиста в жесточайшем цейтноте, когда дорога каждая секунда, когда нет времени для размышления и выбора вариантов, а надо мгновенно делать единственно верные и точные ходы. Но, у шахматиста в случае неудачи остается возможность отыграться в следующей партии. А у меня?.. Сталин не прощал, если не выполнялись его указания. Он наверняка поручил бы Берии «разобраться» в причинах. А Берии понадобилось бы не больше сорока минут, чтобы выбить у меня признание в том, что я сорвал оперативное задание товарища Сталина по указанию американской разведки, на которую давно работал вместе с братом...
Я не знаю, каким чудом я успел к шести часам закончить рисунок и вручить его приехавшему фельдъегерю... Я успел даже написать указанный мне текст под рисунком:
РЯДОВОЙ АМЕРИКАНЕЦ: В чем дело генерал? К чему такая бурная активность в этом мирном районе?
ЭЙЗЕНХАУЭР: Как? Неужели вы не видите, какие здесь сосредоточены опасные силы противника? Один из противников уже замахнулся на нас гранатой!
(Под «замахнувшимся гранатой противником» я, разумеется, имел в виду эскимосика с эскимо.) Следующий день прошел без всяких событий, а на другой — раздался телефонный звонок: «Товарищ Жданов просит вас приехать в ЦК к часу дня».
По пути в ЦК я погрузился в размышления:
«Зачем меня могут вызывать? Ведь если рисунок не понравился, то в лучшем случае меня бы известили об этом через секретаря, а скорее всего просто передали бы эту тему другому художнику, тем же Кукрыниксам. А если карикатура получила одобрение, то вряд ли сам Жданов счел нужным мне об этом сообщить. Единственное объяснение — речь идет о каких-то поправках. Но каких? Первое предположение — Сталин нашел, что Эйзенхауэр на рисунке не похож. Ведь незадолго до этого генерал посетил Москву и стоял рядом со Сталиным на мавзолее во время физкультурного парада Первого мая. Или, может быть, не похоже северное сияние, на фоне которого я изобразил юрту и эскимосов? Ведь Сталин имел возможность наблюдать его в туруханской ссылке. Но я старательно перерисовал это сияние из энциклопедии. В чем же дело?»
В приемной перед кабинетом Жданова сидели десятки людей.
«Ну, до меня не скоро дойдет очередь», — подумал я.
Но когда через несколько минут из кабинета Жданова вышел увешанный орденами генерал, сидевший за большим письменным столом в приемной помощник, сняв трубку внутреннего телефона и ответив: «Да, здесь», пригласил меня вне всякой очереди в кабинет.
Жданов сидел не за монументальным письменным столом в глубине огромного кабинета, а на торце длиннющего стола заседаний, стоявшего перпендикулярно к письменному столу. Он любезно поднялся мне навстречу. Приветливо взяв меня за плечи, он подвел к длинному столу, на котором я увидел свой рисунок.
— Ну, вот, — сказал Жданов. — Рассмотрели и обсудили. Есть некоторые поправки. Все они сделаны рукой товарища Сталина.
Произнеся эти слова, он многозначительно на меня взглянул. Я, как и следовало, почтительно склонил голову и развел руками. Потом, внимательно взглянув на рисунок, сказал:
— Андрей Александрович. Мне кажется, что поправки — главным образом, по тексту. А по рисунку, как будто...
— Да, да. По рисунку все в порядке. Правда, некоторые члены Политбюро говорили, что у Эйзенхауэра слишком акцентирован зад, но товарищ Сталин не придал этому значения. Нет, против рисунка нет возражений. Но товарищ Сталин, вы видите, внес в рисунок уточнения, написал — «Северный полюс», «Аляска», «Канада», чтобы было ясно, что речь идет именно об Арктике. Я снова склонил голову, преклоняясь перед мудростью Вождя.
Сталин, прежде всего, красным карандашом написал вверху рисунка его название крупными печатными буквами — «Эйзенхауэр обороняется». Он не оставил без внимания и написанный мною под рисунком текст и следующим образом его отредактировал: «бурная активность» он исправил на «боевая активность», «мирном районе» на «безлюдном районе». В следующей фразе он, подобно заправскому литературному редактору, волнистой линией переставил слова, чтобы вместо: «здесь сосредоточены опасные силы противника», получилось: «какие опасные силы противника сосредоточены здесь». Фразу о противнике, замахнувшемся гранатой, он целиком вычеркнул и вместо нее написал: «Как раз отсюда идет угроза американской свободе».
И тут я услышал от Жданова нечто непостижимое:
— Полчаса тому назад, — сказал Жданов, — звонил товарищ Сталин и спрашивал, пришли ли вы уже? Я ответил ему, что вы ждете у меня в приемной.
«Фантасмагория! — пронеслось у меня в голове. — Сталин спрашивал у Жданова обо мне... Расскажи об этом — кто поверит?!»
— При этом, — продолжал Жданов, — он велел мне зачеркнуть в последнем предложении слова «как раз» и написать вместо них «именно».
И, действительно, на моем рисунке можно увидеть над зачеркнутым «как раз», начертанное рукой Жданова «именно».
Что можно об этом сказать?
Не трудно себе представить, какое множество вопросов и проблем, важных и неотложных, политических, хозяйственных, культурных, международных ждали рассмотрения и решения Хозяина. Людям отвечали: «Товарищ Сталин занят. Ждите». И люди со своими срочными делами и проблемами безропотно ждали, не смея обнаруживать нетерпение. А чем был занят Генералиссимус? Он возился с моей карикатурой, исправляя «как раз» на «именно». Но карикатура на Эйзенхауэра была тогда для Сталина, как мне думается, отнюдь не случайной причудой или забавой, а глубоко продуманной политической акцией, имевшей целью показать, что возникшее со стороны бывших союзников недружественное, настороженное, почти угрожающее отношение к Советскому Союзу его не пугает, а только смешит...
— Ну, что ж, — сказал Жданов, — с поправками всё. Отсылаем рисунок в газету.
— Андрей Александрович, а, может быть, я оперативно сделаю точно такой же рисунок, а этот мне бы хотелось оставить у себя.
Жданов посмотрел на меня и улыбнулся.
— Хорошо. Я вас понимаю...
Карикатура «Эйзенхауэр обороняется» была через два дня напечатана в «Правде» и вызвала определенную сенсацию и у нас, и за рубежом. По существу — это была, в форме смешной карикатуры, констатация состояния «холодной войны», начавшейся на много лет между Западом и Востоком.
Остается добавить маленькую забавную деталь: после опубликования карикатуры в «Правде» немедленно нашлись дотошные читатели, ехидно поставившие мне на вид, что пингвины в Арктике не водятся. Но когда стало известно, что карикатуру рассмотрел и одобрил сам Сталин, критики прикусили языки. Наличие пингвинов в районе Северного полюса было таким образом узаконено. Я даже удивлен, что их туда не перебросили из Антарктиды.
Смотрите также:
- Олег Меньшиков: «Нам только кажется, что мы живём в свободном мире» →
- Сергей Урсуляк: «Меня пугает наша готовность к гражданской войне» →
- Сергей Доренко: «Хотел пойти в ЗАГС и поменять фамилию» →