Николай Цискаридзе: если меня решат убить на сцене, всё равно окончу партию

«Вся жизнь в балете — это жизнь с нуля. Даже когда ты в хорошей форме, тебе приходится снова и снова преодолевать себя», — уверен Николай Цискаридзе.

В октябре 2013 г. судьба премьера Большого театра Николая Цискаридзе в очередной раз резко изменилась: его назначили исполняющим обязанности ректора Академии русского балета им. Вагановой — одного из старейших и самых знаменитых хореографических училищ России. Цискаридзе тогда засыпали вопросами (а заодно и обвинениями). «Подождите, дайте начать работать!» — комментировал он. Прошло полгода. В апреле начинаются консультации по приёму в академию, у учащихся идут экзамены, а в мае на сцене Эрмитажного театра пройдут отчётные концерты. «АиФ» отправился в Санкт-Петербург, чтобы своими глазами увидеть, удобно ли Николаю в новом кресле. И в новом статусе.

«Не плакать!»

Утро. Балетный класс. Репетиция юбилейного вечера в честь одной из легенд советского балета. Педагоги, экс-худрук Большого театра Юрий Бурлака и и. о. ректора Николай Цискаридзе, наблюдают, как «девоньки» (как их называет Бурлака) по 10, 15, 20 раз отрабатывают фуэте, арабески и т. д. Цискаридзе время от времени отпускает саркастические замечания: «Я просил принцессу Аврору станцевать, а не крейсер», «Мне руки Лебедя нужны, а вы мне Каркушу показываете». У одной из учениц, которая вынуждена танцевать, превозмогая боль в бедре, сдают нервы, и она начинает плакать — от боли и обиды. «Не плакать здесь!» — тут же звучит замечание.

Юлия Шигарева, «АиФ»: Посидев на репетиции, я поняла, Николай, откуда у вас, балетных, железный характер.

Николай Цискаридзе: Да, характер выковывается стальной. Знаешь, на открытках или плакатах часто используют сюжет: цапля заглатывает лягушку, а лягушка в этот момент душит цаплю. И подпись внизу: «Никогда не сдавайся!» Вот эта открытка — про нас. Нас, учеников, именно так воспитывали: что бы ни произошло, ты не можешь себе позволить остановиться.

Вообще детство балетного танцовщика — это постоянное преодоление: боли, характера; борьба с нежеланием шевелиться после больших нагрузок.

А знаешь, что самое страшное? В детстве ты только чего-то достиг и — бац! — вырос. Мышцы совсем другие, навыки приходится формировать другие — всё начинать с нуля! Это потом часто будет повторяться — после отпуска, после болезни или тяжёлой травмы. Вся жизнь в балете — это жизнь с нуля. Даже когда ты в хорошей форме (с 22 до 27 лет — самое золотое время для артиста, когда тебе море по колено), тебе приходится снова и снова преодолевать себя.

— Твоё балетное детство было таким же?

— (Машет рукой.) Этим детям ещё повезло, а мы, выпускники советских музыкальных, спортивных школ, хореографических училищ, учились ещё до всяких Болонских конвенций (смеётся). Поэтому мы по мозгам получали и в переносном, и в прямом смысле этого слова...

Буквально через неделю после поступления в Московское хореографическое училище меня выставили за дверь. Меня, который всегда был первым учеником! Стою в коридоре, реву. Мимо идёт кто-то из преподавателей: «Чего плачешь? У кого учишься?» «У Пестова», — выдавливаю я. «А, значит, звездой будешь!» В училище была такая примета: кому больше всех на уроках Пестова доставалось, того ждёт большое будущее. Этот человек умел добиваться от нас фантастических результатов.

Но та жёсткость, с которой обращался с нами Пётр Пестов, оказалась оправданна. У него был такой ход: обязательно довести нас до истерики перед выходом на сцену (на последних курсах мы уже танцевали в спектаклях). Он гениально просчитывал время: ты нарыдался, тебя колотит, а тебе через минуту — на сцену. Но ты должен совладать с нервами и без сучка без задоринки всё отработать. И не дай бог ты бы допустил ошибку!.. Зачем он так над нами издевался, я в те годы понять не мог. Считал его «садистом», очень на него обижался, хотя при этом понимал, как он нас любит и за нас переживает. Я видел несколько раз, как он реагировал, когда кто-то из других преподавателей осмеливался нелицеприятно ото­зваться о его учениках. Он мог испепелить взглядом на месте! Из него вырывалась какая-то страшная сила, и человек исчезал. Тогда почему он был так жесток?

Понял я это, только когда пришёл в Большой театр и буквально с первых же дней начал сталкиваться с подлыми подставами и жестокой конкуренцией. Когда накануне твоего выступления в прессе выходит какая-нибудь гадостная рецензия,­ напечатанная с одной лишь целью — чтобы у тебя сдали нервы и ты сорвался на спектакле. Вот тогда я, 20-летний танцовщик главного театра страны, позвонил Пестову и сказал: «Я буду всю свою жизнь стоять перед вами коленопреклонённым. Потому что вы меня выучили так, что, даже если меня попытаются убить на сцене, я всё равно буду двигаться до тех пор, пока не закончится моя роль» (смеётся).

— Это правда, что первой книгой, которую ты купил в Большом театре, была «Как выгоняют из Большого» знаменитого Бориса Покровского?

— Да. Я купил её в первый день работы и сразу прочитал.

— Чья история «Больших изгнанников» оказалась похожа на твою?

— Для меня максимально поучительной была история Галины Павловны Вишневской. Мой приход в Большой совпал с тем временем, когда она вернулась в страну, и я, любитель оперы, ходил на тот её знаменитый юбилей, когда она нашла в себе силы переступить порог Большого театра (до того, когда её привезли в Большой вскоре после возвращения в Россию, она не смогла забыть нанесённую ей обиду и в театр не вошла).

И когда со мной стали проделывать всё то же, что с Вишневской (и кампания в прессе, и крики «Если не нравится, пусть уезжает из страны» — меня, по сути дела, подталкивали к этому решению), я понял, что мир не меняется. Как и шаблон, по которому администрация Большого театра расправляется с главными артистами: те же анонимные письма, собрания, публичные линчевания, попытки убедить общество в том, что не такой уж он и значительный... Но что прекрасно в России — здесь есть сарафанное радио. Пока человек, мнению которого ты доверяешь, не скажет, что имеет смысл пойти посмотреть это кино или тот спектакль, ты не пойдёшь, какой бы громкой ни была реклама. Именно по­этому господин администратор, ведущий борьбу с артистом, никак не может понять: сколько бы он ни потратил денег на пишущих людей, с Цискаридзе они не смогли сделать ничего — как были билеты на спектакли с его участием востребованными, так и оставались.

— Не любят у нас талантливых людей.

— А их нигде не любят! Любят, чтобы был серый, убогий и в рот смотрел. Или чтобы был политически грамотным и поддерживал курс партии. И жерт­вой завистников можно стать в любом возрасте. Вот тебе уже наша история: в новогодние каникулы ученики академии готовили балет «Щелкунчик», который показывали на сцене Мариинки. В фойе Академии висели фотографии наших учеников. И, когда мы эти фото убирали в архив, одна из сотрудниц показала мне: фотография одного из наших ребят — а он не только талантливый, но и очень красивый парень — была исчеркана так, что лица невозможно было разглядеть. А ведь ему всего 13 лет! Стремление уничтожить того, кто талантлив, кто выделяется из толпы, проявляется уже в таком юном возрасте!

Цена успеха

День. Классы и репетиции закончены. Николай идёт в свой ректорский кабинет, где в приёмной уже — очередь. Первыми заходят мама одного из учеников и педагог. Мама пытается объяснить, что её сын — один из самых младших в классе, поэтому не всегда справляется с нагрузками, а амбиции у мальчика велики... Объяснения переходят в слёзы: сами они издалека, здесь вынуждены снимать квартиру на окраине города... Цискаридзе и педагог в два голоса утешают маму, обещая в ближайшие месяцы понаблюдать за мальчиком.

Когда поток посетителей и документов иссякает, Цискаридзе спускается в столовую академии, где за большим столом собираются педагоги — съесть свекольный салатик, обсудить проблемы. И — снова на занятия.

— Тяжело ли быть вершителем детских судеб и говорить родителям: «Нет, ваш ребёнок не подходит для балета»?

— Нет, не тяжело. Потому что я знаю, о чём говорю. И пытаюсь очень доходчиво объяснить родителям, что одно дело — их амбиции и другое — сложности, на которые они обрекают ребёнка, — и моральные, и физические. Что профессия балетного танцовщика — не самая простая. И то, что постигаешь её через муки, — это не для красного словца сказано. И тут бессмысленно давить или уговаривать — ребёнок не должен погибнуть от нагрузок.

«Переигранная» рука в музыке, травмы в балете — они порой приводят к страшным послед­ствиям. У меня была коллега в Большом театре... Ещё когда учился в училище, я слышал её фамилию — её считали одной из самых одарённых учениц в истории училища. Позже, став танцовщиком Большого, встретил её в закулисном мире — она ходила с палочкой и работала в канцелярии балета. Такой трагедией заканчиваются выходы на сцену с недолеченными болезнями. Кажется, подумаешь, горло болит — какая ерунда! Но это колоссальная нагрузка на сердце, сосуды. Она умерла молодой — врачи не смогли остановить болезнь. Другая моя коллега — юная, подающая большие надежды танцовщица — совершила геройский поступок: с гриппом и высокой температурой всё же вышла на сцену, потому что театр не мог найти ей замену. «Награда» — воспаление лёгких, полгода восстановления и выходы на сцену в последних линиях кордебалета до пенсии. А в театре ей никто даже «спасибо» не сказал.

— У нас сейчас любят рассуждать о том, что молодое поколение растёт не патриотами. Но, может, надо не насильно заставлять Родину любить, а делать так, чтобы народу в стране жилось хорошо, тогда он без всяких указок сверху её полюбит?

— К сожалению, это правда. Я много раз восхищался, как грамотно продумана американская идея. Как внятно они умеют всё объяснить. У нас же порядочного человека сперва затравят, а потом требуют, чтобы все остальные были честными, неподкупными...

Или вот так тебе объясню... «Железную дорогу» Некрасова помнишь? То место, где говорится о строительстве Николаевской железной дороги. Построил её русский народ. Стоит она, по сути, на костях крестьян. А наградили кого? Генералов, чиновников.

Как мы все восхищались этими обличительными стихами Некрасова! А русскому народу как не платили, так и не платят. Новейшая история. ХХI век. Всем уже ясно, что Большой театр заново построили Равшаны и Джамшуты. Не говорю уже про те безобразия в театре, которые вскрылись за последнее время. И те, кто допустил это, разрушил всё, что можно, не в тюрьму за это садятся, а получают награды. Как на таких примерах воспитывать патриотов из молодого поколения?

Далее. Открытие Исторической сцены после реставрации. На сцене — приглашённые звёзды. Никогда не забуду лицо сидевшей в зале Галины Павловны Вишневской, которая смотрела, как стоящая на сцене румынка Анжела Георгиу на невнятном языке, держа в руках ноты, исполняла арию Лизы из «Пиковой дамы». Кому в голову это пришло? А опера «Руслан и Людмила»? Не говорю про сцены, когда герои кидаются шайками и бегают голыми по сцене. Хорошо, воспримем это как авторское прочтение. Но вот сцена пира, которая решена в традиционной исторической манере, а на сцене стоят круглые столы, как на банкетах 1990-х годов. Тогда как на Руси никогда не было круглых столов — только прямоугольные! Вот тебе и знание традиций родной страны! О каком уважении к себе мы можем после этого говорить? Откуда оно возьмётся?

Скамейка запасных

Вечер. Занятия заканчиваются, ученики расходятся по домам. А кто-то из педагогов снимает висящую в центральном холле академии фотографию — на ней Цискаридзе с олимпийским факелом бежит по улицам Сочи. Фотография и факел отправятся в архив Вагановки.

— Скажи, а в балете «скамейка запасных» длинная?

— Очень короткая. Девочки ещё идут, а вот мальчиков родители не хотят отдавать в балет. И нам, училищам, театрам, надо ездить и искать таланты по регионам. Потому что далеко не каждая семья может сегодня доехать до столицы, чтобы показать своего ребёнка профессионалам. В СССР всё было иначе. Моя мама, работавшая педагогом, смогла вывезти меня в Москву. Да, ей, учителю физики, приходилось работать в две смены и ещё брать учеников, но тем не менее заработок педагога ей позволил съездить из Тбилиси в Москву и Питер и показать меня в училище. А сегодня учитель на свою зарплату далеко ребёнка сможет увезти? Да и родители всё просчитывают — нет отсрочки от армии, нет социальных гарантий при ранней пенсии. Недавно один из наших детских театральных фестивалей интересный эксперимент провёл. Они поставили телекамеру в немецком и российском театрах и приходящим на спектакли детям задавали вопрос: «Кем ты хочешь стать? О чём мечтаешь?» Немецкие дети отвечали: «Я бы хотел, чтобы взрослые прислушивались к моему мнению, чтобы мама мне больше уделяла времени». А наши: «Хочу стать министром, депутатом». Они же прекрасно понимают, кто сегодня имеет больше возможностей и всяких благ.

— Сегодня много говорят о том, какой должна быть государственная политика в области культуры. А ты бы с чего начал?

— Срочно разделить творческую составляющую искусства и хозчасть. И всех «эффективных менеджеров» направить именно на решение хоззадач, запретив им даже мало-мальски влиять на часть художественную: подписание контрактов с артистами, режиссёрами и т. д. За-пре-тить! И каждую область искусства отдать творцу! Пример последних 20 лет показал результат деятельно­сти «эффективных менеджеров»! Про Тихона Хренникова много что говорили — такой он был, сякой. И тем не менее во главе Союза композиторов в течение многих лет стоял один из самых выдающихся композиторов. Думаю, что ещё не одно поколение напишет мемуары про Юрия Григоровича — какой он был человек. Большого художника нельзя рисовать одной краской. Человек он был разный. Но в течение долгих лет он возглавлял балет Большого театра, и тогда балетная труппа была поистине звёздной. Именно этот период в истории называют «золотым веком большого балета».

После моего назначения на пост ректора Вагановки послышались крики: «Как может артист балета управлять академией?! Ах! Ох!» Простите, а Ваганова кто была?

— Балерина!

— А Софья Головкина, руководитель Московского хорео­графического училища? Тоже балерина! Потому что, если ты сам не пел, не проводил часы на репетициях или за инструментом, ты не можешь понять, какой ценой это даётся.