18 июля 1811 года в индийской Калькутте в семье военного родился Уильям Мейкпис Теккерей. В родную Англию будущий писатель вернулся ещё совсем ребёнком после смерти отца, окончил одну из лондонских школ и поступил в Кембридж. Однако живой литературный опыт интересовал Теккерея больше скучных академических лекций, а потому в университете он пробыл всего год. И всё это время посвятил в основном написанию статей для студенческого юмористического журнала «Сноб», а также продолжал рисовать. Ещё в школе Теккерей открыл в себе художественные способности, которые в сочетании с юмористическим даром и наблюдательностью привели к тому, что все поля учебников и книг были изрисованы пародийными набросками и сатирическими портретами одноклассников и учителей. Позднее писатель успешно иллюстрировал чужие и, главное, свои собственные произведения, порой вставляя набросок в середину рукописи, когда выразить мысль в рисунке оказывалось быстрее и легче, чем словами.
Обидная неудача постигла Теккерея на начальном этапе карьеры иллюстратора: после внезапного самоубийства художника, работавшего над оформлением «Посмертных записок Пиквикского клуба», Чарльз Диккенс стал искать ему замену и объявил конкурс. Однако кандидатуру Теккерея, явившегося с папкой своих набросков, он отверг.
Рисовать Теккерей не бросил — по некоторым данным, существует около 2000 его рисунков, только в одном журнале «Панч» их было опубликовано 400 — однако известность ему принесли литературные произведения. Помимо романов, он писал поэмы и пародии под разными псевдонимами. Впервые настоящим именем Уильям Теккерей подписал роман «Ярмарка тщеславия», выходивший на страницах сатирического журнала «Панч» с января 1847 по июль 1848 года. Это произведение не было дебютом — ранее уже были опубликованы и «Записки сноба», которые популяризировали сам термин, и роман «Карьера Барри Линдона», в 1975 году экранизированный Стенли Кубриком.
Современники, не знакомые с Теккереем близко, считали его циником, способным лишь на едкую сатиру на страницах книг или в рисунках. Друзья же, напротив, знали писателя как человека благородного и доброго. Причиной неверного представления о характере могла стать скрытность Теккерея, который перипетии своей личной жизни предпочитал держать в тайне, скрывая и психическую болезнь жены, из-за которой он был вынужден взять на себя заботу о детях, и безответную влюблённость в супругу близкого друга.
«Ярмарка тщеславия» так и осталась главным произведением Теккерея. Отчасти потому, что именно на страницах этой книги автору удалось окончательно сформировать стиль и наиболее полно раскрыть интересующие его темы, отчасти потому, что «Ярмарка тщеславия» с момента публикации стояла особняком в ряду произведений современников Теккерея, создававших то, что нынче принято назвать британскими классическими романами. И дело не только в сатирической, обличающей и пессимистической интонации, но и в том, что, вопреки традиции, в рамках которой обязательным элементом реалистического романа в XIX веке было наличие однозначного положительного героя, безупречного человека чистой души, Теккерей оставляет «Ярмарку» без такого персонажа. В подзаголовке к роману он сам отметил — «роман без героя». И действительно, в этой истории невозможно отыскать целиком порядочных и благородных людей — все они в разной мере порочны и беспринципны, охотятся за положением в обществе и богатством, с лёгкостью предают и идут по головам. А за блеском высшего общества скрываются грязные семейные тайны, делёж наследства и браки по расчёту, о которые разбиваются в итоге даже самые искренние симпатии и чувства. АиФ.ru публикует фрагмент романа «Ярмарка тщеславия», в котором одна из главных действующих лиц Ребекка Шарп умело разыгрывает из себя наивную и невинную девушку, вводя в заблуждение всех окружающих.
***
«Ребекка была очень ласкова, очень нежна и растрогана. Она отозвалась с благодарной горячностью на участливое отношение к ней Бригс, призналась, что у неё есть тайная привязанность, восхитительная тайна. (Какая жалость, что мисс Бригс не пробыла ещё с полминутки у замочной скважины!) Может быть, Ребекка сказала бы и больше, но через пять минут после мисс Бригс в комнату Ребекки пожаловала сама мисс Кроули — неслыханная честь! Нетерпение её одолело, она не в состоянии была дольше ждать свою медлительную посланницу. И вот она явилась самолично и приказала Бригс удалиться из комнаты. Похвалив благоразумие Ребекки, она осведомилась о подробностях свидания и предшествовавших обстоятельствах, приведших сэра Питта к столь неожиданному шагу. Ребекка сказала, что она уже давно имела случай заметить расположение, которым удостаивал её сэр Питт (поскольку у него была привычка обнаруживать свои чувства весьма откровенным и непринуждённым образом), но возраст баронета, его положение и склонности таковы, что они делают брак с ним совершенно немыслимым, не говоря уже о других причинах частного свойства, изложением коих ей не хотелось бы сейчас утруждать мисс Кроули. Да и вообще, может ли сколько-нибудь уважающая себя и порядочная женщина выслушивать признания вздыхателя в момент, когда ещё не преданы земле останки его скончавшейся супруги?
— Вздор, моя милая, вы никогда бы ему не отказали, не будь тут замешан кто-то другой, — заявила мисс Кроули, сразу приступая к делу. — Расскажите мне про ваши причины частного свойства. Какие у вас причины частного свойства? Тут кто-то замешан. Кто же тронул ваше сердце?
Ребекка опустила глазки долу и призналась, что это так и есть.
— Вы отгадали верно, дорогая леди, — сказала она нежным, задушевным голосом. — Вас удивляет, что у бедного одинокого существа может быть привязанность, не правда ли? Но я никогда не слыхала, чтобы бедность ограждала от этого. Ах, если бы это было так!
— Моё дорогое дитя! — воскликнула мисс Кроули, всегда готовая впасть в сентиментальную слезливость. — Значит, наша страсть не встречает ответа? Неужели мы томимся втайне? Расскажите мне всё, и позвольте вас утешить.
— Ах, если бы вы могли меня утешить, дорогая леди! — ответила Ребекка тем же печальным голосом. — Право, право же, я нуждаюсь в утешении!
И она положила головку на плечо к мисс Кроули и заплакала так естественно, что старая леди, поневоле растрогавшись, обняла Ребекку почти с материнской нежностью, сказала ей много успокоительных слов, уверяя её в своей любви и расположении, клялась, что привязана к ней как к дочери и сделает всё, что только будет в её власти, чтобы помочь ей.
— А теперь, моя дорогая, скажите, что он? Не брат ли этой хорошенькой мисс Седли? Вы упоминали о какой-то истории с ним. Я приглашу его сюда, моя дорогая, и он будет ваш, обязательно будет ваш.
— Не расспрашивайте меня сейчас, — сказала Ребекка. — Вы скоро всё узнаете. Право, узнаете. Милая, добрая мисс Кроули! Дорогой мой друг, если я могу вас так называть!
— Конечно, можете, дитя моё, — отвечала старая леди, целуя её,
— Сейчас я не в силах говорить, — прорыдала Ребекка, — я слишком несчастна. Но только любите меня всегда... Обещайте, что будете всегда меня любить! — И среди взаимных слёз — ибо волнение младшей женщины передалось старшей — мисс Кроули торжественно дала такое обещание и покинула свою маленькую протеже, благословляя её и восхищаясь ею, как чудным, бесхитростным, мягкосердечным, нежным, непостижимым созданием.
И вот Ребекка осталась одна, чтобы подумать о внезапных и удивительных событиях дня, о том, что произошло и что могло произойти. Какие же, по вашему мнению, были у мисс... — простите, у миссис Ребекки — причины частного свойства? Если несколькими страницами выше автор этой книги притязал на право заглядывать украдкой в спальню мисс Эмилии Седли. чтобы со всеведением романиста рассказать о нежных муках и страстях, обступивших её невинное изголовье, то почему бы ему не объявить себя также и наперсником Ребекки, поверенным её тайн и хранителем печати её святая святых?
Так вот, Ребекка прежде всего дала волю искренним и горьким сожалениям о том, что счастье наконец-то постучалось к ней в дверь, а она была вынуждена от него отказаться. Эту естественную печаль, наверное, разделит с Ребеккой всякий здравомыслящий читатель. Какая добрая мать не пожалеет бедную бесприданницу, которая могла бы стать миледи и иметь свою долю в ежегодном доходе в четыре тысячи фунтов? Какая благовоспитанная леди из подвизающихся на Ярмарке Тщеславия не посочувствует трудолюбивой, умной, достойной всяческой похвалы девушке, получающей такое почётное, такое выгодное и соблазнительное предложение как раз тогда, когда уже вне её власти принять его? Я уверен, что разочарование нашей приятельницы Бекки заслуживает всяческого сочувствия и обязательно его возбудит.
Помню, я как-то и сам был на Ярмарке, на званом вечере. Я заметил среди гостей старую мисс Тодди, обращавшую на себя внимание тем, как она лебезила и заискивала перед маленькой миссис Брифлес, женой адвоката, которая, правда, очень хорошего рода, но, как нам всем известно, бедна до того, что уж беднее и быть нельзя. В чём же заключается, спрашивал я себя, причина такого раболепия? Получил ли Брифлес место в суде графства или его жене досталось наследство? Мисс Тодди сама рассеяла мои недоумения с той откровенностью, какая отличает её во всём.
— Видите ли, — сказала она, — миссис Брифлес приходится внучкой сэру Джону Рэдхенду, который так заболел в Челтнеме, что не протянет и полугода. Папаша миссис Брифлес вступает в права наследства, а следовательно, как вы сами понимаете, она станет дочерью баронета.
И Тодди пригласила Брифлеса с женой отобедать у неё на следующей же неделе.
Если одна возможность стать дочерью баронета может доставить даме столько почестей в свете, то как же мы должны уважать скорбь молодой женщины, утративший случай сделаться женой баронета! Кто мог думать, что леди Кроули так скоро умрёт! «Она принадлежала к числу тех болезненных женщин, которые могут протянуть и добрый десяток лет, — размышляла про себя Ребекка. — А я могла бы стать миледи! Могла бы вертеть этим стариком, как мне заблагорассудится. Могла бы отблагодарить миссис Бьют за её покровительство и мистера Питта за его несносную снисходительность. Я велела бы заново обставить и отделать городской дом. У меня был бы самый красивый экипаж во всём Лондоне и ложа в опере. И меня представили бы ко двору в ближайшем же сезоне...». Всё это могло бы осуществиться, а теперь... теперь всё было полно сомнений и неизвестности.
Однако Ребекка была слишком решительной и энергичной молодой особой, чтобы долго предаваться напрасной печали о непоправимом прошлом. А потому, посвятив ему надлежащую долю сожалений, она благоразумно обратила всё своё внимание на будущее, которое в эту минуту было для неё много важнее, и занялась обзором своего положения и связанных с ним сомнений и надежд».
Отрывок из романа Уильяма Теккерея «Ярмарка тщеславия».