В ноябре 1994 года Владимир Сварцевич вместе с группой журналистов отправился в Чечню, чтобы освещать операцию по наведению конституционного порядка в республике. Тогда слово «война» ещё не звучало. Тогда казалось, что всё может закончиться быстро и без кровопролития, хотя тревожные звонки звучали всё чаще. По просьбе АиФ.ru Владимир Сварцевич вспомнил те исторические дни, памятную встречу российского министра обороны и лидера движения за независимую Ичкерию Джохара Дудаева, начало военных действий и то, как журналисты добывали информацию в условиях военного времени. Владимир Сварцевич уверен: во время Первой Чеченской российские власти проиграли информационную войну.
Достаточно искры
Когда нас, несколько человек, вызвали в министерство печати в 1994 году, перед нами поставили конкретные задачи — мы отправлялсь освещать операцию по наведению конституционного порядка в республике Ичкерия. Нас отобрали не по принципу лояльности, а по принципу опытности. У нас за плечами была работа в Нагорном Карабахе, в Фергане, в Баку. Нам были выданы соответствующие аккредитации, так называемые «вездеходы», которые были согласованы со всеми подразделениями.
Мы прилетели в Моздок. Увидели большое скопление техники, БТРов, вертолётов, самолётов. Журналисты жили в железнодорожном вагоне. Был очень жёсткий режим пребывания: пропуск в особую зону, где мы жили, менялся каждые сутки.
Потом, помню, собрали пресс-конференцию по поводу грядущей операции. Сидят министр обороны Павел Грачёв, Сергей Степашин, тогда директор Федеральной службы контрразведки России, и министр МВД Виктор Ерин. И они говорят, что мы одним парашютно-десантным полком возьмём Грозный, закончим всё за 2–3 месяца. Порядок наведём.
Но мы уже до этого неоднократно бывали в Чечне, понимали, что там анархия, понимали, что войны не избежать, видели беспредел, видели накал страстей, скопление оружия, безвластие. Было очевидно, что конфликт неизбежен. Достаточно искры.
«Я готов говорить хоть с чёртом»
Потом мы поехали в Грозный — вот по какому поводу. В конце ноября оппозицией режиму Дудаева была спровоцирована танковая атака на Грозный. Она бесславно провалилась, часть наших «танкистов-контрактников» попала в плен. Джохар Дудаев решил совершить акт доброй воли и передать часть военнопленных российскому командованию. Мы присутствовали при передаче. После была пресс-конференция.
Дудаев сидел один, в пилотке и военной форме, этакий чеченский мачо. Он был холёный, чистюля, любил порядок, у него в этом плане был бзик.
Я задал ему вопрос: «Господин Дудаев, вы прекрасно понимаете, что сейчас республика Ичкерия на грани войны с Россией. Почему вы не можете встретиться с господином Ельциным, допустим, на его территории, и переговорить, решить этот вопрос мирно? Война — это страшно. Вы готовы встретиться?» На что Дудаев ответил: «Я готов говорить хоть с чёртом, лишь бы только избежать войны. Но Ельцина заела гордыня, и он встречаться не хочет». Я пожал плечами: больше у меня вопросов не было.
После мы с другими журналистами отправились в Моздок. Внезапно нас собирают, я оказываюсь в вертолёте, о цели поездки нам ничего не говорят. Только уже в воздухе сообщили, что Грачёв будет встречаться с Дудаевым в бывшем здании райкома партии в городе Слепцовске.
Когда мы подъехали к месту встречи, там уже стояла громадная толпа вооружённых людей. Их называли повстанцами, боевиками, моджахедами, словом, это были защитники независимой Ичкерии.
«Да, Паша, будем воевать»
Павел Грачёв шёл впереди с охраной, врезался в эту толпу, за ним шли мы. Когда мы проходили через них, все эти несколько сотен человек кричали нам: «Аллах Акбар! Аллах Акбар!». Я уже не помню, стреляли в воздух или нет. Грачёв сразу съёжился, поднял воротник.
Внутри комнаты на втором этаже здания стоял стол и два кресла для переговоров. На встречу журналистов не пустили: мы все сидели внизу и ждали развязки. Решался вопрос, быть войне или нет. Потом вышел один из помощников Грачёва, спросил, кто может сделать снимок на память. Из фотографов я был один. Меня привели в комнату.
Я стал свидетелем следующего разговора. Грачёв спрашивает: «Ну что, Джохар, не договорились?». «Нет, Паша, не договорились», — отвечает Дудаев. «Ну что, Джохар, будем воевать?». «Да, Паша, будем воевать».
Они встали, пожали друг другу руки и больше никогда не встречались. И через несколько дней начались боевые действия — 11 декабря 1994 года.
Когда мы уезжали, стоял сумасшедший крик. Мы сели в вертолёт и вернулись в Моздок.
Потом уже, спустя лет 8, я оказался на встрече с Грачёвым, когда он уже работал в Совете Оборонэкспорта, когда у него уже был маленький кабинетик и не самая высокая, по сравнению со статусом министра, должность.
Я ему напомнил про ту знаменитую встречу с Дудаевым, спросил, не страшно было ему? Грачёв ответил: «Я не то, чтобы боялся, но у меня было такое чувство, что меня там могут грохнуть». Это характеризует не просто сложность, а полную непредсказуемость той ситуации. Обстановка была дикой.
По стакану горючего
Люди прекрасно понимали, что будет война. Но не понимали того масштаба и той тяжести катастрофы, которая ждала нас в так называемом наведении конституционного порядка.
Уже потом, при штурме Грозного и в боях за другие населённые пункты, мы видели неслаженность и недееспособность многих наших подразделений, за исключением элитных. Убедились в плохом обеспечении продовольствием, вещами, средствами связи. Когда началась война, сухой паёк выдали всего на трое суток, в надежде, что кухни полевые подтянутся. И так было во всём.
Я не утрирую: на каждую боевую машину было по стакану горючего. Никто не думал, что войска получат такое дикое сопротивление.
Ситуация была адекватна только на рынке. Потому что война войной, а торговля по расписанию. Рынки были завалены водкой, пивом, консервами, сигаретами. Мы тогда в безмерном количестве ели осетрину, чёрную икру, всё это шло контрабандой с Каспия. Мы себе могли позволить сварить 30-литровую кастрюлю осетрины или съесть тазик клубники. Потому что обеспечивали плохо, но хотя бы жалование платили.
Открыто существовал и чёрный рынок оружия. Если у тебя есть деньги, купить можно было абсолютно всё. В основном торговали женщины. Все понимали, что жить на что-то надо.
Местные ненавидели военных, но у тех были какие-то деньги, поэтому общались. Какое может быть отношение, когда убивают твоего сына, мужа, брата, друга? Всегда на войне погибает цвет нации, лучший генофонд. Чёрные платки прошли по всей стране. Война была не на смерть — на жизнь.
Я вспоминаю, как в Грозном выкапывали траншеи и сотнями складывали погибших гражданских. Когда зачищали города, сбрасывали бомбы весом 9 тонн. За город вывозили остатки разрушенных многоэтажек, и в воздухе висел трупный запах. Ни одна ночь не обходилась без выстрелов.
Информационную войну мы проиграли
В первые дни, когда началась война, всех, кто воевал с федералами, западные СМИ называли повстанцами. Конечно, видимо, была проведена такая работа. Дело в том, что чеченская сторона сделала всё, чтобы вызвать симпатии журналистов.
Чеченцы никогда не препятствовали работе журналистов у себя, пускали без ограничений, без проверки документов. По возможности помогали и охраняли, кормили, устраивали на ночлег. Если надо было попасть в лес или в горы, на рынке оставляешь в палатке записку, что хочешь сделать репортаж о повстанцах. В гостиницу приходит мальчишка и говорит: тебе нужно быть в таком-то месте.
Мы ночью в горах собирались на пресс-конференции, человек по 30–40. И упаси Бог, чтоб журналиста тронули. И журналист не будет плевать в колодец, из которого пьёт, так что всё было нормально.
Если разделить информационный поток, который шёл в мировые СМИ, то 80 процентов информации шло от повстанцев. А 20 процентов от федералов — МВД, Министерства обороны и так далее.
Поэтому мои столы забиты материалом по Первой Чеченской. В отличие от Великой Отечественной и Афганистана, эта война получила сумасшедшее количество свидетельств и хронику. Во Второй Чеченской такого уже не было.
Информационную войну проиграли. Хотя я пытался регулировать потоки информации — давать агентству половину информации от федералов, половину от чеченцев, чтобы было две стороны. Общество хочет знать информацию и ту, и другую. Запрос на такие новости, оказывается, был.
