Александр Ширвиндт: «Жду, когда Ломоносов в лаптях с рукописью припрётся»

Памяти сатиры

Валентина Оберемко, «АиФ»: Александр Анатольевич, открылся новый сезон, что нового будет в Сатире? 

Александр Ширвиндт: Это 94-й, через год будет 95-й! Хотя в связи с пенсионной реформой 95 скоро станет молодёжным возрастом. Что касается Сатиры, то это кличка, которую театру дали в советское время. Театр Гоголя, Театр Сатиры, Театр Моссовета - идиотская условность. Отменить, очевидно, невозможно, так и висят эти бирки. Сейчас уже лучше написать: «Театр памяти сатиры».

- Но зритель же на название ориентируется.

- Да, обыватель не понимает, что это условность. Нам всю жизнь приходилось соответствовать вывеске. Все начальники, которые здесь были до меня, несли крест невозможности сказать что-то острое. У Плучека закрыли 6 спектаклей. Их не просто не разрешили поставить, их сняли! Это трагично и болезненно, когда убивают уже родившееся дитя. Поэтому вся советская сатира существовала на хрестоматийных фигах в кармане, аллюзиях, намёках. Бесконечные ревизоры, городничие, одетые в секретарей обкома, - наивная попытка поставить «вроде не про это». 

Александр Ширвиндт: «Чтобы надежды сбывались, надо что-то делать» Подробнее

- Сейчас цензуры нет… 

 - Её действительно нет - в том смысле, что я могу ставить всё, что захочу. Важно лишь, какой будет резонанс. Но это уже не цензура, это по­следствия. Существует советский атавизм, внутренний перепуг художников: начинают что-то делать, но вдруг думают: «Ой, не пройдёт». Вроде всё можно, а практически ничего нет. А тогда ничего было нельзя, но были острые, неожиданные, закрытые настоящей цензурой спектакли. Вот такая метаморфоза.

А главное, ничего сатирического не пишут. У меня стол завален пьесами. Не читать нельзя, потому что: а вдруг Салтыков-Щедрин своё творение прислал или Ломоносов припёрся в лаптях и принёс за пазухой рукопись. Но никаких Ломоносовых пока нет. А что касается людей, склонных к ироническо-сатирическому острому глазу, они занялись публицистикой. Например, обращаюсь я к архиталантливому Дмитрию Быкову. Он говорит брезгливо: «Ну ладно. Может быть, напишу пьесу «Домашний арест». Всё равно не поставите». Я отвечаю: «Поставлю-поставлю». Полтора года жду. У них «нет эрекции» на театр. Такая сейчас необходимость существовать в борьбе, что нет времени написать пьесу. Сядешь за письменный стол и отстанешь по дистанции полемики месяца на три. 

В театрах хватаются за переосмысление классики: бесконечные варианты Чехова, Салтыкова-Щедрина, Гоголя, Булгакова. Бросаются делать что-нибудь под девизом «Лишь бы не так». Лишь бы не так, как было, лишь бы не так, как у соседа, лишь бы не так, как привыкли. Но если Васса Железнова подвешена к люстре за задницу, а Тузенбаха играет дама, как бы это ни было талантливо, я сразу говорю: «Ой!» Это старческое брюзжание, я его дико боюсь. С другой стороны, и говорить, что это прекрасно, не могу. Потому что это не прекрасно.

Назначили 2019-й Годом театра. Я не очень понимаю, как это - Год театра, но вижу, что это значимо, и, говоря страшно неграмотным русским языком (когда это слово произносят, у меня начинается сердцебиение), «волнительно». Нет такого слова в русском языке! У Толстого один раз в «Войне и мире» встречается - но тогда, наверно, Толстой был в какой-то отключке. Короче, мне очень волнительно, что будет Год театра. У нас же есть месячник безопасности движения, месяц надо ехать безопасно, а потом - как пойдёт. Есть день без абортов. Целый день нельзя делать аборты, а потом набрасывайся. Вот будет Год театра. Правда, почему только год - непонятно. А потом - всё, на следующий сливай воду? Мы уже начали готовиться. Первая премьера этого сезона - спектакль «Брависсимо». В Доме ветеранов сцены собираются бывшие популярные когда-то артисты и рассуждают о жизни. Их беды очень перекликаются с действительностью. У нас же эти бесконечные уханья и аханья постфактум: «Ах, не на что поставить памятник Тане Самойловой!», «Ох, Лёша Баталов умер, так и не отвоевав у соседа свой сарайчик!» А это были великие! И вот на фоне яхт-клубов и бизнес-центров существуют эти якобы сердобольные сожаления постфактум, благородные порывы постфактум. Забвение сейчас происходит с невероятным ускорением. Взаимоотношения между людьми сиюсекундные. Раньше друзья, родные сидели на кухне, рассуждали, плакали, играли в преферанс, писали друг дугу огромные письма. Я в отпуске перечитывал письма из шестого тома собрания сочинений Чехова. Там 500 страниц!  А сейчас одни эсэмэски: «перезвОнимся», «спишемся», «бежим». Такой минимализм общения даёт абсолютно пугающее отторжение взаимоотношений.

К перу и ручейку

- Может, нового в театрах нет, потому что авторам не найти тему для современного зрителя, он избалован Интернетом, новыми гаджетами?

- Я постоянно вижу этих двухлетних детей, которых не видно за этими гаджетами, но они уже играют на них в бесконечные войнушки. Мне страшно становится, не потому что они плохие дети, а страшно за то, как они растут. Поэтому, если бы кто-то написал пьесу «Гадкий гаджет», я бы тут же бросился её ставить.

Меня, старого педагога, часто спрашивают, как меняется поколение. Я в ответ что-то мычу, а потом вяло формулирую: «Да, они совершенно другие, но ноги, руки, глаза, грудь, улыбка, шарм - то, что от Бога, от мамы, -  такие же». Конечно, мало заметны Мэрилины Монро и Беллы Ахмадулины. Будем ждать. Век безумства техники, а толку? Я не представляю, чтобы, например, Бунин или Достоевский писали на компьютере. Вот сидит, допустим, Толстой, в лаптях, с бородой, и перед ним эта огромная бодяга, и он волнительно набирает на клавишах «Войну и мир». У Пушкина руки тянулись к перу, перо к бумаге, секунда - появлялось «Чудное мгновенье».

Александр Ширвиндт: я влюбился в корову и попутно в будущую жену Подробнее

Почему сейчас такая тяга к советскому искусству, прошлому? Да потому что катастрофы, тирания, параноики, сталино-гитлерообразные уходят в историю. А мелодии, юмор, настоящая литература остаются. Когда звучит «Плыла-качалась лодочка» на фоне этого дискотечного круглосуточного «Евровидения», бьющего по голове одним барабаном, вне зависимости от страны-участницы, даже ребёнок, оторвавшийся от «гаджика», вдруг умиляется на кинофильм «Весна», он прислушивается, как чистый ручеёк течёт мимо этого огромного шипящего водоворота ИНФОРМАЦИИ. 

Сегодня время не искусства, это время технического скачка, дикого ускорения от телефона с диском до смартфона. Человек совершил немыслимое. Куда оно его приведёт? Может, нам обратно к свечке, лаптю, квасу, тихой заводи...Ой, начинаю брюзжать. Извините - возраст.

Смотрите также:

• Валерий Фокин: «Наши дети думают, что Толстой писал фэнтези» →
• Можно ли переписывать классику «на новый лад»? За и против →
• Александр Филиппенко: «Телевизор не смотрю. Стыдно!» →