Его называли гением и шарлатаном, бунтарём и пророком, гипнотизёром и сумасшедшим. Он всю жизнь жил в нищете и умер от голода, зная, что его картины стоят огромных денег. Его творчество повлияло на развитие отечественного и мирового искусства и долгие годы было сокрыто.
Сын кучера и прачки
Павел Филонов родился в 1883 году в крестьянской семье, которая перебралась в Москву тремя годами ранее. О родителях художника известно очень мало: отец, Николай Иванов, крестьянин села Реневка в Тульской губернии, до августа 1880 года был «бесфамильным», а фамилию Филонов он получил по приезде в столицу, где работал кучером. О матери художник позже вспоминал только то, что она брала стирать на дом чужое бельё за гроши.
Филонов неохотно рассказывал о детстве. После смерти отца маленький Паша как мог помогал матери зарабатывать на хлеб: вышивал скатерти и полотенца крестиком, продавал их на Сухаревской площади. В 1897 году мать художника умерла от туберкулёза. В тот же год Филонов переезжает в Петербург, где поступает в живописно-малярные мастерские и работает «по малярно-живописному делу», учится на рисовальных классах Общества поощрения художеств, а с 1903 года — в частной мастерской академика Л. Е. Дмитриева-Кавказского.
Три раза он пытался поступить в академию художеств, но приняли его в конце концов только в качестве вольного слушателя «за прекрасное знание анатомии». В академии Филонов вёл себя странно. Он садился у самых ног модели и, стараясь не смотреть на неё, начинал зарисовку со ступней. Удивительно, но, когда рисунок был закончен, все пропорции модели оказывались идеально соблюдены.
Однако окончить полный курс ему так и не удалось. На одном из занятий преподаватель поставил натурщика в позу Аполлона Бельведерского и воскликнул: «Посмотрите, какой цвет кожи! Ему позавидовала бы любая женщина!». Через несколько занятий Филонов покрыл холст зеленью и прописал по нарисованному телу сетку синих вен. «Да он сдирает кожу с натурщика! — вскричал профессор. — Вы с ума сошли, что вы делаете?» Филонов, не повышая голоса, сказал, глядя профессору в глаза: «Дурак». Потом взял холст и покинул класс.
Каждый атом
Продав одну из своих самых удачных картин «Головы», в 1913 году Филонов отправился в путешествие по Италии и Франции, по которым скитался, изучая европейское и античное искусство. Вскоре он формирует теоретическую основу своего творчества. «Нужно идти не от общего к частному, а от частного — к общему», — провозглашает он. Он говорит о том, что всё в мире строится именно по этому правилу — начиная с кристаллов льда и заканчивая деревьями, животными и людьми. Он считал, что картины нужно «делать», и больше всего ценил хорошо сделанные вещи, чем не сделанные. Позже своим ученикам он говорил: «Упорно и точно вводи выявленный цвет в каждый атом, чтобы он туда въедался, как тепло в тело, или органически был связан с формой, как в природе клетчатка цветка с цветом».
В 1916 году он был мобилизован и воевал на фронтах Первой мировой. Своему другу, поэту Велимиру Хлебникову, он говорил: «Я воюю не за пространство, а за время. Я сижу в окопе и отымаю у прошлого клочок времени». После революции Филонову новой властью была доверена ответственная должность. У него был шанс сделать карьеру: он обладал прекрасными деловыми качествами, талантом, его многие уважали, а его происхождение было идеальным для того времени. Но он отказался. Через некоторое время Филонов возвращается в Петербург, чтобы стать, как он любил говорить, «чернорабочим от искусства».
После долгих скитаний в 1919 году ему удаётся получить небольшую комнату в доме литераторов, на задворках Ленинграда, в которой из мебели был только стол, кровать да пара стульев. По воспоминаниям современников, большую часть пространства комнатки занимали картины: они висели на стенах, стояли по углам. Здесь Филонов прожил до самой смерти.
Первая и последняя выставка
В 1929 году Русский музей собирался сделать персональную выставку художника. После того как картины были развешаны, был напечатан буклет с комплиментарной статьёй, разъясняющей аналитический метод, перед самым открытием на дверях зала с экспозицией появился замок. Тираж буклета был уничтожен, и вместо него появилось гораздо более дорогое издание с репродукциями картин Филонова и идеологически «правильная» статья, в которой доходчиво разъяснялось, почему такое искусство чуждо молодой Стране Советов. Было устроено несколько закрытых просмотров, на один из которых пригласили представителей рабочих организаций.
Предполагалось, что простые, малообразованные люди, ничего не поняв в искусстве Филонова, выскажутся категорически против открытия выставки. Однако происходит обратное. Все рабочие высказываются за открытие экспозиции. Они говорят: «К картинам Филонова надо подойти и постараться понять. Кто был на германской войне, тот поймёт картину „Германская война“».
Тем не менее выставка открыта так и не была, и Филонов до конца своих дней оставался в «подполье». Он был известен только в узком кругу профессионально занимавшихся искусством людей, а широкой публике его творчество было представлено только во времена перестройки.
Дочка
Однажды в дверь Филонова постучали. У женщины в соседней комнате скончался муж, и она просила написать его посмертный портрет. Он согласился, не взяв за работу денег. Спустя три года Екатерина Серебрякова стала его женой. На момент свадьбы ей исполнилось 58 лет. Филонов был на 20 лет моложе.
Покойный муж Серебряковой был известным революционером, и она получала довольно большую по тем временам пенсию, пыталась помочь Филонову, который постоянно голодал. Однако он отказывался от её денег, а если и брал в долг, то обязательно отдавал, записывая каждую копейку в своём дневнике.
Он называл свою жену «дочкой» и писал ей пронзительные письма, страдал от того, что не мог дарить дорогие вещи. Как-то Филонов целый месяц расписывал для неё шарф, получившийся удивительно красивым и ярким. Соседки говорили, что носить такой шарф — преступление, ведь он один такой в мире, а она с гордостью надевала его.
Несмотря на то, что у Филонова не было в СССР ни одной выставки, он был одной из ключевых фигур в художественном процессе 20-х и 30-х годов. К нему часто приезжали художники со всего СССР и из других стран, но за свои уроки он никогда не брал денег. На предложения продать хотя бы одну из своих многочисленных картин за рубеж говорил: «Мои картины принадлежат народу. Я покажу всё, что у меня есть, только как представитель своей страны или не покажу вовсе».
После начала блокады Ленинграда Филонов дежурил на чердаке, сбрасывая с крыши зажигательные бомбы: он очень боялся, что картины погибнут в огне — это было всё, что он создал за всю свою жизнь. По воспоминаниям очевидцев, Филонов, закутанный в лохмотья, часами стоял на продуваемом всеми ветрами чердаке и всматривался в летящий в квадрате окна снег. Он говорил: «Пока я стою здесь, дом и картины останутся в целости. Но я не трачу время даром. У меня столько замыслов в голове».
Смерть
Филонов умер от истощения в самом начале блокады. Это была одна из первых смертей в осаждённом городе, что, в общем-то, не удивительно: он недоедал и до начала войны, и поэтому голод забрал его первым.
Сестра художника Е. Н. Глебова (Филонова) так вспоминала об этом: «…он лежал в куртке, тёплой шапке, на левой руке была белая шерстяная варежка, на правой варежки не было, она была зажата в кулак. Он был как будто без сознания, глаза полузакрыты, ни на что не реагировал. Лицо его, до неузнаваемости изменившееся, было спокойно. Около брата была его жена Екатерина Александровна и её невестка М. Н. Серебрякова. Мне трудно объяснить, почему, но эта правая рука с зажатой в ней варежкой так поразила меня, что я и сейчас, более чем через тридцать лет, вижу её. <…> Рука немного откинута в сторону и вверх, эта варежка казалась не варежкой… Нет, это непередаваемо. Рука большого мастера, не знавшая при жизни покоя, теперь успокоилась. Дыхания его не было слышно. Плакали мы или нет — не помню, кажется, так и остались сидеть в каком-то оцепенении, не в силах осознать, что произошло, что его нет! Что всё, созданное им, осталось — стоит его мольберт, лежит палитра, краски, висят на стенах его картины, висят его часы-ходики, а его нет».
Долгое время в осаждённом городе не удавалось достать доски для гроба. Несколько дней тело Филонова лежало в его комнате, накрытое картиной «Пир королей». Ещё труднее было договориться о том, чтобы вырыли могилу: были суровые морозы, и земля промёрзла. «Придя на Серафимовское кладбище, я нашла человека, который за хлеб и какую-то сумму денег согласился приготовить место, — вспоминала сестра художника. — Какой это был нечеловеческий труд! Стояли сильные морозы, земля была как камень. <…>. И, как я помню, и забыть это невозможно, он больше рубил корни топором, чем работал лопатой. Наконец я не выдержала и сказала, что буду ему помогать, но минут через пять он взял лопату от меня и сказал: «Вам не под силу». Как я боялась, что он бросит работу или, продолжая работу, станет ругаться! Но он только сказал: «За это время я вырыл бы три могилы». Добавить что-то к сумме, о которой мы договорились, я не могла, с собой у меня было только то, что я должна была отдать ему за работу, и я сказала ему: «Если бы вы знали, для какого человека вы трудитесь!» И на его вопрос: «А кто он такой?» — рассказала ему о жизни брата, как он трудился для других, учил людей, ничего не получая за свой очень большой труд. Продолжая работать, он очень внимательно слушал меня».
Женский подвиг
Все картины Филонова, которые сегодня стоят миллионы долларов, оставались в его комнате, под присмотром вдовы. Через пять месяцев блокады она поняла, что может вскоре умереть, и перебралась вместе с ними к сёстрам художника. Филонова вспоминала: «Голод всё больше давал о себе знать. Уехать из Ленинграда мы не могли, имея у себя все картины, все рукописи брата и не имея сил отдать их на хранение. <…> Неожиданно с фронта приехал Виктор Васильевич — муж нашей племянницы. Семья его была уже эвакуирована, и он зашёл узнать, живы ли мы. Увидев нас, он сразу же спросил: «Почему же вы не уехали, почему до сих пор в Ленинграде?» Мы сказали, что уехать не можем, так как у нас на руках картины и рукописи брата. Когда же из дальнейшего разговора он узнал, что у нас нет сил донести картины до музея и нет никого, кто бы помог нам, и в этом весь вопрос, он сказал, что может помочь нам. Он приехал с фронта в командировку, и сделать это надо тотчас же. Работы упакованы были так: один пакет с 379-ю работами и рукописями и второй — вал, на нём накатано 21 полотно. Когда мы поняли, что это может быть отнесено в музей и сейчас же, счастью нашему, радости не было границ. Он взял и понёс вал, а я, оказывается, пакет, в котором лежало 379 работ! Узнала я о том, что несла пакет, через двадцать пять лет. А в течение этих лет я была уверена, что пакет нёс кто-то, а я только шла с ними.
…До сих пор я не могу представить себя той поры, несущую эту тяжесть… Что же произошло? Неужели радость, что всё сделанное будет спасено, будет в музее, и мы можем наконец эвакуироваться, так как сестре становилось всё хуже, дала мне силы, но отняла память?..»
Первая выставка Павла Филонова в России состоялась в 1988 году.
