В отличие от подавляющей части литературы — и вообще культуры — времен царя Гороха, сотворенное в XX веке воспринимается современным читателем, слушателем, зрителем непосредственно, без увеличительного стекла почтения к древним. Можно спорить о сравнительном величии Гесиода и Гомера, но никогда уже в этой полемике не будет того жара, с каким поклонники, скажем, Хемингуэя отстаивают преимущества своего кумира перед, к примеру, Фолкнером. Мы живем в том же мире, что и эти творцы. Они писали о нас.
В предыдущей статье я писал о лучших писателях прошлого. Сегодня же речь пойдет о лучших книгах XX века.
У каждого читателя этой статьи есть собственные взгляды на то, кто именно определил лицо XX века в литературе. Я позволил себе взять 8 имен из общего пантеона и лишь двух относительно малоизвестных писателей. Выбирать было трудно, многих отрывал буквально с кровью. Несчастный век дал великую литературу. А сколько еще открытий предстоит нам сделать — людей, которых мы еще не читали, к которым слава придет через 20, 30, 50 лет после смерти! Ведь прижизненное признание — удел немногих. Вот и нобелевский синклит не всегда был благосклонен к подлинным творцам — в нашем списке мы увидим лишь четверых человек, увенчанных в Стокгольме.
Двадцатый век закончился, но история его литературы — еще нет.
--------------------------------------------------------------------------------
Т. Манн, «Доктор Фаустус»
Когда в 1929 году Томас Манн получал Нобелевскую премию за роман «Будденброки», эта формулировка выглядела насмешкой: ведь после «Будденброков» писатель создал уже куда более сложную и глубокую «Волшебную гору». А впереди были «Иосиф и его братья» и «Доктор Фаустус», принесшие германскому изгнаннику вечную славу.
Классический немецкий писатель (скажем, Ахматова его не любила именно за «слишком много неметчины»), который более склонен ставить вопросы, чем давать ответы, Манн совершенно противопоказан любителям легкого чтения. Можно рассеянно листать Ремарка, Цвейга, Фейхтвангера, Генриха Манна, но Томас Манн требует своего читателя целиком. Он ведет нас по тропинкам мысли и никогда не гарантирует, что кто-нибудь не упадет в одно из многочисленных ущелий, лежащих по обе стороны тропинки. Но даже одолевшим сложный путь до конца открывается не сияние непреложной истины, а лишь последняя пропасть, заманившая Адриана Леверкюна. Книги Манна — признание предельно умного и трезвого человека в собственной неспособности справиться с владеющим миром безумием. В каком-то смысле — трагический акт о капитуляции. Ибо не может один человек бороться с миллионами безумцев.
--------------------------------------------------------------------------------
Р. Музиль, «Человек без свойств»
Немцы и австрийцы куда ближе друг другу, чем русские с украинцами. И они тоже любят рассказывать друг о друге анекдоты. Вот, например, такой. Сидят в окопе немец и австриец. Немец говорит: «Положение серьезное, но не безнадежное». Австриец возражает: «Нет, положение безнадежное, но не серьезное!» Так и в литературе: на немца Манна был неизбежен австриец Роберт Музиль, отнюдь не беззаботный вояка из анекдота, но все-таки писатель, вместивший в свой огромный роман «Человек без свойств» не только острое понимание трагедии бытия, но и равнодушное, чуть-чуть циничное к ней отношение.
«Человек без свойств» — одна из самых умных книг в мировой литературе, при этом написанная с изрядной долей беззлобной иронии. В этом она схожа с «Дон-Кихотом», при всем диаметральном различии главных героев. Ульрих, «человек без свойств», по сути своей неподвижный персонаж, вокруг которого постоянно происходит какое-то движение, меняются женщины, мелькают идеи, суетятся политики, и Ульрих вынужден делать вид, что его это как-то интересует. Совершенно не интересуясь восточными философиями, Музиль показывает мир, в котором любая кипучая деятельность ведет к катастрофе, и лишь спокойное созерцание может быть добродетелью. Но деятельных намного больше, они подминают под себя историю, и вполне символично, что роман не дописан, и Ульрих с сестрой так никогда и не попадут в свое тысячелетнее царство…
--------------------------------------------------------------------------------
Дж. Джойс, «Улисс»
Самым громким именем в литературе XX века является Джеймс Джойс. Изгнанник, беглец, отшельник, изувер, фанатик, маньяк — каких только характеристик нельзя применить к этому человеку! Казалось, целью своей жизни он сделал запутывание читателей. С каждым годом Джойс писал все сложнее и сложнее, от почти прозрачного сборника «Дублинцы», который завершался классическим рассказом «Мертвые», через «Портрет художника к юности» он пришел к огромному «Улиссу» и герметичнейшим «Поминкам по Финнегану». Адекватно перевести эти книги невозможно. Да и как переведешь «Поминки…», написанные с использованием более чем 20 языков?
Разумеется, труд Джойса остался бы великим литературным курьезом, если бы помимо оригинальных приемов писатель не вкладывал в свои книги настоящего, глубокого содержания. «Улисс» — самая знаменитая книга XX века, повествование об одном лишь дне из жизни обычного дублинца, который за эти 24 часа проходит весь путь гомеровского Одиссея. С неслыханным для Британии натурализмом Джойс продемонстрировал, как далеко зашло человечество по пути вырождения. И уже не новаторским приемом выглядит в финале поток сознания Молли Блум, а невероятным по откровенности саморазоблачением современного Джойсу мира. Этим романом Джойс фактически прорубил дверь, в которую вошла современная литература. Хотя у нее были и альтернативные возможности…
--------------------------------------------------------------------------------
Ф. Кафка, «Процесс»
Главные альтернативы предложили Марсель Пруст и Франц Кафка. Правда, под грандиозным семитомным самокопанием француза впору заранее поставить модный штамп «Ниасилил», и хотя одного из немногих героев, к кому это не относится, я вижу в зеркале по утрам, назвать Пруста автором, переворачивающим мир своего читателя, не могу. А вот что до Кафки, чье творчество умещается в пару небольших томов — около сотни рассказов да три незаконченных романа, — то титул как минимум самого страшного и безнадежного писателя столетия он заслужил сполна.
Герой Кафки — обычный, вменяемый человек, живущий в мире, за внешней нормальностью которого скрывается нечто ускользающее, всесильное и, главное, не подчиняющееся никакой нормальной логике. Герою вроде бы улыбается фортуна, ему помогают женщины, он силен и настойчив… но ни малейшего шанса на успех у него нет. Страшная фантасмагория ни в один момент не показывает своего истинного лица. Книги Кафки — из тех кошмаров, что выглядят реальнее реальности, и никто уже не понимает, где же все-таки подлинный мир. Выбор автор оставляет читателю, но незаконченность его книг красноречивее любой эффектной концовки.
--------------------------------------------------------------------------------
Акутагава Рюноскэ
Акутагава Рюноскэ. Человек, живший в двух цивилизациях — традиционной японской и классической европейской, стремительно хлынувшей в Японию поверх всех барьеров. Восточный брат Франца Кафки и внук Николая Гоголя. Основоположник современной японской литературы и самый старший из японцев, широко признанных на Западе. Мастер коротких рассказов и точных афоризмов. Глубоко несчастный человек, самоубийца.
В отличие от солидных, знавших себе цену мэтров Манна и Джойса, Акутагава меньше, чем кто-либо другой, претендовал на роль «великого писателя». «У меня нет никаких принципов, у меня есть только нервы», сказал он однажды. Человек рождается, чтобы жить, страдать, сойти с ума и умереть — эту, казалось бы, нехитрую мысль Акутагава развивает с таким мастерством и изобретательностью, что она кажется новой и на сотый раз. Безысходная тоска и острая жалость ко всем живущим на этой планете — примерно такие чувства вызывают книги этого худощавого японца. Поклонникам Харуки Мураками и фривольных хокку: просьба не марать книги Акутагавы своим прочтением.
--------------------------------------------------------------------------------
В. Фолкнер, «Шум и Ярость»
«Что бы ни случилось, человек все равно выстоит, все равно победит» — много раз повторял Вильям Фолкнер в интервью и настойчиво развивал эту мысль в своих книгах. В стране победившего буревестника такой оптимизм мог бы вызвать аллергию, если бы американский романист не был настолько убедителен. На выдуманном клочке земли в штате Миссисипи Фолкнер разворачивает потрясающие по своей правдоподобности и степени воздействия сцены. Американский Юг думал, что дождался наконец своего певца, но прогадал: трагедии Сарторисов, Компсонов, фарс Сноупсов и другие сюжетные линии выходят далеко за пределы округа Йокнапатофа и оплетают собой все те места на земном шаре, где люди способны любить, ненавидеть, бороться, воевать — в общем, жить.
Американской литературе вообще свойственно видеть в простых людях великие черты — не с ирландским сарказмом Джойса, а с так до конца и не истребленной ковбойской воодушевленностью. На героев романа «Когда я умирала», совершающих совершенно вроде бы бессмысленный путь, обрушиваются все мыслимые невзгоды — но они с воловьим упрямством достигают своей цели. Тут и тупость, и шкурный интерес, но и настоящая человеческая стойкость. Герои Фолкнера, даже самые жалкие из них, не умеют сдаваться окончательно. А книги Фолкнера — это гуманизм в его химически чистой форме.
--------------------------------------------------------------------------------
Х. Л. Борхес
А вот Хорхе Луис Борхес, как никто другой, был далек от отчаяния Акутагавы и веры Фолкнера. Аргентинец — писатель par excellence, литератор чистой воды. Даже про притоны Буэнос-Айреса он способен писать с эстетическим наслаждением. Стихия Борхеса — детектив, шарада, головоломка, мистификация. Его идеал, навязчивый образ — чудовищных размеров библиотека, сумасшедший лабиринт, в которой можно провести всю жизнь, но так и не выбраться в реальность. Колоссальная эрудиция этого человека помогала ему черпать сюжеты, идеи, аллюзии буквально во всех литературах мира — и везде этот Тесей находил свой лабиринт. Дьявольская ирония судьбы: в знак признания заслуг Борхеса ему предоставили место директора национальной библиотеки. Как раз к тому времени, когда великий писатель окончательно ослеп. Впрочем, блуждания по своим новым владениям вряд ли ассоциировались у него с лабиринтом: он досконально знал каждый закоулок этого здания.
Борхес, как и его сверстник Набоков, принципиально дистанцируется от «больших проблем». Его литература — это всего лишь игра, но игра самого высокого уровня. Интеллектуальная «развлекаловка»? Да, пожалуй. Но еще и напоминание «проклятому веку», что человек умеет не только страдать и бороться. Человек умеет читать. И он просто обязан пользоваться этим умением.
--------------------------------------------------------------------------------
И. Башевис Зингер, «Шоша»
Исаак Башевис Зингер писал на очень странном языке. Несведущий человек назвал бы его искаженным немецким, но, конечно же, это — постепенно вымирающий идиш. Литература без перспектив (евреи все больше переходят на иврит), непонятно к кому адресованная. Книги без будущего. И одновременно — Нобелевская премия, всемирное признание, переводы на десятки языков… Эти трогательные, обманчиво бесхитростные повести о любви, дружбе, жизни и смерти польских евреев оказались намного сильнее объективных исторических факторов. Если идишу и суждено умереть, то когда-нибудь он все равно воскреснет, чтобы люди могли читать Зингера.
Жизнь сотен тысяч человек на чужой земле, в окружении враждебного большинства, в свою очередь зажатого между двумя кровавыми монстрами — вот главная тема Зингера. Само существование польских хасидов настолько противоречило здравому смыслу, что невозможно понять, откуда у людей брались эта бесшабашная веселость, эта душевная щедрость, все те качества, за которые мы любим героев Зингера. Его книги очень разные, но прочтите небольшой роман «Шоша» — и если ни одна слеза не упадет из ваших глаз, значит, вам надо срочно лечиться от вселенского равнодушия. Герои Зингера не стыдились слез.
--------------------------------------------------------------------------------
М. Фриш, «Человек появляется в эпоху голоцена»
Макс Фриш жил в благословенной стране Швейцарии. Он пережил войну, писал о ней, но толком ее не видел. Он слышал про бешеный ритм века, но толком его не прочувствовал. Его книги неторопливы и размеренны, как вся швейцарская жизнь. Он знал о людях практически все, и основное действие его книг происходит в черепных коробках персонажей.
Вот человек, который счел, что притворяться слепым — прекрасная идея. Вот его земляк, который, находясь под следствием, занимается виртуозным сочинением небылиц безо всякой ясной цели, ибо в исходе дела сомневаться не приходится. Вот старик, чья деревня отрезана от мира непогодой, пытается добраться до «большой земли» пешком. Все эти люди живут в каком-то страшном зазоре между реальностью и своими представлениями о ней, между положением в обществе и своим подлинным «я». Фриш — психиатр, ставящий диагноз своему миру. И диагноз этот, к чести автора, сдержанный, взвешенный, небезнадежный. Достижение душевной гармонии вряд ли возможно, но нащупать твердую опору человек, быть может, и в состоянии. Если, конечно, он не главный герой новеллы «Человек появляется в эпоху голоцена»…
--------------------------------------------------------------------------------
А. Камю, «Человек бунтующий»
Альбер Камю — наиболее спорная фигура в сегодняшнем списке. Он не был великим писателем, его «Посторонний», в конце концов, недалеко ушел, к примеру, от «Имморалиста» Андре Жида. Он не был великим философом, ибо не создал никакой стройной философской системы. Но в чисто французском жанре философской (скорее следовало бы говорить философичной) эссеистики ему нет равных.
«Человек бунтующий» и «Миф о Сизифе» — две самые известные книги Камю, принесшие ему мировую славу. Размышления умного человека о тщете и надежде, о смирении и бунте, о поражении и, быть может, победе. За примерами Камю ходил далеко: «героические» фигуры родной Франции казались ему недостаточно яркими, поэтому он постоянно обращался к русской литературе и действительности. Для человека, главной темой которого является абсурд, выбор единственно верный. Может быть, именно поэтому Камю, чью жизнь на 47-м ее году оборвало придорожное дерево, более популярен на востоке Европы. Остается пожалеть, что после его гибели место первого эссеиста занял фальшивомонетчик Сартр. Эта страна была достойна большего.
Смотрите также:
- «Капитал» – единственный бестселлер, который даже автор не прочел целиком →
- Дмитрий Быков: «Я в значительной степени состою из Окуджавы» →
- Почему мы любим читать про страшное →