Этим летом знаменитая оперная дива Любовь Казарновская отпраздновала шестидесятилетний юбилей, а теперь готова представить публике свою первую книгу воспоминаний. Мемуары под названием «Любовь меняет всё» будут особенно интересны многочисленным поклонникам Казарновской, ведь в них лауреат международных музыкальных конкурсов, телеведущая и член жюри популярных программ «Первого канала» откровенно рассказала о своей семье, личной жизни, а также поделилась профессиональными секретами и переживаниями о будущем мировой оперы.
АиФ.ru публикует отрывок из главы «Казусы», в которой Казарновская вспоминает забавные случаи, произошедшие с ней до, во время и после выхода на большую сцену.
«Отошла ко сну на сцене Метрополитен»
Из казусов театральной жизни часто вспоминаю эпизод, произошедший со мной во время работы в Метрополитен-опера. По правилам театра, когда одна из трёх певиц, занятых в постановке, выступает, две другие обязаны её страховать, то есть быть готовыми выйти на замену, случись что непредвиденное. Это — непреложное условие, записанное у каждой в контракте. Там же сказано, что для реализации этого правила «страхующая» певица до начала последнего акта представления должна быть или непосредственно в театре, или у себя дома, но при условии, что жилище располагается не более чем в десятиминутной транспортной доступности.
Мы тогда жили около Карнеги-холла, это буквально в семи минутах на такси от Линкольн-центра, где располагается Метрополитен. У нас уже Андрюша был, совсем малыш. Помню, он спал, и мне жутко хотелось. Смотрим с Робертом на часы. Ну все, можно расслабиться — последний акт начался — это был четвертый акт «Отелло». «Роберт, — говорю, — я пойду уже прилягу». Только вошла в спальню, слышу — звонок. Звонит Чарли Рикер. Роберт говорит в трубку:
— Привет, Чарли, да, все хорошо, мы сейчас как раз ложимся спать.
И слышит в ответ:
— Я боюсь, Любе сегодня придется ложиться спать на сцене Метрополитен (как известно из сюжета — это сцена удушения Дездемоны в постели ревнивым Отелло).
Оказалось, у сопрано, исполнявшей в тот вечер партию Дездемоны, сел голос, и было решено, что петь четвертый акт — самый сложный и в драматическом, и в вокальном плане, она не будет. Это и известная «Песня об иве», и «Аве Мария», и смерть, так что это сложная штука. Такси уже ждало меня внизу. В нем я и распевалась на радость водителю — живчик такой, афроамериканец, все приговаривал: «Oh, lady, I like it!»* Грим — чуть-чуть, костюм тоже «чуть-чуть» — ночная сорочка, — публика не заметила затянувшегося антракта.
Это страховочное выступление было одним из самых ярких — зал аплодировал долго, щедро. Конечно, мне было очень приятно, — непростая задача выйти сразу в четвертый акт трагедии, без настроя, без раскачки. Публика в Америке довольно эмоциональная, отзывчивая. Резонанс от этого моего выхода был и на следующий день: в авторитетной «Нью-Йорк таймс» появилась заметка похвальной тональности, напечатанная под заголовком: «Russian soprano Ljuba Kazarnovskaya went to bed on the stage of the Metropolitan — very triumphant!»**
«Ты их в дверь — они в окно!» ***
Казусы на сцене во время спектакля — это особая статья переживаний. На одной из первых моих зарубежных площадок — в Оперном театре Ганновера, который я не устаю благодарить, именно этот театр обратился к Роберту с запросом обо мне, ему мы обязаны нашей встречей, нашим счастьем — не успев освоиться с декорациями во время единственной репетиции, в «Богеме», как говорится, «на глазах изумленной публики» вышла из «комнаты» не в дверь, а в окно, причем проделала это дважды.
Во время моего второго этапа сотрудничества с Мариинкой — в 1994 году — спела дуэт Сюзанны и Графини в «Свадьбе Фигаро», буквально дуэт: и за Графиню, что предполагалось, и за Сюзанну, которая так и не появилась из-за кулис... Точнее, выбежала, но уже в самом финале сцены.
Дездемона на сносях
На поздних сроках беременности продолжала выступать. Большой животик был особенно заметен в положении лёжа, без которого никак не обойтись в том самом последнем акте «Отелло», где Дездемоне суждено умереть именно в постели.
Это было на сцене в Монте-Карло. Андрюша внутри выдавал такие па, что это уже невозможно было скрыть от публики, и как-то раз из зала раздался возглас: «А Кассио****, похоже, добился своего!» Это и правда было очень смешно. Пришлось подбирать какие-то другие позы и даже петь, лежа спиной к зрительному залу, — все лучше, чем подозреваемая в неверности Дездемона на сносях.
«Следующий!»
Из казусов работы на российской оперной сцене можно вспомнить нашу эпопею с Большим театром в начале нулевых.
Поставили «Портрет Манон» — из двух опер Массне и Пуччини взяли самые яркие фрагменты, пригласили зарубежных звезд, я исполняла партию Манон. Директором Большого тогда был Владимир Васильев. Мы подписали контракт на пять лет, согласно которому каждый год намеревались ставить масштабные музыкальные проекты, что-то интересное для публики.
«Портрет Манон» имел большой успех, Васильев был доволен, но, увы, вскоре его сняли с поста директора театра. Ему на смену пришел Геннадий Рождественский. У нас был тогда очень интересный контакт с Андреа Бочелли. Решили поставить в Большом «Адриану Лекуврер» Чилеа. Проект поддержала Decca Records. Предложили Рождественскому. Он выслушал и говорит: «Это интересно. Это мы сделаем!» Подписали контракт. Как только подписали, его сняли. Фантастика!
Потом помню, знакомые тогда шутили о следующем директоре Большого: «А вы не могли бы что-нибудь и с новым руководством подписать, может, уберут и его?»
Смешные истории такие, можно огорчаться, можно и смеяться, лучше смеяться, я считаю.
Отрывок предоставлен издательством «Эксмо».
* С англ. «О, леди, мне нравится!»
** С англ. «Русское сопрано Люба Казарновская отошла ко сну на сцене Метрополитен — с триумфом».
*** Из песни В. Высоцкого.
**** Кассио — молодой лейтенант, подчиненный Отелло, подозреваемый им в романе с Дездемоной.
