Лару Кацову, свободного повара из Одессы, часто просят: «Можно с вами просто поговорить?..» Потому что Лара не отпустит никого без того, чтобы внушить: все будет хо-ро-шо. Ну и без фирменного форшмака, разумеется.
То, что поистине нужно во времена, когда рушится мир.
Снаружи.
И внутри.
Она это сама проходила.
— Когда я оказываюсь в затруднительной ситуации, всегда разговариваю с бабушкой. Я вообще постоянно с ней разговариваю. И она говорит примерно так: «Дура ты, Ларка. Кусок йдиота! Ша, что горевать, давай-ка лучше посмотрим, для чего нам нужен этот кусок геморроя... » Бабушка — коренная одесситка, мой ангел-хранитель, которая до сих пор ведет меня по жизни. Это она спасла, когда я потеряла все. И должна была начать все с начала.
В десятых годах 21 века не было в столичном шоубизнесе организатора сильнее Кацовой. Она была концертным директором Аллегровой и Валерии. Это ее машину, единственную из директорских, пускали в Кремль. Это она организовывала сольники в Олимпийском, съемки на Первом Канале (и даже выступление в Одесском оперном театре: «хотя туда никого из гастролеров и не пускают!» Но надо знать Лару Кацову. И, разумеется, ее бабушку Эсфирь Трахтман, бухгалтера с судоремонтного завода, которая на пенсии работала билетером в театре Музкомедии!) Это Лара Кацова ходила в гости к Пугачевой. Много зарабатывала. И чувствовала себя всесильной.
— А потом у меня ничего не стало. И я оказалась не просто на дне. А на уровне залегания полезных ископаемых.
В 2014-ом она решила уйти от Ирины Аллегровой. Взять паузу. Через неделю отца разбил инсульт. Врачи, лекарства, похороны... Силы и сбережения таяли быстро. Да она толком и не копила, больше раздавала: «Ларк, мне б зубы вставить, помоги! Лар, на сумочку 15 тыщ не хватает, дай, а!» Таких людей всегда вокруг нее было много. Щедрая, безудержная, стремительная. Первой получила партию 3D экранов, в России еще никто с такими не работал, монтировала их под концерт Аллегровой в КЗ «Россия» — неделями спала по три часа. Все менеджмент — на листочках, которыми укноплена огромная стена. Ручное управление. Ее боялись и боготворили. Мертвого могла достать из-под земли... Оплакав отца, хотела вернуться в шоу-бизнес, но — с фанфарами. Только красную дорожку никто не стелил, а мутные проекты Лара Кацова себе позволить не могла. А тут — у мамы Альцгеймер. «1 капельница — 50 долларов». Пошла на три работы: на почту, мыть подъезды и перебирать картошку на овощехранилище. «Там мне дали кликуху Директриса, все меня любили за мои еврейские мансы. И никто лучше меня в картошке до сих пор и не разбирается!» Обратно Лару Кацову никто не звал.
— За несколько месяцев моего отсутствия все места оказались заняты — как вода сомкнулась надо мной. Родителей похоронила, жить — не на что: выбирала, или на метро на собеседование съездить или сэкономить эти деньги на сегодняшний хлеб. Мне 47, и у меня ни-че-го. Что делать? Плакала от безысходности, не верила, что это со мной, было очень страшно... Стою на балконе, курю, слезы на кулак мотаю, жалуюсь сестре: «Мил, грохнуться б мне сейчас с этого балкона — и все проблемы решены. Но я ж толстая, а значит, только поломаюсь, и вам придется за мной ухаживать...» Стою смеюсь. Как бабушка завещала.
Эсфирь Марковна тогда ее и спасла.
Вернее, ее тетрадь для записи кулинарных рецептов, которую Лара с сестрой нашли, разбирая квартиру после бабушкиной смерти.
В тетради был фирменный форшмак, жареная барабулька, куриные котлетки, икра из синеньких и малосольные сутошные огурчики, своими щекочущими нос запахами соперничающими с дурманом цветущих акаций в переулке Микояна, что рядом с Большим Фонтаном, — «Деревья образовывали словно тоннель над головой...»
«Все будет хо-ро-шо!»
— Их запах сбивал с ног, и бабушка прорубила специальное окно-дверь, которое открывала ко мне по утрам, чтобы аромат входил в комнату и будил меня... Я была счастливый еврейский ребенок со слабыми легкими, которого папа-летчик тайком переправил на своих самолетах из Челябинска к бабушке к морю, чтобы меня не забрали в туберкулезный диспансер. В 70-х в Одессе бушевала хлера, все пытались бежать из города, и когда брали на абордаж поезд, сестру бабушка успела впихнуть в вагон, а меня пыталась передать в форточку, но я застряла. Милка начала рыдать: «Без Лорки никуда не поеду!» А я — ржать. Так мы и остались в Одессе... Где, как и сегодня, все все мыли, кипятили, двор наш купался в хлорке, а в качестве профилактики и обеззараживающего средства даже детям давали вино, по столовой ложечке. Город разделился на две партии: кто-то говорил, лучше пить красное. А кто-то настаивал — что белое. Все-то и разногласий было...
Как известно, девочка из Одессы должна три вещи: научиться готовить, играть на музыкальном инструменте и выйти замуж. Играю я только на нервах — хотя в нашем одесском дворике под акациями почти в каждом окне пиликала скрипочка и распевалась какая-нибудь будущая Вишневская. Замуж я тоже успела один раз сходить, уже в Москве. Ну а готовить... Свой ножик, вилочка, передничек были у меня с 5 лет. Бабушка брала меня с собой на Привоз, «щупать фрукту». Учила готовить. И потихоньку говорила, наговаривала под руку свое...
«Жизнь- зебра. Просто у евреев черная полоса длиннее». Бабушка пережила два погрома: в детстве украинцы отбили ее у казаков, которую те хотели зарубить. В войну она с маленькой мамой спаслась от немцев, успев на последний поезд в Ташкент, который шел в эвакуацию так долго и так медленно, что бабушка успевала выскочить на ходу и накопать вдоль железнодорожного полотна картошки, чтобы не умереть с голоду... И я понимала: раз можно пережить такое — значит, можно пережить и карантин, и колбасу по талонам... «Когда даешь и ждешь что-то взамен — это одолжение, а не добро, добро — когда от чистого сердца», — у нас во дворе и замуж выдавали, и хоронили всем кагалом. «Прическа и маникюр, Лорик! Это главное», — бабушка до самой смерти следила за собой: «У тебя может быть только одно платье... но туфель должно быть две пары!» Наш дед погиб на войне, бабушка вскоре получила похоронку — но ждала его потом еще почти 10 лет. Не верила. Боялась быть с кем-то — а вдруг живой. (У дальних знакомых муж, «умерший», вернулся из плена, а жена его была уже замужем за другим — три судьбы порушены...) И когда бабушке наконец привезли точные свидетельства его гибели, она отгоревала. Влюбилась. И была счастлива одним этим чувством — просто снова позволить себе любить... Не важно, отвечают тебе взаимностью или нет. Рядом он — или нет. Главное — снова быть живой..." Никогда никому не желай зла, Лара! Иначе этот груз утянет на дно. Даже если сделали больно — отпусти, сотри с ластиком«. В Одессе говорят — «Нафиг с пляжа». «Уходи, Лара. С 13 станции Большого Фонтана — на Ланжерон, с Ланжерона — на Аркадию... Если сделали больно — значит, не твои это люди. Не твоя жизнь. Иди своим путем».
И я всегда так и делала.
Больше всего в жизни бабушка боялась ослепнуть. Не видеть тех, кого любишь. Не мочь приготовить для них еды, приговаривая: «Ты должен поесть, что б ты сдох!» Не видеть их улыбки и слезы. Бабушка начала слепнуть, когда мне было за 30. Операция стоила 2000 долларов. У нас не было этих денег, и так я оказалась в Москве — чтобы заработать бабушке на операцию. Я копила, отсылала. Но бабушка умерла слепой. Операция не помогла. Она попала в тот единственный процент осложнений, который мог случиться. Я ее не спасла.
И не успела попрощаться. Прилетела уже только к похоронам. Но я помню наш последний разговор. Бабушка уже не вставала. Она взяла меня за руку: «Запомни, главное — верить, что все будет хорошо. Что бы ни случилось. Когда есть желание, будет и возможность. Все, что ни делается, все к лучшему. Придет время — и ты поймешь, для чего тебе это испытание было дано. Обошли же евреи Эверест — и ты сможешь, Лорик...»
Лорику было 47, когда вся нерасплесканная за годы мудрость коренной одесситки Эсфирь Марковны Трахтман обрушилась на нее — из старого переплета бабушкиной тетради для записи кулинарных рецептов, вместе с запахами форшмака, который готовили в дворике на Микояна, икры из синеньких и малосольных сутошных огурчиков.
Тетрадь Лара заламинировала.
И обрушила на Москву рецепты Эсфирь.
Которая уже отбыв в вечность, еще раз успела спасти свою кровь.
«Добро нужно делать тихо и вкусно»
Две изданные книги — где про еду, Одессу и бабушку, несколько лет эфиров собственной кулинарной программы на телевидении, свой бизнес — когда фирменный форшмак, как у Эсфирь Марковны, можно попробовать на выездном мероприятии или даже заказать прямо к себе домой... А еще Лара была бренд-шефом главного одесского ресторана в столице, сделала несколько фестивалей «Большая разница» в Одессе, стала продюссером «Прожекторперисхилтон» и «Вечернего Урганта» — и все это после триумфального, с фанфарами, возвращения, на которое вдохновили бабушкины рецепты. И разумеется, их кухонные разговоры.
— Ну и где бы я сейчас была, если бы оставалась директором звезд, а?.. Вот для чего нужен был весь тот геморрой!.. Концертов больше нет. А покушать люди всегда хотят...
Когда все черно кругом, но ты хочешь выкарабкаться, а не только сидишь на попе ровно и себя жалеешь, решение придет. У меня была вера, что все будет хорошо. А у подруги были знакомые в одесском ресторане — и она уговорила меня прокатиться до них на метро... «Лар, вдруг что срастется». И потихоньку началось срастаться... Люди дали мне второй шанс — и я навсегда им благодарна. То, что я зарабываю сейчас шинкованием овощей, своей мелкой моторикой, конечно, ни в какое сравнение не идет с тем временем, когда я была директором. Но у этих денег совсем другая ценность и смысл. Я крепко стою на своих ногах. Я радуюсь мелочам. И стараюсь делать добро. А не одолжение.
В этот карантин Лара Кацова кормила нескольких московских врачей, подопечных благотворительных фондов и чуть ли не весь свой подъезд:
— Приношу еды одинокой соседке, за 2 метра кричу ей — прорвемся! А она мне: я еще то не съела! А я ей: ешь! Это же печенка! Железо! Жизнь" И вижу: она уже пошла, пошла, грудь расправила, а ей 78 лет, и она уже месяц не выходит, сидит в одиночестве... Я все время влюблена — люблю своих соседей, своих друзей, люблю то, чем я сейчас занимаюсь. Одна моя подруга страдает, сидит на успокоительном чае, а я молча думаю: да ты лучше попу подними и иди людям помогай! Не гневи бога! Радуйся, что жива, здорова, что никто из твоих не на ИВЛ! Ведь сейчас такие времена, что через 6 рукопожатий каждый сталкивается либо с онкологией, либо еще с какой-нибудь бедой. Что ж делать вид, что нет тех, кому хуже! И не ценить то, что есть. Я вот накрутила сегодня 70 котлет от большой любви — а ведь все в мире от любви! От нее и дети родятся! Я сплю и вижу, как у меня будет своя фабрика кухни, вижу, как Ромочка Абрамович наконец узнает про мои котлеты и поймет, что лучше их нет на свете... И я верю, что так и будет! Потому что если отдаешь с чистым сердцем — тебе возвращается. Потому что есть тот, кто все видит. Он един, хотя я и не знаю, как точно его зовут...
Но кто-то определенно надзирает сверху за Ларой Кацовой.
Возможно, это всевидящая Эсфирь.
