Рассказывает заведующий кафедрой косметологии и реконструктивно-восстановительной хирургии Российской медицинской академии последипломного образования (РМАПО), руководитель центра реконструктивной хирургии лица и шеи Центрального научно-исследовательского института стоматологии и челюстно-лицевой хирургии МЗ РФ, доктор медицинских наук, профессор Александр Неробеев.
Операции для социальной адаптации
«AиФ»: – Александр Иванович, хотелось бы поговорить не просто о пластической хирургии, а об операциях, которые делаются не «для красоты», а для восстановления повреждений.
Александр Неробеев: – Вообще «пластическая хирургия» – это базовая хирургия поверхностных тканей. Но сегодня, говоря об этом направлении, люди имеют в виду косметическую хирургию. Другая, очень важная ветвь пластики – это реконструктивная хирургия, ее основная задача – восстановление утраченных тканей. Желающих работать в этой области гораздо меньше, чем в «косметике». Это ведь очень сложно и ответственно, особенно когда речь идет о хирургии лица и шеи. Если другие части тела можно прикрыть одеждой, то здесь все на виду, и малейший рубец, дефект кожи, неработающая мышца – это беда.
«AиФ»: – С какими проблемами чаще всего сталкиваются реконструктивные хирурги?
А. Н.: – С врожденными дефектами и деформациями. Их обычно корректируют еще в детском возрасте, чтобы ребенок был принят в среде ровесников. Можно так и сформулировать главную задачу реконструктивной хирургии – помочь человеку почувствовать себя комфортно в обществе. Поэтому еще одна категория наших пациентов – люди, пережившие онкологические операции.
В 1979 году в США прошел конгресс «Качество жизни онкологических больных». Там впервые заговорили о такой проблеме: оперируют человека по поводу рака, удаляют, например, язык или губу… Онкологи сделали свое дело, пациент жив, но как он живет?! Не может есть, общаться, выброшен из общества, сидит дома за занавеской… На этом конгрессе был поставлен вопрос о судьбе людей, названных «социальными калеками». Задача пластических хирургов – помочь таким пациентам. За последние 20 лет в этом направлении сделано очень много, колоссальные достижения во всем мире, и Россия не отстает нисколько.
«AиФ»: – Это делается в рамках одной операции?
А. Н.: – Оптимальный вариант – когда онколог и пластический хирург работают в команде. Кстати, именно благодаря достижениям реконструктивной хирургии стали возможны многие сложные операции. Например, удаление некоторых видов опухолей языка, орбиты глаза или опухолей черепа – раньше было непонятно, чем потом «закрыть» мозг, его же голым не оставишь. На помощь пришла пластическая хирургия. Так что сейчас гораздо меньше неоперабельных больных – можно успешно убрать практически любую опухоль даже на поздних стадиях и дать человеку возможность после операции жить нормально.
Еще один наш «контингент» – это люди, получившие травмы. На первом месте – жертвы автомобильных аварий. Не все пристегиваются, к сожалению… А если удариться лицом на большой скорости, то кости лица превращаются в мельчайшие осколки, которые приходится собирать, как пазлы. Это сложнейшие операции, порой они длятся до 20 часов!
Технологии плюс мастерство
«AиФ»: – От чего зависит успех реконструктивной операции?
А. Н.: – Во многом – от технического оснащения. И, конечно, от умения врачей работать на новейшем оборудовании. Вот сейчас есть такая технология – можно на основании рентгенологических и компьютерных исследований сделать из пластмассы стереоскопическую модель дефекта, который нужно исправить. На этой модели можно отработать операцию – тогда она пройдет легче и эффективнее. К сожалению, у нас нет государственной программы стимулирования врачей, поэтому молодежь не заинтересована в том, чтобы учиться делать сложные операции, работать на новом оборудовании… Кстати, в косметическую хирургию молодые идут охотнее, там можно быстро получить финансовую отдачу.
«AиФ»: – Получается, в государственных клиниках врачам просто невыгодно делать реконструктивные операции?
А. Н.: – Именно так. Например, удаление молочной железы идет 2 часа, пластическая операция по ее восстановлению – 2,5–3 часа. Хирурги не хотят за ту же зарплату проводить в операционной пять часов вместо двух. Хотя методики отработаны и эффект подобных операций очень хороший.
«AиФ»: – И с психологической точки зрения это важно для пациента.
А. Н.: – Безусловно. Я бы сказал, что пластическая хирургия – это хирургия качества жизни. Ведь можно по-разному оценивать состояние больного. Пока человек не может передвигаться, он мечтает: «Лишь бы ходить!» А как начинает ходить после операции, возникают другие проблемы: «Ой, какие рубцы некрасивые, и нога кривоватая…». Нужно не только восстановить функции органа, но и сделать это с наименьшими потерями.
Родные ткани – надежнее
«AиФ»: – Я правильно понимаю, что для реконструкции органов сейчас в основном используются собственные ткани пациента?
А. Н.: – Да, на сегодняшний день это предпочтительно. Еще 15 лет назад, например, широко использовались титановые конструкции, но сейчас стараемся по возможности обходиться без искусственных материалов. Конечно, если необходим имплантат (для восстановления молочной железы, например) или искусственный сустав – тут без достижений современных технологий не обойтись. Но лучше и надежнее «родных» тканей ничего не придумано! Любой инородный материал – это всегда «мина замедленного действия». Случается, что через много лет после операции человек заболевает гриппом или оса укусит, например, – и может начаться реакция отторжения.
Клятвы Гиппократа недостаточно
«AиФ»: – Насколько оправдано желание некоторых людей делать реконструктивную операцию за рубежом?
А. Н.: – Между прочим, «за рубежом» – не обязательно хорошо. У меня много пациентов, обратившихся ко мне после неудачных операций, сделанных в Швейцарии, в Германии, во Франции…
Я много работал за границей, оперировал в других странах и много ездил по России. Скажу так: реконструктивная хирургия в нашей стране развита очень неравномерно. В столице, в крупных медицинских центрах такие операции делаются не хуже, чем в передовых клиниках Нью-Йорка. Но в большинстве регионов эта область медицины сильно отстает от мирового уровня: нет оборудования, нет подготовленных врачей.
«AиФ»: – Есть ли надежда, что ситуация изменится к лучшему?
А. Н.: – Боюсь, что в ближайшее время вряд ли. У нас никто не занимается этим вопросом в государственном масштабе. За рубежом в развитии реконструктивной хирургии заинтересованы страховые компании. Если человек, например, травмирован на производстве, функции его органов нарушены, он получил инвалидность – страховая фирма пожизненно должна платить ему немалые деньги. Поэтому им выгоднее вложить деньги в обучение специалистов, в создание реконструктивных методик. К тому же они еще и контролируют качество подобных операций. Эта система отработана во всем мире, а в нашей стране пока и речи об этом нет. Мы готовы сотрудничать со страховыми компаниями, и они уже сейчас присылают нам пациентов для реконструктивных операций, но никто пока не пытается оценивать качество этого лечения.
«AиФ»: – Можно ли сказать, что сейчас реконструктивная хирургия активнее развивается в частных клиниках?
А. Н.: – Да. Потому что в государственных зарплата хирургов не зависит от степени сложности и качества их работы. Так что эффективность подобных операций – на совести врачей. Но нельзя ожидать от человека, что он всю жизнь будет выкладываться «на полную катушку» только потому, что дал клятву Гиппократа. Далеко не все доктора на это способны. Да и стать хорошим реконструктивным хирургом весьма непросто: нужно 10–15 лет, чтобы добиться успехов.
