«Сколково» принесёт пользу как идеология, а не как территория»
Андрей Сидорчик, АиФ.ru: Жорес Иванович, можно ли сказать, что последствия «кризиса 90-х» в науке преодолены? Мы возвращаем утраченные позиции?
Жорес Алфёров: – Можно сказать, что мы начинаем возвращать утраченные позиции, но сказать, что кризис российской науки 90-х годов преодолён, никоим образом нельзя. Потому что это был глубочайший кризис не только науки, но и страны в целом с очень многими серьёзными последствиями. Наука в России и в Советском Союзе играла огромную роль, она в значительной степени определяла развитие страны. Академия и академическая наука дали очень много и для создания новой системы образования, и для развития производительных сил страны. Развал Советского Союза был тяжелейшим ударом абсолютно во всех областях. Главная проблема современной российской науки – это даже не проблема финансирования, это проблема невостребованности научных результатов экономикой и обществом. И для этого надо делать очень многое. Мы понесли большие потери. Многие молодые учёные ушли в коммерцию, уехали за рубеж. Сегодня, с моей точки зрения, у страны нет будущего, ежели мы не возродим экономику на высоких технологиях, а это означает, что её можно возрождать только на основе научных исследований и разработок.
– Вы являетесь научным руководителем инновационного центра в Сколково. На Ваш взгляд, успешно ли развивается данный проект, и какие перспективы он сулит России?
– Это ошибочное представление, что я являюсь научным руководителем Центра Сколково. В Сколково создавался с самого начала Научно-консультативный совет центра. Была такая идея у руководства, что сопредседателями Научного совета должны быть лауреаты Нобелевской премии. Один сопредседатель из России, и в данном варианте не было выбора, к величайшему сожалению, а вторым сопредседателем по моему предложению был приглашён выдающийся биохимик нашего времени профессор Роджер Корнберг из Станфордского университета. Я сразу согласился быть сопредседателем. Но говорил, что должен быть научно-технический совет, а не научно-консультативный. Не послушались. Остался научно-консультативный. С самого начала я излагал следующий принцип: Сколково – это не территория, Сколково – это идеология, как в новых политических и экономических условиях поощрять новые научные разработки, которые могут становиться стартап-компаниями и могут вести к новым проектам, в том числе коммерческим, реализующим эти исследования. В этом случае привилегии должны даваться не территории, чтобы у нас появилась офшорная зона Сколково, а тематике. Мы подали такой проект закона в Думе от учёных трёх фракций: ваш покорный слуга, профессор Колесников из Иркутска от «Единой России», академик Черешнев от «Справедливой России», – где записали, что мы согласны со всем проектом, но только добавьте, что статус участника даётся только при положительном решении нашего Совета. Это не было принято. Я думаю, что сколковский проект может ещё сослужить нам службу, но в преобразованном виде, как проект, который развивает определённую образовательную деятельность и идеологию по реализации.
«Избыточности науки не бывает!»
– Хотелось бы узнать Ваше мнение о том, каковы причины столь медленной интеграции новых научных разработок в повседневную жизнь в РФ?
– Это тяжёлый и непростой вопрос. Я недавно у себя в Академическом университете прочитал лекцию под названием «Прорывные технологии второй половины ХХ века и их роль в современности», где я проанализировал целый ряд технологий, которые созданы на основе фундаментальных исследований, но они родились уже во второй половине ХХ века, начиная с нашего атомного проекта, космических технологий, открытия транзистора и, соответственно, полупроводниковых технологий, открытия лазера и лазерных технологий, открытия кремниевых чипов и полупроводниковых гетероструктур и новых информационных технологий на этой основе, новых медицинских и биотехнологий. Это в значительной степени базировалось на революции в физике в первой половине ХХ века, на революции в биологии и медицине конца 40-х – начала 50-х годов. 1990-е годы: очень многие вещи в космических, информационных технологиях, в оптоэлектронике – Интернет, волоконная связь, мобильная телефония – базировались на наших технологиях. 90-е годы – это период самого бурного развития новых технологий. А мы оказались на обочине, потому что разрушили Оборонкомплекс, который давал 60 % гражданской высокотехнологичной продукции. В этом гигантском технологическом развитии мы оказались на обочине в самый горячий период. Сегодня российский рынок высоких технологий захвачен западными компаниями. Для того чтобы мы сегодня на наш рынок высоких технологий несли свои работы, мы должны их сделать лучше. Мы где-то сохранили позиции. Мы должны это делать. Сегодня это очень непросто, но без этого нельзя жить дальше.
– Существует ли в современной российской науке проблема «утечки мозгов»? Или молодые научные кадры готовы работать в России?
– Снова непростой вопрос. Есть у нас в Академии наук такие академические семьи. Это хорошее дело, когда дети идут по стопам родителей. Есть у нас Константин Георгиевич Скрябин, академик, который занимается биотехнологией. Папа его был Георгий Константинович Скрябин, главный учёный секретарь Академии наук. А дед был академик Константин Скрябин. Он мне рассказывал, как его дед, выступая в Кремле ещё до войны, сказал: «Когда все позиции в науке занимает старшее поколение – это трагедия. Когда все позиции занимает молодое поколение – это комедия». Нужно сочетание. Мы потеряли многих, кто-то уехал, кто-то ушёл в коммерцию. Был совершенно, извините, идиотский лозунг Салтыкова, первого министра в правительстве, об избыточности российской науки. Избыточности науки не бывает, она может быть не та, плохо работать, но не бывает избыточности. Многие уехали. Те, кто там успешно сделал карьеру, уже не вернутся. Те, у кого ничего не получилось там по крупному счёту, не нужны нам здесь. Не получилось там – не получится и тут. Мы должны создавать условия, чтобы молодёжи было интересно, престижно и выгодно заниматься наукой у нас.
«ЕГЭ может быть в правилах уличного движения, а не в образовании»
– Считаете ли Вы советскую систему образования лучшей в мире? Если это правда, то не лучше ли будет для России вернуть советские основы образования?
–Когда мы выиграли спутник в 1957 году, Кеннеди сказал, что «выиграли русские не ракетами, а на школьной парте». И они сделали соответствующие выводы. В советской системе школьного образования в итоге победило нормальное серьёзное образование с очень мощной частью основных предметов: русский язык, литература, математика, физика, биология. В вузовском образовании мы были пионерами в инженерно-физическом образовании. В начале 1970-х я создавал факультеты и кафедры в Ленинграде, в которых совмещалось не просто инженерное, а инженерно-технологическое. Роль технологии резко выросла. Московский физтех вырос в блестящий институт по этой части. Или Академгородок в Новосибирске. Физматшкола, университет и мощный академический центр – это система, которая лучше любого американского кампуса.
Очень важной является следующая вещь. Наука – основа образования. Изменения в научных исследованиях, возрастающая роль междисциплинарных исследований, использующих математику, родилась биоинформатика как направление; применение диагностических методов в медицине и биологии требует другого образования. Мы должны сегодня хорошо учить и физике, и математике, и биологии, и медицине. Это требует других подходов. Мы можем это делать, но страшно бюрократизированная система образования, которая возникла у нас, не даёт возможности создавать новое. Вторая чрезвычайно важная вещь в этом деле – это ЕГЭ. Я всегда был его противником. ЕГЭ может быть в правилах уличного движения. В образовании всегда было, есть и будет – учитель и ученик, их взаимодействие.
– Основа науки любой страны – её образование. Министра Фурсенко сменил министр Ливанов. По Вашему мнению, нынешний вектор развития российского образования обещает России будущее страны – лидера мирового научного процесса?
– Нет. Гуриев, ректор Российской экономической школы, Ливанов и Северинов, биолог, профессор, который работал где-то за рубежом, написали большую статью года два назад, в которой призывали к ликвидации Академии наук. Когда Ливанов стал министром, он изменил своё мнение. Пригласил меня стать председателем Научного совета Минобрнауки, обосновав, что это очень важно. Я дал согласие. Совет оказался общественным, половина которого формируется через Интернет. Мне стоило больших усилий доказать, что я не смогу работать с Тиной Канделаки, которая не вошла в итоге в Совет. Затем был известный случай, когда я вышел из этого Совета, потому что вначале Ливанов говорил всё разумно, потом вдруг заявляет, что это нереформируемое и т. д. Реформы нужны и в Академии наук, но нельзя во главу реформ ставить некие выдуманные политические принципы. Нельзя говорить: «Ах! В цивилизованных странах так». Россия и Советский Союз – цивилизованная страна, у нас был свой подход. Я люблю цитировать китайцев. Ден Сяо Пин говорил прекрасные слова: «Неважно, какого кот цвета – чёрный он или белый. Хороший кот – такой, который ловит мышей». Российская академия наук ловит научных «мышей» пока лучше, чем другие организации. Давайте всё делать вместе. Давайте не будем политические лозунги превращать, не думая о пользе страны. Мы сохранили Академию наук, она выживала и сейчас должна развиваться. Она должна развивать науку в университетах. И с нами наука в университетах будет развиваться гораздо быстрее.
«Президент РАН может большего добиться от власти»
– Насколько принципиально важны нынешние выборы президента РАН? Сильно ли различаются взгляды на будущее Академии у Вас и Ваших конкурентов?
–Эти выборы президента РАН стали немного напоминать выборы другого сорта. И СМИ интересуются, и некую политическую подоплёку часто ищут. Могу сказать, что в академическом сообществе не принято критиковать своих конкурентов по выборам. Эти выборы очень важны по следующей причине: мы жили и, слава богу, выжили. В 90-е годы – только бы выжить. Бюджет моего родного Ленинградского физтеха в 1992 году упал в 20 раз. Благодаря международным контрактам, международному сотрудничеству мы смогли устоять и сохранить коллектив. В 2000-е годы ситуация изменилась. Нам нужно переходить от философии выживания к философии развития науки и её развития в Академии наук. Это не просто делать. Это уже психологически нужно воздействовать на людей. Философия развития – это на науке ты по-настоящему зарабатываешь деньги, и не просто на грантах, а развивая новые стратегические направления. В философии выживания даже имущество используется для того, чтобы сохраниться, а в философии развития имущество используется, чтобы развивать науку, нужно новое оборудование.
Конкретные стратегические направления рождают только сами исследователи. И этим нужно заниматься. От президента Академии наук зависит очень многое. Развитие требует множества конкретных решений, часто носящих принципиальный характер. Меня просили баллотироваться на этот пост и раньше, но я отказывался. А сейчас я решил принять приглашение, потому что эта позиция, хотя лично мне она ничего не даёт, позволяет решить целый ряд проблем. Именно в этой позиции человека больше слушает власть, и можно большего добиться. Поэтому в этот раз я решил, что не буду уходить в кусты.
«Мы должны «инфицировать» детей наукой!»
– Советский Союз активно пропагандировал достижения науки как через СМИ, так и при помощи научно-популярной литературы и документального кино. Сейчас ТВ и другие СМИ активно пропагандируют оккультизм, астрологию, весьма сомнительную «околонауку». Почему Россия сейчас так слабо занимается пропагандой научной мысли?
–Мне приходится часто, особенно после получения Нобелевской премии в 2000 году, общаться с журналистами, и могу сказать, что профессиональный уровень журналистики у нас крайне невысок. Я имел дело с журналистами и в советское время, и обычно в то время журналист, отправляясь на разговор со мной, готовился к этому, задавал разумные вопросы, он изучал проблему, и потом получалась совместная беседа, которая приносила пользу. Сейчас очень часто молодые журналистки приходят ко мне, а, когда потом дают мне свои материалы, мне всё нужно писать заново, они так ничего и не поняли. Есть и хорошие журналисты, но их не так много. Да и у нас, учёных… Серёжа Капица, мой старый друг, мы с ним много чего делали вместе. А где его смена? Он последние годы вёл такие передачи. Значит, и здесь нужна смена. Как я уже говорил, чтобы не было трагедии и комедии, нужно сочетание. Для этого наука должна быть нужна.
– В прежние времена в отечественном искусстве образ учёного показывался выигрышно: самоотверженный подвижник прогресса, способный на самопожертвование ради блага человечества. Как «Офицеры» звали молодёжь в армию, так «Девять дней одного года» звали молодёжь в науку. Почему сегодня образ учёного оказался где-то на периферии внимания?
– Это печально. Я лично решаю эту проблему сугубо частным образом. Должен сказать, что престиж науки стал падать уже в последние годы советской власти. Когда я создал одну из своих первых базовых кафедр оптоэлектроники в 1973 году, очень быстро я увидел, что пока мы отбирали лучших ребят с двух факультетов, всё было хорошо. Потом мы провели первый обычный набор и получили самую слабую группу в истории нашей кафедры. Я понял, что нам не обойтись без своей школы. Мы создали лицей «Физико-техническая школа». Идеология здесь такая – мы «инфицируем» этих ребят наукой. Мы их набираем в 13 лет в восьмой класс, и они заражаются этим делом. Очень многие потом идут в науку, несмотря на всё. Но ко мне сейчас приходят учителя (лицей – это компонента моего университета) и говорят, что нам уже нужно иметь лицей с 5-го класса. Конкурс у нас большой, но упало образование в школе, и дети теперь намного менее подготовленные приходят в лицей. Папа у меня был старый большевик. Он как-то мне сказал, что у Владимира Ильича Ленина были такие слова: «Когда-нибудь наступят такие замечательные времена, когда в мире останется только три профессии: врач, учитель и инженер». Учитель – центральная фигура. Каждый из нас помнит своих школьных учителей и какую роль они сыграли. Мы должны вернуть учителю это значение. У меня в лицее замечательные учителя. И ребята по-другому к этому относятся. Мы очень много теряем в школе. Мы должны сохранять многие сельские школы. Мои родители жили в дореволюционное время, оба были из бедных семей, но в обоих случаях местный учитель заметил способных девочку и мальчика и добился бесплатного образования: папа – в городском училище, мама – в министерском. И это в небольших местечках в Белоруссии. И это нужно делать. Это, как говорится, есть центр мироздания.
