27 ноября 1923 года в СССР была создана постоянно действующая комиссия по борьбе с самогоном, кокаином и азартными играми.
Из всех «пережитков проклятого прошлого» молодую советскую власть больше всего беспокоило именно пьянство, поэтому большевики сразу продлили действовавший с начала Мировой войны царский «сухой закон» и начали бороться с самогоноварением. Сам Ленин был бескомпромиссен. Всех крестьян, расточающих хлебные запасы на самогонку, вождь предлагал считать врагами революции, предавать суду и карать тюремным заключением с конфискацией имущества. В конце 1919 года советское правительство даже приняло специальный декрет о запрете изготовления и продажи спирта и крепких напитков на территории страны. Во время Гражданской войны за его нарушение полагалось строгое наказание — 5 лет с конфискацией, но сгоряча «контру-самогонщика» могли и к стенке поставить. Недаром пролетарский поэт Демьян Бедный стращал народ стихами-агитками: «Вино выливать велено, а пьяных — сколько ни будет увидено, столько будет расстреляно».
Однако победить «контру» оказалось задачей практически непосильной. Так как крепких спиртных напитков само государство в ту пору не производило, а спрос на них был колоссальный, то люди занимались их изготовлением, презрев любую опасность. Особенно в деревнях, хотя страдали от «недопоя» и городские. Рыскающие по крестьянским домам рабочие продотряды вместе с излишками зерна конфисковывали, как правило, и обнаруженный самогон, нередко для собственного потребления.
«Яд самогона отравляет здоровье трудящихся»
Когда советская власть перешла от продразверстки к продналогу, одной из причин резкого всплеска самогоноварения было то, что государство установило низкие закупочные цены на зерно. Деревенские гнали зелья столько, что хватало и себе, и горожанам на продажу. Поллитровую бутылку крепостью 70 градусов своим, сельским, самогонщики продавали по 50 копеек, а городские за бутылку самогона выкладывали уже 2 рубля.
В середине 1920-х около половины самогона, произведенного крестьянами, уходило на их собственное потребление и почти столько же шло на продажу пролетариату. Тем временем, многие смекалистые горожане переняли деревенский опыт и стали налаживать производство запретного зелья у себя. Самогоноварение превратилось в поистине общенародный промысел. О самогонке пели частушки, отражающие реальную жизнь начала 1920-х: «Когда водку запретили,/Думал, с горя я помру./ А теперь-то слава богу/ Самогоночку я пью». Например, в сводках, поступавших в то время в парторганы Самарской губернии, сообщалось — изготовлением самогона занималось около 75% местного населения. Милицейские облавы были неэффективными, даже несмотря на то, что милиционерам полагалась премия — часть от взысканной суммы штрафа. Обыски и изъятие самогона порой заканчивались кровавыми побоищами и убийствами представителей власти.
За самогонщиков всерьез взялся пропагандистский отдел ЦК ВКП(б). Повсеместно в партийных газетах и журналах стали проводить собрания рабкоров и разъяснять им, как и почему надо бороться с этим злом. Правда, плакатные воззвания типа «Яд самогона отравляет здоровье трудящихся, разрушает их организм, семью и потомство» пьющий народ, закалённый войной и революцией, убеждали мало. А разъехавшиеся по глубинке члены агитпроповских комиссий воочию убеждались, насколько прочно самогоноварение вошло в жизнь советской деревни. Выяснялось это порой достаточно необычным образом. Поскольку сам процесс изготовления и распития запрещенных напитков комиссарам никто показывать не собирался, свои выводы они делали на основании изучения детских рисунков. На одних из них деревенские детишки изображали самогонный аппарат, на других — сам момент распития, на третьих — мордобой после пьянки.
«Рыковка» в комплекте с зубным порошком
Поняв, что тяга российского населения к крепким спиртным напиткам неистребима, большевики пошли на попятную и решили-таки возродить их официальное производство. А поскольку председателем Совнаркома СССР с 1924 года был товарищ Рыков, пошедшую в продажу первую советскую водку стали звать в народе в его честь. Писатель Михаил Булгаков в то время записывал в дневнике: «В Москве событие — выпустили 30-градусную водку, которую публика с полным основанием назвала „рыковкой“. Отличается она от царской водки тем, что на десять градусов она слабее, хуже на вкус и в четыре раза её дороже».
Возвращая водку, советское правительство было озабочено не только быстрым пополнением госбюджета за счет населения, но и здоровьем этого самого населения, которое зачастую травилось некачественным самогоном и другими суррогатами. Успехи вроде бы были налицо. Недобравшая в градусе, но недорогая (всего 1 рубль за бутылку) советская водка выгодно отличалась ценой от деревенского пойла, поэтому вскоре стала весьма популярной в городах. Однако городское население в СССР, согласно переписи 1926 года, составляло всего чуть больше 26 млн человек, в то время как сельское — около 121 млн. И в деревне дела у «рыковки» шли гораздо хуже. Как это часто бывает при принятии директивных решений, в голове у кого-то из руководящих работников что-то заклинило, и водку в деревне стали продавать исключительно в комплекте с зубным порошком и прочими средствами личной гигиены, которые там особым спросом и не пользовались. Так что сельский люд предпочитал не заморачиваться и пить то, к чему уже привык. А борьбу с пьянством и самогоноварением советская власть вела, с переменным успехом, вплоть до самой своей кончины в 1991 году.
