Вызывающая сила
«Когда мать ждала моего появления на свет, она играла до шести часов в день: будущий человечишка формировался под музыку» - так в книге «Автобиография» начинает рассказ о своей жизни композитор Сергей Прокофьев. К нему стоит добавить совсем немногое - произошло это 23 апреля 1891 г.
Многочисленные биографические очерки о Прокофьеве пестрят утверждениями вроде: «Если бы он не стал композитором, то был бы писателем». Или шахматистом, поскольку всерьёз увлекался этим делом, имел первую категорию и неоднократно ставил в тупик чемпиона мира Михаила Ботвинника. Или даже садоводом - его отец был агрономом, а сам Сергей Сергеевич души не чаял в разведении редких экзотических цветов.
Человек-мотор
Однако Прокофьев утверждал, что причастен исключительно к миру музыки. И первую реальную заявку на вхождение в музыкальную элиту он сделал в 4 года: «Сергушечка явился с листом бумаги, разрисованным нотами, и заявил: «Я сочинил рапсодию Листа!»
Жизнерадостный напор и вызов сопровождали и его поступление в Петербургскую консерваторию: «Я вошёл, сгибаясь под тяжестью двух папок, в которых лежали четыре оперы, две сонаты, симфония и довольно много фортепианных пьес. «Это мне нравится!» - сказал Римский-Корсаков, который вёл экзамен». Прокофьеву на тот момент исполнилось лишь 13 лет. Он играл, а ноты ему переворачивали поочерёдно сам Римский-Корсаков и будущий директор консерватории Александр Глазунов.
Последний, кстати, вскоре станет жертвой весёлой выходки юного гения. «Толщина Глазунова поразила моё воображение. Я засунул подушку под пальто и, подражая его походке, пошёл в лавку». Очень соблазнительно было бы предположить, что именно этот эпизод станет основой для его знаменитого «Танца с подушками» из балета «Ромео и Джульетта», а насмешка и ирония станут его визитной карточкой.
В консерватории ему дали прозвище Мотор - за энергию и весёлый нрав: «Я не люблю пребывать в состоянии покоя, я люблю быть в движении». Этой способности он не утратил и впоследствии.
С годами накал страстей не утихнет. Вот реакция на парижский концерт 1921 г.: «Это не музыка, а звуковой стальной трест!» Вот уже 1927 г., его выступления в СССР: «Писать так, как пишет Прокофьев, нельзя!»
Его и наши песни
Последние слова ключевые. Прокофьев действительно шёл поперёк разнообразных «нельзя» всю жизнь. И не только в музыке. Святослав Рихтер вспоминал о случайной встрече с Сергеем Сергеевичем: «В ярко-жёлтых ботинках, с красно-оранжевым галстуком... Он нёс в себе вызывающую силу - я не мог не обернуться ему вслед».
О том, насколько убедительной была эта «вызывающая сила», свидетельствует один весьма острый эпизод. Когда говорят о кремлёвском совещании деятелей советской музыки, состоявшемся в 1948 г. под руководством Андрея Жданова, используют слова «страшный разгром» и «унижение Прокофьева». На деле же Прокофьев во время выступления Жданова беседовал и пересмеивался с соседями. Его призвал к порядку Матвей Шкирятов - вершитель судеб, зампредседателя Комиссии партийного контроля ЦК ВКП(б). Сергей Сергеевич отреагировал молниеносно и очень громко: «Да кто вы такой, чтобы делать мне замечания?» Жданов прервал свою речь и рассмеялся. После чего пристыженный Шкирятов вяло пробормотал: «Наверное, никто, просто так себе человек...»
Прокофьев никогда не прогибался перед властью. Но никогда ей в открытую и не противостоял. У него была иная стратегия. В музыке есть понятие «скерцо» («шутка»). Музыковеды иногда называют Сергея Сергеевича Человек-скерцо: «Его фантазия беспредельна, лёгкость письма изумляет, автор шутит, играет...» Но, играючи, он может всерьёз напугать. Как это произошло с его юбилейной кантатой к XX годовщине революции. Прокофьев решил написать произведение для двух хоров, симфонического оркестра, оркестра баянов и шумовой группы. Но главный подвох был в том, что текст он соорудил из цитат Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина. Представьте себе: под взрывную музыку Прокофьева идёт рефрен: «Мы отнимем хлеб и все сапоги у капиталистов, мы оставим им корки, мы оденем их в лапти!» При этом сам Прокофьев заявлял: «У Ленина очень яркий, образный, убедительный язык - я беру напрямую слова вождя!» Возразить было нечего. Гонорар в 25 тыс. рублей остался у Прокофьева. Но первое исполнение кантаты состоялось уже после его смерти - в 1966 г.
Выезжая в 1918 г. из Советской России, он тоже «шёл поперёк». Все деятели культуры стремились сразу в Европу. Прокофьев же едет через охваченную Гражданской войной Сибирь в Токио: «Итак, прощайте, большевики! Отныне не стыдно ходить в галстуке, и никто не наступит на ногу».
Конечной целью была не Япония, а США: «Здесь резня и дичь, там - культура. Нью-Йорк, Чикаго. Колебаний нет». Спустя три года вызывающая провинциальность и скука Америки погнали его в Париж. Но и там результат был очевиден: «Воздух чужбины не возбуждает во мне вдохновения, потому что я русский, и нет ничего более вредного для человека, чем жить в ссылке. Я должен снова окунуться в атмосферу моей родины, я должен слышать русскую речь, беседовать с людьми, близкими мне. И это даст мне то, чего так здесь не хватает, ибо их песни - мои песни».
Верно и обратное: его песни - наши. И «Вставайте, люди русские!» из фильма «Александр Невский», и одноимённая кантата, и бешеная пляска опричников из «Ивана Грозного». А также все его 11 опер, 7 симфоний, 7 балетов, 30 романсов и много-много других произведений, включая неоконченный балет «Каменный цветок», работая над которым Прокофьев скончался в один день со Сталиным - 5 марта 1953 г.
