О том, что такое патриотизм, почему режиссер отказался участвовать в предвыборной кампании Ельцина, и как он чуть не лишился зрения во время съемок картины «Белый тигр», Карен Георгиевич рассказал АиФ.ru.
Имею право
Наталья Кожина, АиФ.ru: Карен Георгиевич, вы были доверенным лицом Путина, сейчас высказываете свои симпатии в отношении Сергея Семёновича Собянина. Зачем вам это?
Карен Шахназаров: Я уже достаточно давно живу на свете и имею право высказывать своё мнение так, как я хочу. Не спрашивая ни у кого разрешения на это. Я же не занимаюсь политической деятельностью, не иду в депутаты. Я понимаю, что кому-то не нравится то, что я поддерживаю Путина или Собянина. Но поверьте мне, если я это делаю, значит, считаю, что это будет правильно для страны. Я, кстати, никогда не поддерживал Ельцина, хотя за это в своё время платили.
Н.К. АиФ.ru: Вам это потом никак не аукнулось?
К.Ш.: Нет, не аукнулось, но определённый холодок был. Это же в нюансах проявляется. Не могу сказать, что за это преследовали. Многие деятели культуры соглашались поддержать Бориса Николаевича и получали хорошие деньги. И мне предлагали деньги за то, чтобы я участвовал в кампаниях, и очень немалые, но я был категорически не согласен с тем, что делал Ельцин, поэтому не мог согласиться. Кстати, сейчас за это не платят. Если я берусь кого-то поддерживать, то я делаю это абсолютно сознательно. Может быть, я ошибаюсь, но это моя позиция, я имею на это право.
Н.К. АиФ.ru: К слову о вашей позиции, вы однажды сказали, что военная тема очень важна для России. Важна почему? Потому что нужно воспитывать патриотические чувства у молодёжи?
К.Ш.: На мой взгляд, никто не писал более проникнутых любовью к Родине вещей, чем Лев Николаевич Толстой в «Севастопольских рассказах», но там нет слова «патриотизм». Я думаю, что любовь к Родине — это как любовь к родителям. Ведь не обязательно ходить и всё время кричать: «Я люблю свою маму!». Мы же так не делаем. Я люблю свою Родину, для меня это часть моей жизни, такая же важная, как и мои родители, как моя семья. Кино, в том числе и о войне, может быть очень разным. Не надо забывать, что прошло уже 70 лет. Для моих детей Великая Отечественная война — это то же самое, что для меня — Первая мировая. И с этим ничего не поделаешь. Они не видели то, что видел я. А перед моими глазами была страна, полная инвалидов. Фронтовики были молодые, а не те ветераны, которых мы видим сейчас. Мне было 15 лет, а моему отцу не было и 40, но он уже прошёл войну. Это совсем другая связь с войной, чем у поколения, которое сейчас растёт. И в этом нет ничего предосудительного. Понятно, что могут быть разные фильмы о войне.
Н.К. АиФ.ru: Даже комедии?
К.Ш.: Да. Помните фильм «Гусарская баллада»? Я люблю эту картину, которая, на мой взгляд, очень патриотична. Но это музыкальная комедия. Наверное, если бы её показали через 10 лет после войны 1812 года, когда были живы ветераны той войны, они бы этого не поняли. Потому что война была невероятно жестокая, и для её участников такой фильм, как «Гусарская баллада», смотрелся бы странно, но прошло 200 лет, есть определённое смещение. Замечательный фильм, глубоко патриотичный, он имеет право на существование. Другой вопрос, что я не приемлю переоценки войны. Я думаю, что в России не должно быть картин, которые бы говорили, что не мы победили в этой войне, тем более что это неправда. К сожалению, такие мотивы появляются. Скорее, даже не в кино, а на телевидении. Но разнообразие жанров может быть.
Н.К. АиФ.ru: Карен Георгиевич, вы не раз подчёркивали, что российское кино должно найти себя, а не идти по пути американского или европейского. Вы действительно так уверены в том, что наше кино — особенное?
К.Ш.: Дело в том, что все самобытные, необычные, и у всех свой путь. В этом нет никакой ксенофобии, как часто иронизируют. Так устроен этот мир. Китайцы, англичане, африканцы, вьетнамцы — все. Тот, кто находит свой путь, успешен. Возьмите Китай. Я хорошо помню, когда приехал в Китай в 1987 году. Тогда казалось, что Китай отстал навсегда. С тех пор я приезжаю туда регулярно на протяжении последних 25 лет и поражаюсь тому, что эта страна сделала. Да, у них очень много проблем остаётся, но они нашли свой правильный путь в экономике, во взаимоотношениях с миром, в культуре. В этом смысле я считаю, что Россия — не только в кино, но и вообще — никак не может найти этот собственный правильный путь. А человек выигрывает тогда, когда делает то, что ему органично, то, что у него получается, и не делает того, что у него не получается. Любой более-менее поживший человек скажет, если у него есть какое-то понимание, что у него выходит, а что нет. Я точно знаю, что у меня получается, а есть вещи, которые не выходят, и я их делать уже никогда не буду. Тот же самый принцип действует и со страной. Поэтому я считаю, что да, у нас свой путь, наша страна ни на что не похожа, мы — это мы, в этом наша прелесть. И когда мы — такие, мы становимся интересными. Поэтому советское кино до сих пор интересно не только нам, но и миру.
Сменить вектор
Н.К. АиФ.ru: К счастью, не только советское кино интересно миру, ваша картина «Белый тигр» тоже вызвала неподдельный интерес. Но в одном интервью, посвящённом этому фильму, вы сказали: «Сейчас я приближаюсь к тому возрасту, в котором вообще никаких сил не останется, поэтому настало время снять такой фильм». Неужели это ваша последняя картина, или всё-таки есть мысли о том, что хотелось бы снять в будущем?
К.Ш.: Мысли есть, но минусы нашей профессии заключаются в том, что ты понимаешь, что она всегда может быть короче твоей земной жизни, никто не знает, сколько тебе дано снять интересных картин, насколько тебе ещё энергии хватает. Я понимал, что такая картина, как «Белый тигр», отнимет много сил. Я чуть зрения не лишился, я после этого в чёрных очках хожу. У меня была очень тяжёлая ситуация с глазами из-за пыли, грязи. В общем, это тяжёлая физическая работа — снимать такие картины, как «Белый тигр». Надо быть в хорошей физической форме, поэтому я об этом и говорил. Может быть, она и сохранится, а может, уже и нет. Но кино разное может быть, не обязательно снимать такие сложные, тяжёлые картины, как «Тигр»…
Н.К. АиФ.ru: А как можно после сложной, тяжёлой картины, когда вы уже подняли планку сами себе очень высоко, снять что-то другое, более лёгкое?
К.Ш.: Я много картин снимал очень разных: и музыкальные комедии, и мелодрамы, и драмы, и исторические драмы, и артхаус. Я во многих жанрах себя пробовал. Это, наоборот, интересно. Мне хотелось бы сменить вектор. У меня есть идеи, но пока рано их публично озвучивать. У меня есть интересные предложения для телевидения — снять большой сериал. И свои какие-то идеи. Но поскольку я сам ещё не определился, говорить нечего. Надо, чтобы что-то такое случилось, когда ты чувствуешь: «Всё. Буду делать». А у меня такого ещё нет. Вот когда такое будет, я вам первой скажу (смеётся).
Н.К. АиФ.ru: Вы сказали «сериал» — это для вас не ругательное слово?
К.Ш.: Сериалы разные бывают. Для меня сериал — это форма кино, приспособленная для телевидения. Они становятся всё более значимыми и очень бюджетными. Раньше никогда «звёзды» не играли в сериалах, сейчас там снимаются первоклассные актеры. Бюджеты больше, чем у блокбастеров. К этому же идёт и наше телевидение. Первый канал, Российское телевидение хотят вкладывать деньги, и у них есть тенденция делать серьёзные картины с декорациями. У нас на «Мосфильме» очень много их снимается. Очевидно, что это огромная аудитория. Телевизоры всё более качественные. Кино всё больше и больше становится аттракционом, превращается в анимацию. Знаете, такой компьютерный аттракцион, ориентированный на подростков.
Н.К. АиФ.ru: Вам эта тенденция по душе?
К.Ш.: Что значит «по душе»? Произошла цифровая революция в кино. Я вырос на плёнке, я её люблю. Может быть, мне не по душе, но это факт. Поэтому что делать? Надо будет снимать на «цифру». С этим ничего не поделаешь. Мне вообще не по душе автомобили, мне нравятся лошади. Я представляю, какой поэтичной была бы Москва, если бы тут ездили коляски, дамы в платьях ходили. Необыкновенно живописное зрелище было. Не то, что сейчас — когда полгорода в трусах ходит. Это считается современной формой одежды. Мне это не по душе, но что делать? (смеётся) Я не могу изменить мир.