«Самолёт летит надо мной так низко, что я вижу лицо немецкого лётчика, его издевательскую гримасу. Он машет мне рукой - и выпускает бомбу…» - вспоминает Майя Табачникова, и по её коже бегут мурашки. Бегут до сих пор. От этой памяти нельзя освободиться - и нельзя освобождаться.
«АиФ» продолжает всматриваться в судьбы детей военного времени, вслушиваться в рассказы тех, кто ещё может поведать о пережитом.
В 1941-м ей было 12, и жизнь была восхитительна. Четырёхкомнатная квартира в центре Одессы, мама - секретарь горкома партии, папа - кадровый военный. Прекрасная, как из книжек, фамилия Девич-Берлявская (папа, по молодости сидевший за участие в комсомоле, вышел из заточения по протекции писателя Короленко с единственным условием - фамилию Рабинович сменить - и взял себе псевдоним из польского революционного романа), любимые фортепиано, балет, дом пионеров - по вечерам Майя буквально валилась с ног, бросив на пол чемоданчик, и мама относила дочь уже спящей в кровать. Сказочная няня Марфа Ильинична, 70-летняя старуха в туго подвязанном под подбородком платочке, которая сдувала с девочки пылинки: «Я ни постель заправить, ни чаю налить, ни хлеба купить - даже не знала, откуда что берётся и как выглядят деньги!» Всё оборвалось в миг: разомлевшие, просоленные Чёрным морем, они возвращались на дачу с пляжа, когда голосом Молотова, кромсая привычную жизнь, заговорила радиоточка.
Папу, ушедшего в часть, Майя больше не видела с того дня до самого конца войны. Через 20 дней она с Марфой Ильиничной эвакуировалась первым эшелоном «детей ответственных работников города», побросав в заветный чемоданчик, где раньше всегда лежали пачка, пуанты и плитка шоколада, два банта для длинных кос, пару трусиков и надувной мяч - «казалось, ехали на курорт». Маму партия оставила в Одессе. Долг превыше всего.
Через две недели в станице под Краснодаром из теплушки вышел другой ребёнок. Марфу Ильиничну Майя вела за руку.
Жизнь на кукурузном поле
«Устроились в доме председателя колхоза: у него были две кобылы - и обе Майи. Я была третьей…» Парусиновые туфельки с перемычкой - вся её обувь. Платье носильное и одно в чемодане - из одежды. Да Марфин платок. Ни денег, ни документов, ни хлебной карточки. Вши в длинных косах. 30 килограммов живого веса. «Дохлый цыплёночек». Мама где-то далеко куёт Победу, а она, Майя, высиживает на крыше председательского дома, всматриваясь вдаль и проглядывая глаза: не едет ли она за своей девочкой, может быть, с хлебушком и пальтецом - осень же на носу, как жить дальше?
Вскоре из Одессы эвакуировались две мамины подруги и забрали девочку и старуху к себе. А ещё вскоре Марфу со двора захотели прогнать: где же в войну кормить лишний рот?! «Её выгоните - и я уйду», - глядя спокойно вверх, в большие усталые лица, сказала Майя. Марфа украдкой вытирала за её плечом слезу краешком платка…
- В войну не просто были битвы, умирали люди - в те годы весь мир перевернулся. Рушились стены между людьми, нарушался порядок. Я, девчонка 12 лет, сама вершила свою судьбу - и Марфину. Мы с ней будто поменялись местами.
Пора было действовать. Майя взяла мамино письмо из Одессы, в которое был вложен папин треугольничек с фронта, и с этими единственными своими «метриками» отправилась выспрашивать себе и няньке долю в краснодарский военкомат. В кабинет главного её не пустили: с жаркого полудня до позднего вечера она просидела на ступенечках под косым взглядом часового, но гражданина начальника дождалась. На следующий день уже Марфа ждала Майю на ступеньках, пока та в высоком кабинете получала хлебную карточку, документ на бесплатное прикрепление к «военторгу» и ордер на комнату с кухонькой в центре города. 12 лет!
В Краснодаре они - с наконец-то эвакуировавшейся последним пароходом мамой - прожили всего несколько месяцев. Снова эшелон, налёты... «Самолёт летел так низко!» Хоронились в кукурузных полях… «В Махачкале нагнали шедший перед нами состав - в нём осталось всего две семьи…» Алма-Ата, восточное, тёплое, пряное закулисье войны, конечная остановка. Калоши на босу ногу, подвязанные верёвкой. На рынке меняла на молоко водку, полученную по карточкам, - мужик с бритвой за эту бутылку однажды чуть её, Майю, не порезал. За мукой на саночках - за город. И бесконечное: «Чем, чем помочь фронту?!»
В городе осел «Мосфильм». «Два бойца», Жаров, Целиковская… Майя с одноклассниками за стакан сладкого чая и кусок хлеба снимались в массовке - и казалось, что это тоже помощь. Собирали лампочки для госпиталя, расположившегося высоко в горах. Помогали на кухне, давали концерты, собирали раненым горные тюльпаны и «фронтовую» клубнику - с пяти утра до ломоты в спине… «Мы были заражены этим вирусом братства и взаимовыручки!» А дома - вымотанная работой в отделе кадров железной дороги мама, суп-затирка и чай даже не вприкуску, а вприглядку - подвешенный под абажуром за верёвочку кусочек сахара…
«Что мне после этого страшно? - спрашивает меня Майя Сауловна, уже давно ставшая старше Марфы Ильиничны, которая тогда, в детстве, казалась древней старухой. - Какой хамон? Каким пармезаном, запрещённым к продаже, можно меня запугать?..»
В июне 2014 г. - как каждый год - она поехала проведать могилу отца в Одессу. Пришла на Куликово поле, где гуляли Победу в мае 1945-го - в тот день дома у одноклассника родители налили первый в её жизни самогон… А спустя 70 лет встретила на Куликовом поле женщину, успевшую выпрыгнуть со второго этажа Дома профсоюзов в пожаре 2 мая, выжившую и с тех пор числившуюся на учёте в СБУ как пособница террористов. Одесситка Наташа и муж волонтёрили на Куликовом поле в память о погибших. «Чем, чем я могу помочь?» - это в Майе звучали отголоски того военного детства. Семью едва знакомых одесситов, которые каждую минуту ждали ареста, Майя Табачникова привезла в свою «однушку» на Преображенской площади в Москве, а сама переехала спать на кухню.
Маршем памяти
Майя с мамой и Марфой вернулись в Одессу через месяц после освобождения города. Воду (опреснённую морскую - другой не было) приходилось тащить в двух вёдрах вверх по Потёмкинской лестнице, обливая тонкие девичьи щиколотки, натирая мозоли на ладонях, и потом ещё восемь кварталов до квартиры, в которой им дали комнатку: в родных четырёх комнатах уже устроился чиновничий аппарат. В городе орудовала своя «Чёрная кошка». Осколки снарядов - оккупанты ушли, но бомбёжки не прекращались - Майя хватала ещё тёпленькими. До Победы, до мурашек, до вселенского счастья, горланья песен на одесских кривых улочках, первого самогона и длинной-длинной мирной жизни было уже рукой подать.
Майя Табачникова преподавала в школе, работала в театре, в 60 лет ушла в журналистику, карьера в которой закончилась только с закрытием родного журнала в её 83… Отыскав в семейном альбоме папино фото «с одной шпалой», каким он был в начале войны, и приделав к нему деревянную палочку, она вышла на юбилейный марш «Бессмертного полка». Варикозные ноги, 6 километров, жара и - «Такое чувство у меня было только однажды в жизни. 9 мая 1945-го в Одессе. На Куликовом поле. Когда все мы были родными и не было преград между людьми».
Дневник другой Тани. В блокадном Ленинграде случались чудеса 
Возвращение к себе 
Акция сопричастности. «АиФ» показал войну сквозь призму детского восприятия 
Журналисты АиФ проследили судьбы почти всех авторов «Детской книги войны» 
