Директор Эрмитажа: «Что в искусстве неприлично – должны решать музеи»

Михаил Пиотровский © / www.russianlook.com

Активисты патриотического движения обратились к министру культуры РФ Владимиру Мединскому и директору Государственной Треть­яковской галереи Ирине Лебедевой с требованием убрать из музея картину Ильи Репина «Иван Грозный и сын его Иван», которая, по их мнению, оскорбляет чувства русских людей и клевещет на русский народ, поскольку наукой доказано, что царь Иван IV не убивал своего сына.

   
   

А представителей казачьей организации возмутила выставка британских художников братьев Чепмен «Конец веселья» в Эрмитаже. В работе, изображающей «ад на Земле», фигурки нацистов, помещённые в витрину в форме свастики - «капсулу самонаслаждения зверством», - с максимальной жестокостью убивали друг друга. Одна из инсталляций представляла собой крест, на котором распят клоун из «Макдоналдса». В прокуратуру поступило 130 писем с указанием на оскорб­ление чувств верующих.

Досье
Михаил Пиотровский родился в 1944 г. в Ереване. Изучал арабскую филологию в ЛГУ. Работал в Институте востоковедения АН СССР, руководил экспедицией в Йемене, участвовал в археологических раскопках. В 1992 г. возглавил Эрмитаж.
Что происходит? Почему музеи становятся мишенью для атаки? На эти и другие вопросы «АиФ» ответил Михаил Пиотровский, директор Государственного Эрмитажа.

«Закон - тяжелая палка»

Владимир Кожемякин, «АиФ»: Михаил Борисович, кому мешают музеи? Откуда эти призывы запретить, изъять, убрать?

Михаил Пиотровский: В обществе происходит путаница между свободой слова и свободой запрещать. Идет подмена понятий: под лозунгом верховенства закона начались по­стоянные призывы к суду. Но и сами люди, входя в музей, часто не понимают, что там можно, а чего нельзя. Нельзя, например, плевать на пол, а также распоряжаться и требовать. У каждого есть право высказывать свое мнение по поводу экспонатов, однако это не значит, что в угоду кому-то из музейных залов будут выносить картины и скульп­туры.

Это наше, музейное право, наша ответственность перед обществом. Раз вещь в музее - значит, искусство. Как обращаться с искусством и даже что в нем экстремистское, а что неэкст­ремистское, что неприлично, а что прилично - только музеи являются здесь конечными судьями.

Поводов, к чему придраться, много. Например, в музее можно показывать обнаженную натуру, но такие же изображения в другом месте уже могут восприниматься на грани порнографии.

   
   
Коллаж Андрея Дорофеева / АиФ

- Одни и те же изображения?

- В Эрмитаже любая вещь находится в своем контексте. А на улице многое из того, что находится в музее, вызовет неоднозначную реакцию - например, голый мужчина или кровавые отрубленные головы... Недавно на Международном юридическом форуме я проводил «круглый стол», посвященный кощунст­ву: кто и как должен судить, что является кощунством, где его пределы. Юристы заявили: «Расписать все по буквам в законе - и будет ясно». Но закон - это палка, очень тяжелая. Не надо торопиться ее все время применять. А то мы распишем все по закону, а потом вздохнуть нельзя будет...

Исходя из логики поборников нравственности, в музеях неисчислимое множество произведений можно истолковать как проповедь гомосексуальной, лесбийской любви и всяческих извращений. Скажем, теперь я не знаю, что и делать с «Тремя грациями» (скульп­турная группа работы италь­янского мастера Антонио Кановы XIX в., изо­бражающая трех обнаженных обнимающихся женщин. - Ред.). Никто вроде бы против них пока не протестует. Но в Эрмитаже есть и другие обнаженные фигуры, а также древнеримские саркофаги, на которых вообще изображен половой акт. Не подпадут ли они под закон о гей-пропаганде? Однако зал музея - не улица. По улице нельзя ходить со свастикой, это противозаконно. А в музее можно ее показать и рассказать о ней.

Издевательство над злом

- Обнаженная натура - дело вкуса, но «самонаслаждение зверством» у «постоянно убивающих друг друга нацистов» будит другие, не самые высокие чув­ства...

- В данном случае «сверхже­стокость» - это издевательство над нацизмом, а не смакование. Одна из моих недавних статей называется «Как шутить после Освенцима?». Это важный вопрос - как и над чем теперь нам можно смеяться, рассказывая о войне.

- В самом деле, над чем? Во французских комедиях и голливудских фильмах фашистов показывают гораздо добрее, чем в нашем кино...

- И в «Бесславных ублюдках» у Тарантино тоже по-своему смеются над эпохой войны. Такой смех иногда вызывает отвращение, а иногда это тоже способ борьбы со злом. Он достаточно тонкий, но люди должны учиться воспринимать такую сатиру. Эпатажная выставка братьев Чепмен была злым издевательством над злом.

- Но где вы видите издевательство над злом в распятом клоуне?

- Я вижу его в метафоре. В искусстве они используются по­стоянно. Если вы не понимаете метафор, к культуре вам приближаться не надо. Мы говорим: я поставил крест на том-то, но не оскорбляем при этом символ христианства. Вспоминаем: «Это была моя Голгофа!» - и не оскорбляем Христа, хотя вроде бы себя сравниваем. Если не знать этого, не надо ходить в музеи, читать книги, достаточно смотреть телевизор - вот там можно без метафор.

- Михаил Швыдкой сказал: «Музеи - кладбища культуры». Мол, туда попадает отжившее, то, что интересно лишь специалистам. А народу, особенно молодежи, - уже нет...

- А что плохого в такой формулировке? Кладбища - мерило цивилизованности общества. Это уважение к предкам и сохранение памяти об умерших - той памяти, которая дает народу право на существование в будущем. Люди живут, помимо прочего, чтобы их помнили. Но человека помнят, пока живет его имя. Бывали страшные периоды в истории, когда во всех надписях уничтожали чьи-то имена. Вот тогда ты уже кончен навсегда. А музеи в этом смысле дают нам право на бессмертие.

Смотрите также: